Ой, как же надоел Галюне этот сосед! Как же надоел, спасу нет!
Вообще-то Галюня — женщина одинокая. И весь ее домик от этого одиночества поник и обветшал. У других, глянь, любо-дорого посмотреть — крыша новенькая, поблескивает модной металлочерепицей, сайдинг в цвет. У кого-то сайдинг снят, и бревна ошкурены, да выкрашены новой пропиткой шоколадного цвета. А у Егоровых, например, окна заменены на здоровенные, от пола до потолка, Егоровой, видите ли, надоело щуриться и в темках жить.
У половины — заборы — сказка, кто во что горазд. У кого по старинке — штакетничек светленький, кто-то заморочился на «паруса» из профиля, кто-то не пожалел денег на кирпич или решетку. Живут же люди! А говорят, денег нет, ага. Есть денежки то! У семейных всегда накопления про черный день припасены, опять же — мужик в доме рукастый. Или головастый — знает, как и где найти путных мастеров, и чтобы непьющих!
А у Галюни мужик отродясь не заводился. И не потому, что Галюня — страшная, как моя жизнь или дефектная какая. Просто не повезло бабе. Бывает так: одна — отвернувшись не наглядеться, а от женихов в молодости (да и сейчас кобели следом) не отвертеться. Да еще и попадется такой — мечта поэтессы, и собой хорош, и вообще… И, главное, души в супруге не чает, все ей прощает и готов целовать песок, по которой та ходила своими ножками сорок пятого размера с явной косолапостью. А другая, например, «и хорошенькая, и хозяйка, и одета прекрасно» — и ничего, как сглазили.
Ну по поводу «сглаза» Галюня научена. В свое время послушала Лариску, дуру-подружку, про венцы безбрачия, сглазы и наговоры, поехала в город в гадалке, оставила там зарплату и вовсе успокоилась. Это хорошо, что вовремя спохватилась, другие и годовой зарплатный запас спускают, и накопления, чтобы понять, как красиво и оперативно их надувают. Галюня немножко ту гадалку тряханула, в чувство привела, деньги обратно забрала, подружку непутевую свою — за шкирку, и — ходу, в деревню, от греха подальше.
Только на проселочной дороге около указателя «Дудки 2 км» очнулась и разжала пальцы на подружкиной шкирке. Поэтому они два года в контрах. От этого Галюне еще грустнее — так-то было с кем рюмку чая выпить и местные новости обсудить, а теперь совсем тоска. С замужними соседками водиться опасно — волком на Галюню поглядывают, боятся, что она втихушку благоверных уведет. Поздороваются через забор, парой фраз перекинутся — все. В других селах, может быть и не так дело обстоит, но в Дудках (будь они неладны) женщины все, поголовно, уж такие ревнивицы, уж так за штаны держатся, что не приведи господь…
А с бабульками древними Галюне дружить неинтересно. Одни и те же разговоры: где болит, да что болит, да какие лекарства дорогие, да какие цены на продукты конские, а пенсия маленькая… у-у-у-у-у, и-и-и-и-и, ох. Тьфу ты.
Между тем, одна из бабушек, Фаина, благополучно преставилась под самые Покрова, и ее чинно отпели, да похоронили на кладбище за селом, у самой церквушки, недавно отреставрированной. Батюшка приезжал с дьячком — все, как полагается.
Ну вот, умерла бабушка Фая, ее подружки имущество, фикусы, поросенка, курочек — растащили, ибо завещано добро. Ну это они так сказали. Кому кофточка, кому сервант. Дом можно было бы унести, так и дом унесли бы. А нельзя. Имущество по закону племяннику полагалось. Бабки посокрушались, повозмущались: племянник, мол, городской, отродясь в Дудках не живал, и ему изба! Несправедливо!
Покряхтели, погундели, по стопочке выпили, блинцом закусили, бабкины подарки унесли. Поросенок, хоть и визжал отчаянно, но наверное, был рад, что под нож не пустили. К поминкам-то. Сервант, кофточки, фикусы…
А вот старого кота Юрасика никто не взял. Никому старые коты не понадобились. Бабуси отмазались ювелирно:
— А че он? А че мы? На неделе племянник приедет, так пусть и распоряжается, куда нам кот, да что с ним делать, свою скотину не прокормить, да пенсии маленькие, да лекарства дорогие-е-е-е-е.
