— Папа устал, — автоматически сказала Марина, поправляя одеяло.
Дочка Катя, пяти лет, устроившись в кровати как маленький бурундук, не унималась. Попить. Потом в туалет. Потом еще одну сказку. А теперь — папа.
— А ты не устала? — спросила Катя, глядя на маму снизу вверх своими огромными, темными, как у Сергея, глазами.
Вопрос, простой и невинный, повис в воздухе. Словно острый маленький камешек, застрявший в ботинке: сначала его просто чувствуешь, а потом он начинает больно впиваться при каждом шаге.
Марина на секунду замерла. Рука потянулась поправить выбившуюся прядь волос. Устала? Она не чувствовала ничего, кроме густого, тягучего свинца в мышцах и странной пустоты в голове. Усталость — это когда ты можешь назвать это чувство, когда есть ему противоположность — «отдохнула». А это было фоном. Постоянным гулом бытия. Как шум холодильника на кухне — его не замечаешь, пока он не выключится.
— Я? Нет, я же мама, — наконец выдавила она, стараясь, чтобы голос звучал легко. — Мамы не устают.
Катя сладко зевнула, потерла кулачком глаз.
— Папа говорит, что ты железная, — пробормотала она, уже уплывая в сон. — И что у тебя батарейка никогда не садится.
Железная. Батарейка.
Слова прозвучали как два тихих, точных щелчка. Не гром. Не скандал. Просто щелчки. И вдруг все — комната, свет ночника, теплое одеяло, дыхание дочки — поплыло, заколебалось, как в душном мареве.
Марина медленно, очень медленно вышла из детской, прикрыла за собой дверь. Осталась стоять в коридоре, прислонившись лбом к прохладной поверхности двери.
Железная.
Она представила себя — большую, неуклюжую, сделанную из холодного, грязного металла. Не женщину. Не живую. Вещь. Прибор. Сергей не просто не помогал. Нет. Он даже не считал ее способной чувствовать усталость. Боль. Требовать внимания, заботы. У прибора нет чувств. У него есть функция. Готовить. Стирать. Убирать. Укладывать спать. И батарейка… да, она должна была работать вечно. Без подзарядки. Без права на сбой.
Из гостиной доносились приглушенные звуки телевизора — Сергей смотрел футбол. Его ритуал, его священное время, которое нельзя нарушать.
Она прошла на кухню. Включила свет. Яркий, люминесцентный, безжалостный. Он выбелил лицо в отражении темного окна. Перед ней была вечерняя рутина. Гора немытой посуды. Следы от чая на столе. На столешнице лежал тот самый стикер-блок в форме кошечек. Дешевый, розовый, с потертой картинкой.
«На, держи. У коллеги были, он раздавал. Мне не пригодилось».
Он произнес это утром, не отрывая глаз от новостей на планшете, протянув его как подачку, как монетку нищему. Она взяла. Молча. Положила на видное место. А теперь смотрела на него и не могла оторвать взгляд. Эта дурацкая кошечка стала монументом. Обелиском ее унижения. Вся ее жизнь, все ее тринадцать лет брака уместились в этом жалком сувенире. Она была свалкой для всего, что ему было не нужно. Его усталости. Его раздражения. Его равнодушия. И вот теперь — его бесплатных кошечек.
Рука сама потянулась к чашке. Она взяла ее, теплую, липкую от засохшего чая. И вдруг… пальцы разжались. Чашка с глухим, влажным звуком разбилась о дно раковины. Осколки фарфора разлетелись, звеня.
Марина застыла, ожидая. Ждала шагов. Недовольного оклика: «Марина, что там опять?» Даже крика. Любой реакции. Любого подтверждения, что он ее слышит. Что она существует в его вселенной не только как функция.
Но из гостиной доносился только голос комментатора. Гол-гол-гол! Ликование из другого мира.
Тишина.
Она была настолько оглушительной, что в ушах зазвенело.
Именно в эту секунду, глядя на осколки в раковине, Марина все поняла. Окончательно и бесповоротно. Не было вспышки гнева. Не было рыданий. Просто тихое, холодное, безоговорочное знание, пришедшее на смену многолетнему туману.
