Мы с Игорем жили здесь уже три года. Точнее, жила здесь я, а Игорь переехал ко мне после свадьбы. Эта квартира была моей крепостью, моим наследием от бабушки. Она всегда говорила: «Лерочка, у женщины должен быть свой угол, своя земля под ногами, чтобы никакой ветер не сдул». И я держалась за эти слова.
Мы сидели на кухне, пили чай, и Игорь рассказывал какой-то смешной случай с работы. Я смеялась, искренне, от души. Я любила его смех, любила, как морщинки собирались у его глаз. В тот момент я была абсолютно счастлива. Наше будущее казалось таким же ясным и светлым, как этот сентябрьский день за окном. Около двух часов дня раздался звонок в дверь. Это были его родители, Светлана Анатольевна и Виктор Павлович. Они часто заходили по воскресеньям, это была своего рода традиция.
Светлана Анатольевна вошла, как всегда, с широкой улыбкой и домашними котлетами в контейнере. Обняла меня, назвала «доченькой». Она всегда была такой – образцовой свекровью из глянцевого журнала. Ласковая, заботливая, всегда с советом наготове. Виктор Павлович молчаливо прошел в комнату, поздоровавшись коротким кивком. Он всегда был человеком немногословным, тенью своей активной и громкой жены.
— Лерочка, какой у тебя пирог ароматный! — пропела свекровь, усаживаясь за стол. — Просто хозяюшка!
Мы сели пить чай все вместе. Разговор тек лениво, о погоде, о здоровье, о ценах на рынке. Но я чувствовала какое-то напряжение. Обычно болтливая Светлана Анатольевна сегодня как-то странно замолкала на полуслове, бросая на мужа и сына быстрые, тревожные взгляды. Игорь тоже был не в своей тарелке, он нервно постукивал пальцами по столу, хотя обычно был воплощением спокойствия.
Что-то не так, — пронеслось у меня в голове. — Это не просто воскресный визит.
После чаепития, когда я убирала чашки, Светлана Анатольевна положила мне руку на плечо. Ее пальцы были холодными.
— Лерочка, нам нужно серьезно поговорить, — тихо сказала она. Ее улыбка исчезла, и лицо вдруг стало усталым и постаревшим.
Мы все прошли в гостиную. Я села в свое любимое кресло у окна, инстинктивно ища опору. Игорь сел на диван рядом с родителями, как будто заранее создавая коалицию. Мое сердце забилось чаще.
Светлана Анатольевна начала издалека. Говорила о том, как трудно сейчас жить, как одно неосторожное решение может потянуть на дно всю семью. Ее голос дрожал. Виктор Павлович сидел, уставившись в ковер, ссутулившись еще больше.
— В общем, дочка… — выдохнула она наконец. — Мы попали в очень неприятную финансовую ситуацию. Очень. Совершили одну ошибку… И теперь… — она замолчала, подбирая слова.
Игорь взял ее за руку.
— Мам, давай я. Лера, у родителей большие проблемы. Они могут потерять… всё.
В комнате повисла тишина. Я смотрела на их лица, на сжатые губы Светланы Анатольевны, на потухший взгляд Виктора Павловича, на напряженную спину моего мужа, и не могла понять, чего они от меня хотят.
— Я… я сочувствую, правда, — пробормотала я. — Но чем я могу помочь?
Свекровь подняла на меня глаза, полные слез. И в этот момент она произнесла слова, которые раскололи мой уютный мирок на тысячи осколков.
— Лерочка, мы подумали… Твоя квартира. Она же в хорошем районе, стоит прилично. Если ее продать, мы бы смогли разом закрыть все вопросы. Мы бы, конечно, все вместе потом… купили бы что-то побольше, за городом, когда все наладится. Пожили бы пока вместе, одной дружной семьей.
Я замерла. Воздух как будто перестал поступать в легкие. Продать. Мою. Квартиру. Бабушкину квартиру. Мою единственную крепость. «Чтобы никакой ветер не сдул». А сейчас на меня дул не ветер, на меня надвигался ураган. Я посмотрела на Игоря, ожидая поддержки, ожидая, что он сейчас встанет и скажет: «Мама, ты что, это квартира Леры, мы не можем так поступить!».
Но он молчал. Он просто сидел, опустив голову, и не смотрел на меня.
И в этой тишине я впервые почувствовала себя абсолютно одинокой рядом с человеком, которого любила больше всего на свете. Тихий воскресный день закончился. Началась долгая, холодная война.
Следующие недели превратились в пытку. Мой дом, мое убежище, стал полем битвы. Сначала они действовали мягко. Игорь каждый вечер заводил один и тот же разговор, обволакивая его словами о любви, семье и взаимовыручке.
— Лер, ну ты пойми, это же мои родители. Я не могу просто стоять и смотреть, как они тонут. Мы же семья. Разве ты не хочешь им помочь?