Ага. Порося забрать — не заржавело. Курей — не забоялись. А на кота денег жалко.
Кот такой хороший. Особой красоты в нем нет, и зубов нет. Но — умный. И глаза красивые. Галюне стало жалко животину. Бросили на произвол судьбы, и он, еще пока ничего не понимает, куда ему деваться, что делать. Сидит на заборе, хозяйку вспоминает и чуть не плачет.
Галя вечером ему поесть принесла. Тот модничать не стал — осень, Покров, гуси летят. Печку топить некому, грустно. Поел, еще как. Поел и на Галюню смотрит испытующе. А Галя — что?
— Пошли ко мне. У меня, конечно, не хоромы, но тепло.
Кот — ничего. Привычный. У него ведь тоже не хоромы были. Пристроился у печки, тихонечко так сидит. Галюня подумала: так тому и быть. У нее ведь никого, ни кур, ни свиней, никого нет. Собаку даже не завела — работа не позволяла. А теперь, когда с работы на пенсию по вредности ушла, можно и с котом пожить. Веселее.
В общем, живут Галя и кот неделю, другую, третью. Вот и снег выпал. Неслышно сел на голую землю, закутав ее, как хозяйки кастрюлю с борщом закутывают. Сразу так чисто стало, хорошо. И Галин домик таким нарядным сделался, никаких огрехов не видно. Веселый домик и теплый. Уютно в нем. Галя дорожки на новом снежку выколотила, полы вымыла, даже новые занавески повесила. Все-таки, мужчина в избе. Хоть и кот, так и что?
Прошла еще неделя. Запуржила, запорошила настоящая зима. И вот по зиме откуда-то черти принесли племянника покойной бабушки. Он долго буксовал в переулке, бегал к Егоровым, чтобы дернули племянникову машину.
Галя смотрела на потуги наследника бабкиной избушки и потихоньку раздражалась. Весны не подождать было? Неймется? Дурак какой-то, честное слово.
— Да, Юрасик? — спрашивала она у кота, и тот согласно мяукал в ответ.
Наконец, поставил племянник свой китайский драндулет возле ворот и направился к Галиному крылечку. «Здрасте, вот я, вот машина моя, я бабушки Фаи племянник, отдайте ключ!»
А Галюня так строго, мол, паспорт покажите. Тот показал. Юрий Павлович Савинов. Галя прочитала и усмехнулась, понятно, в честь кого кот назван. Залезла в буфет, достала ключ и закрыла перед племянниковым носом дверь, чтоб тепло не выдувалось.
Племянника чуть не зашибла. Он замер на порожке, разглядывая Галюню уж очень нескромным взглядом. И так от этого взгляда неудобно сделалось, прям до покраснения ушей. И не стыдно? Не мальчик уже, за полтинник. Можно себя ведь и прилично себя вести с незнакомыми пенсионерками по вредности.
Потом, конечно, ей стало очень стыдно. Ну что за человек, даже чаю с дороги попить не предложила. Мороз ведь, изба выстужена, племянник ничегошеньки не знает... А вдруг угорит невзначай, а потом будет к ней являться по ночам в виде привидения?
Так и есть — забегал. Сначала целый час дровяник искал, потом топил час. Только дым из трубы не идет, а горелым пахнет. Идиот. Навязался на Галину голову. Она накинула на себя ватник, прыгнула в разношенные валенки, обмотала голову шалькой. Подмигнула коту:
— Не бойся, уж такому раздолбаю я тебя не отдам.
Кот жмурил глаза.
— Как ты думаешь, это не будет выглядеть навязчивостью?
Юрасик ничегошеньки не сказал. Старенький трельяж за Юрасика ответил, мол, ничего такого в помощи ближним балбесам нету. А он точно угорит или дом спалит. Беги, беги. Такая милая, такая симпатичная женщина, даже ватник ее не портит.