Она не железная. И ее батарейка не просто села. Она умерла. Много лет назад.
Медленно Марина обернулась, окинула взглядом кухню. Грязные тарелки. Кошечка-стикер. Свое бледное отражение в окне. И тут ее взгляд упал на ее собственную руку, лежащую на столе. На безымянном пальце — тоненькая золотая полоска. Обручальное кольцо.
На кольцо она смотрела, словно видела впервые. Не символ любви. Не обещание. А клеймо. Визуальное подтверждение ее статуса. Прибора. Железной леди с вечной батарейкой.
Снимать его она пока не стала. Это нужно было сделать… правильно. Как последний, самый важный ритуал.
Марина глубоко вздохнула. Впервые за долгие годы этот вдох показался ей… своим. Не для того, чтобы набраться сил и терпеть дальше. А просто — чтобы дышать.
Потом она взяла губку, аккуратно собрала осколки разбитой чашки в ладонь и выбросила в мусорное ведро. Движения ее были медленными, точными, почти медитативными.
Вечер только начинался. Впереди был завтрак, обед, ужин. Разговоры. Бытовые вопросы. Но что-то уже сломалось. Не чашка. Нечто гораздо более важное.
Лед тронулся. Это было тихое, неотвратимое движение, начавшееся с мертвой точки.
Решение пришло не как озарение, а как холодный, технический вывод. Если ты — прибор, то что будет, если отключить одну из функций? Не самую важную. Не «функцию готовки» или «функцию уборки». А что-то вспомогательное. Например, функцию инициативы.
Марина назвала это в уме «Эксперимент Невидимки».
Правила были просты, как выдох:
1. Не говорить первой «доброе утро», «как спалось», «приятного дня».
2. Не задавать вопросов о его делах, планах, самочувствии.
3. Не напоминать о важных датах, визитах, обязательствах.
4. Не предлагать еду, чай, помощь.
Она будет делать все то же самое — готовить, стирать, гладить. Но только в ответ на прямой запрос. Как голосовой помощник. Он молчит — и она молчит.
Утро понедельника началось, как обычно. Сергей вышел на кухню, сел за стол, уткнувшись в телефон. Марина поставила перед ним кофе и тарелку с омлетом. Раньше она обязательно говорила: «Осторожно, тарелка горячая», или «Кофе только что сварила», или просто «Доброе утро».
Сегодня она молча повернулась и начала мыть сковородку.
Сергей отпил кофе, отодвинул тарелку.
— Мало соли, — сказал он, не глядя на нее.
Это был не запрос. Это — констатация. Как если бы робот проанализировал состав почвы и выдал результат.
Марина молча кивнула, продолжая мыть посуду. Она не сказала «В следующий раз добавлю» или «Соль на столе». Просто кивнула. Он встал и ушел собираться на работу.
Первая проба прошла незамеченной.
День первый. Вечер. Сергей вернулся, прошел в свою комнату-кабинет (они спали в одной спальне, но у него был свой «угол» с компьютером, который давно превратился в отдельную территорию). Марина накрыла на стол. Молча. Он вышел, сел, поел. Поднял глаза.
— А компот есть?
— В холодильнике, — ответила она. Просто констатация. Без «сейчас принесу» или «помочь налить?».
Он поморщился, но встал и налил себе сам.
День второй. Утром Сергей, застегивая пиджак, спросил:
— Кстати, у мамы завтра день рождения. Ты что-нибудь придумала?
Раньше это звучало бы как «напоминаю, чтобы ты не забыла», а на деле означало «это твоя задача, решай».
Марина, вытирая стол, остановилась и посмотрела на него.
— Нет, — честно сказала она. — Не придумала.
Он замер с недоуменным выражением лица. Его мозг явно обрабатывал сбой в алгоритме. Его жена-«напоминалка» дала сбой.
— Как это «нет»? — спросил он, уже с легким раздражением.
— Я не знаю, что дарить твоей маме, Сергей, — сказала Марина все тем же ровным, бесстрастным тоном. — Ты лучше знаешь ее вкусы.
Он смотрел на нее несколько секунд, словно пытаясь перезагрузить программу.