— Игорь, я хочу, но не такой ценой! — отвечала я, стараясь сохранять спокойствие. — Это не просто стены, это моя память, моя безопасность. Твоя бабушка оставила тебе дачу, ты бы ее продал?
— Это другое! — раздраженно бросал он. — Дача – это дача, а здесь мы живем вместе! Это уже и мой дом тоже!
«Мой дом», — звенело у меня в ушах. — Интересно, когда он успел стать «нашим» в вопросах продажи, если до этого он всегда был «твоей квартирой»?
Я начала замечать странности. Игорь стал скрытным. Он подолгу говорил с кем-то по телефону, выходя на балкон, и когда я подходила, тут же сворачивал разговор. Раньше мы делились всем, а теперь между нами выросла стена. Он стал нервным, дерганым. Перестал рассказывать о работе, перестал обнимать меня перед сном. Квартира наполнилась молчаливым напряжением. Запах яблочного пирога сменился запахом тревоги.
Потом в атаку пошла Светлана Анатольевна. Она звонила мне каждый день. Сначала ее голос был медовым, вкрадчивым.
— Лерочка, доченька, как ты? Я вот пирожков напекла, может, заскочишь? — а потом, после пяти минут светской беседы, неизбежно следовало: — Ты подумала над нашим предложением? Вите совсем плохо, за сердце хватается. Я боюсь его одного оставлять. Если мы переедем к вам, я бы хоть под присмотром была…
Когда я вежливо, но твердо отвечала «нет», ее тон менялся. В голосе появлялись стальные нотки.
— Я всегда думала, что ты нам как родная дочь. А ты, оказывается, только о себе думаешь. Не ожидала я от тебя такого эгоизма.
После этих разговоров я долго сидела, обхватив голову руками. Может, я и правда эгоистка? Может, семья важнее каких-то стен? Но потом я вспоминала слова бабушки, ее теплые руки, вручающие мне ключи, и твердость возвращалась. Это была не просто квартира. Это была я.
Однажды вечером, когда Игорь был в душе, его телефон, оставленный на столе, завибрировал. На экране высветилось сообщение от его младшей сестры Алины: «Ну что? Уговорил свою мегеру? Я уже диски к машине присмотрела!».
Я застыла, глядя на экран. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось где-то в горле. Диски к машине? При чем тут машина Алины, если ее родителям грозит остаться на улице? Я быстро сфотографировала экран на свой телефон, пока сообщение не исчезло. Руки дрожали.
Это было первое настоящее доказательство, что история, которую мне рассказывают, — ложь. Или, по крайней мере, не вся правда. Что-то здесь было совсем не так.
На следующий день я решила действовать. Я сказала Игорю, что еду к маме на выходные. Он даже как-то обрадовался, что меня не будет. Это ранило, но и придало решимости. Вместо поездки к маме я занялась небольшим расследованием. Я знала, что у Игоря и у меня был общий накопительный счет, куда мы откладывали деньги на первоначальный взнос за дом побольше. Мечтали о собственном саде и большой гостиной. Я зашла в онлайн-банк, к которому у меня был доступ.
И увидела то, чего боялась. Ровно полтора месяца назад, как раз тогда, когда, по их словам, «начались проблемы», со счета была снята крупная сумма. Почти все наши накопления. Триста тысяч. И снял их Игорь. Без моего ведома.
Я сидела перед экраном ноутбука, и слезы катились по щекам. Это было предательство. Он не просто просил меня продать мою квартиру, он уже украл наше общее будущее. Он врал мне каждый день, глядя в глаза. Все эти разговоры о «помощи родителям» были фарсом, прикрывающим его собственный поступок.
В тот момент вся любовь, вся нежность, которую я к нему испытывала, начала трескаться и осыпаться, как старая штукатурка. Я поняла, что меня пытаются не просто попросить о помощи. Меня пытаются нагло и цинично использовать. И мой муж – главный участник этого сговора.
В воскресенье я вернулась домой. Игорь встретил меня с виноватой улыбкой.
— Привет, любимая, соскучился!
Врешь, — подумала я, но вслух сказала:
— Привет. Нам нужно поговорить. Позвони своим родителям, пусть приедут. Думаю, пришло время всем вместе поставить точку в этом вопросе.
Его глаза вспыхнули надеждой. Он, очевидно, подумал, что я сдалась.
О, как же ты ошибаешься.
Через час они были в сборе. Вся семья. Сидели в моей гостиной, на моем диване, готовые слушать мою капитуляцию. Светлана Анатольевна даже принесла мой любимый торт «Наполеон», как символ грядущей победы. Она поставила его на стол с таким видом, будто это не торт, а мирный договор, подписанный на ее условиях. Атмосфера была наэлектризована ожиданием.
Игорь суетился, наливал чай. Он избегал смотреть мне в глаза, но в его движениях сквозило облегчение. Виктор Павлович, как обычно, молчал, но даже он выглядел не так подавленно, как в прошлый раз.