Очень вовремя явилась Галюня в избушку бабы Фаи — дым в горнице столбом. Дурак племянник не открыл задвижку на трубе, и потому комнаты избушки потихоньку коптились. Галюня взглянула на беленый потолок бабы Фаи и непроизвольно выругалась: сажа безнадежно облепила его. Фу!
— Вы совсем в деревенских делах не понимаете! — Галюня выдернула задвижку, пошуровала в печи кочергой, с большим усилием открыла окно. Дым лениво вываливался на морозный воздух, но в топке весело трещал молодой огонь, обрадованный, что про него не забыли.
— Нет, не понимаю, — юрий развел руками. В городе родился, в городе и жил. Вот, приехал посмотреть наследство. Подожду еще пару месяцев, вступлю в права и продам.
Галюня с трудом подавила в себе желание огреть Юрия чем-нибудь тяжелым:
— Эх, вы, баба Фая вас всю жизнь любила, ждала. А вы — продам.
Тот растерянно захлопал глазами:
— Так ведь что мне тут... Я думал...
— Медведь тоже думал, — Галюня поплотнее завернулась в фуфайку, загремела ведрами в сенцах, — караульте печку, я сейчас воды принесу. Чай надо вскипятить. Согреетесь. К себе не приглашаю, потому что... технику безопасности нужно соблюдать! За печкой следить.
Отсветы пламени играли на Галином лице, окрашивали его в молодой, кровь с молоком цвет. Да и не такой уж и старой была Галя, в самом соку, как говорится, ягодка! И даже пенсия по вредности не смогла позволить увянуть упругим Галиным губам, заштриховать морщинами уголки возле глаз и притушить блеск этих чудесных, серых с темным ободком очей.
Она хмурила старомодные, свои собственные, не нарисованные брови, стараясь казаться серьезнее. Звякнув ведром, шагнула к колодцу — Юрий уже вырос рядом.
— Что же вы? Я помогу!
— Умеете?
— Я не такой уж и олигофрен, как вам кажется.
Галюня внимательно смотрела, как городской кавалер аккуратно опускает ведро в колодец, прислушиваясь к глухому бульку в его недрах, как крутит вертел, поднимая полное ведро воды, как путается, неровно ложась, цепь, как плехает студеная водица на приступок, на совсем уж не деревенские щеголеватые ботинки Юрия, как пляшет посуда в его руках...
— Ой, дайте я сама! — сморщилась.
И так теперь целую неделю. Гость, приехавший на сутки «только посмотреть наследство», задержался, резюмируя свою заминку в деревне «отпуском и желанием подышать свежим воздухом». Поэтому Галюне никакого покоя нет. И каждые полчаса: «Галина Санна, а где бы картошки купить?
— Где-где... В подпол спуститься. Да заодно и баночки посмотреть, баба Фая много крутила всегда. Там у нее клондайк.
— А как тут спускаться?
— А как баньку затопить?
— А где у бабы Фаи лопаты?
— А посуда?
— А вилки?
— А есть у нее, извиняюсь, чистые вилки? Не нашел...
— А сколько стоит курица у соседей?
Галюня измучилась с этим болваном, честное слово. Вот как бабы живут с мужьями? Они что, только за ними и бегают? Хотя, с другой стороны, болван — мужик ничего, юморной, гонор не показывает, не пристает, только смотрит в упор. Ну да ладно — Галюня привыкла. Взгляд у Юрия такой, что же поделать — прямой. Он, может быть, полицейский. Выправка хорошая, пуза нет, хоть и заматерел с годами.
— Юрасик, не знаешь, племянник этот — где работает? Ну по ощущениям? В полиции?
Юрасик жмурит сытые глаза и мурлычет себе на печке. Ему все равно, где работает его тёзка.
— А ты не в курсе, он женат, нет?
Не в курсе. Обручального кольца не наблюдается. Но разве это что-то значит? И спросить не у кого. А у самого — неудобно. Еще скажет, что навязывается соседка... А она не навязывается. Ей мужчины — до лампочки. У нее с мужчинами все сложно. Гордость мешает. А гордость мужчинам и не нужна...
Анна Лебедева