— Ладно... Я подумаю, — бросил он на ходу и вышел из квартиры, хлопнув дверью.
Марина осталась стоять с тряпкой в руках. Внутри все сжалось в ледяной ком. Не от страха. От осознания. Его реакция — не злость на ее «безответственность», а легкое недоумение и желание поскорее уйти от проблемы. Ему проще «подумать» самому (что он, конечно, не сделает), чем вникнуть в суть ее отказа.
День третий. День рождения Василисы Ивановны.
Утром раздался звонок. Марина взяла трубку.
— Марина, это Василиса Ивановна, — послышался в трубке знакомый, медовый голос. — Напоминаю, что вы с Сергеем у меня сегодня в семь. Не опаздывайте. И, голубушка, твой салат «Оливье»… ты в прошлый раз слишком много укропа положила. Он перебивает вкус. Не забудь.
Раньше Марина бы ответила: «Конечно, Василиса Ивановна, я учту. Спасибо, что напомнила».
Сегодня она сказала:
— Я вас услышала, — и положила трубку.
Она не стала готовить салат. Не стала звонить Сергею с напоминанием. Не стала отменять свою поездку в фитнес-центр — вспомнила про абонемент, купленный полгода назад и пылившийся без дела.
Она прожила этот день так, как будто 7-го числа в календаре не было отмечено красным.
В шесть вечера она вернулась домой, освеженная душем и непривычной легкой усталостью от физической нагрузки. Сергей уже был дома. Он ходил по гостиной из угла в угол, с телефоном у уха.
— Да, мам, понимаю… Нет, я не знаю… Она, наверное, в пробке… Ага… Обязательно. Хорошо.
Он бросил телефон на диван и обернулся к Марине. На его лице было редкое для него выражение — растерянность, смешанная с созревающим гневом.
— Ты где была?! — выпалил он. — У мамы день рождения! Мы опоздали!
Марина медленно сняла куртку, повесила ее на вешалку.
— Я знаю, — сказала она спокойно.
— Ты ЗНАЕШЬ? — он сделал шаг к ней. — И что это значит? Ты ничего не приготовила! Ты даже не позвонила! Я выгляжу полным идиотом!
Она посмотрела на него. Прямо. Впервые за долгие годы не отвела взгляд, почувствовав его давление.
— Сергей, это твоя мама, — произнесла она отчетливо, разделяя слова. — Ты взрослый человек. Ты не мог сам вспомнить о дне рождения собственной матери и купить ей подарок?
Он замер с открытым ртом. Его гнев уперся в стену ее спокойной, неопровержимой логики. Он ждал оправданий, истерики, слез. Но получил — факт.
— Я… Я занят! — взорвался он, найдя, как ему казалось, козырь. — У меня работа! Голова другим забита!
— А у меня — нет? — тихо спросила Марина. — Моя голова должна была быть забита твоими семейными обязанностями?
Он не нашелся что ответить. Просто смотрел на нее, и в его глазах читалось что-то новое. Не злость. Не раздражение. Страх. Смутный, непонятный страх перед тем, что привычный механизм дал сбой. Что винтик внезапно задал вопрос.
Сергей резко развернулся, схватил ключи со столика в прихожей.
— Я поехал к маме. Оправдываться за тебя, — бросил он через плечо и вышел.
Дверь захлопнулась.
Марина осталась одна в тишине квартиры. Эксперимент был завершен. Результаты — оглушительны.
Она была не просто невидимкой. Она была призраком. Ее личность, ее инициатива, ее забота были настолько вплетены в фон их жизни, что их отсутствие никто не заметил. Пока не потребовалось сделать то, что входило в ее «функционал». Ее не замечали ровно до того момента, пока она не перестала быть удобной.
Она подошла к окну, глядя на огни города. В отражении Марина видела свое лицо — спокойное, усталое, но с новым, твердым блеском в глазах.
С ней говорили только тогда, когда им что-то было нужно. И только сейчас, когда «прибор» дал сбой, они обратили внимание.
Что ж. Скоро он откажется работать навсегда. И это уже не будет экспериментом. Это будет приговор. Продолжение>>