— Ну что, Лерочка, — начала Светлана Анатольевна, едва дождавшись, когда все усядутся. — Мы так рады, что ты все обдумала и приняла правильное решение. Семья – это самое главное, ты же понимаешь.
Она протянула руку, чтобы погладить меня по плечу, но я отодвинулась. Я посмотрела на них всех по очереди: на самодовольное лицо свекрови, на слабую, виноватую улыбку мужа, на безразличие его отца.
— Да, я все обдумала, — сказала я ровным, холодным голосом, который удивил даже меня саму. — Я приняла решение.
Игорь заулыбался еще шире.
— Я знал, что ты поймешь!
Я проигнорировала его реплику и посмотрела прямо на него.
— Игорь, скажи мне, пожалуйста, куда делись триста тысяч с нашего общего счета?
Улыбка сползла с его лица. Он замер с чашкой в руке. Светлана Анатольевна нахмурилась, явно не понимая, к чему я веду.
— О чем ты говоришь, Лера? Какие деньги? — растерянно пробормотал он.
— Не притворяйся, — мой голос стал жестче. — Деньги, которые мы два года откладывали на дом. Ты снял их полтора месяца назад. Я хочу знать, куда они ушли.
В комнате повисла оглушительная тишина. Игорь побледнел. Он смотрел то на меня, то на свою мать, ища поддержки.
— Это… это было нужно для дела… — пролепетал он.
— Для какого дела? — не унималась я. — Для того, чтобы твои родители расплатились с какими-то мифическими проблемами? Или, может, для покупки дисков на новую машину твоей сестры?
Я увидела, как в глазах Светланы Анатольевны мелькнул страх. Она поняла, что я что-то знаю. Она попыталась взять инициативу в свои руки.
— Лерочка, не начинай! Какая разница, куда пошли деньги! У нас беда, а ты считаешь копейки! Твой муж пытался спасти семью!
И тут меня прорвало. Я встала. Вся боль, обида и разочарование последних недель выплеснулись наружу.
— Спасти семью? Забрав наши общие деньги втайне от меня? Врав мне в лицо каждый день? И после этого вы все приходите в мой дом и требуете, чтобы я продала его, чтобы покрыть вашу ложь?! — я перевела дыхание и посмотрела прямо в глаза свекрови. Мой голос звенел от ярости. — Так вот, послушайте меня все. Не собираюсь я продавать свою квартиру из-за вас. Сами наделали долгов, вот сами и разбирайтесь.
Светлана Анатольевна вскочила. Ее лицо исказилось от злобы. Маска доброй свекрови слетела, и под ней оказалось уродливое, алчное лицо.
— Да как ты смеешь! Бессердечная! Мы тебя в семью приняли, а ты…
— Это вы не семья! — перебила я ее. — Семья не врет. Семья не ворует. Семья не пытается отобрать последнее у человека, который ей доверял.
Я повернулась к Игорю. Он сидел, вжав голову в плечи, маленький и жалкий.
— А ты, — сказала я ему уже тише, но с не меньшей силой. — Ты предал меня. Ты предал все, что у нас было.
Больше мне нечего было им сказать. Разоблачение состоялось. Карты были вскрыты. И на столе лежали только обман и предательство.
Они ушли, громко хлопнув дверью. Светлана Анатольевна на прощание бросила что-то про то, что я еще пожалею. Игорь пытался что-то сказать, схватить меня за руку, но я просто отвернулась. Я слышала, как он уходит вслед за родителями.
Я осталась одна посреди гостиной. Торт «Наполеон» так и стоял на столе, нетронутый, как памятник несостоявшемуся триумфу. Я взяла коробку и, не раздумывая, выбросила ее в мусорное ведро. Мне было не больно. Мне было пусто. Будто внутри меня выжгли все чувства.
Игорь вернулся через два часа. С букетом моих любимых пионов. С лицом кающегося грешника.
— Лера, прости меня. Я идиот. Я все тебе объясню.
Он рассказал. Да, он взял деньги. Отдал родителям. Они действительно вложились в какую-то сомнительную авантюру, которую им подсунул брат Светланы Анатольевны, и прогорели. Но сумма была не критичной. А потом его сестра Алина закатила истерику, что ей обещали машину на двадцатилетие. И добрая мама решила, что лучший способ решить все проблемы – это надавить на меня. Деньги с продажи квартиры пошли бы и на покрытие их глупого вложения, и на машину для Алиночки, и еще бы осталось. А Игорь… он просто не смог отказать матери.
— Я думал, я потом все заработаю, все верну. Я не хотел тебя терять, — закончил он, глядя на меня умоляющими глазами.
— Ты не хотел меня терять, поэтому решил меня обокрасть и обмануть? — усмехнулась я без веселья. — Логика потрясающая.
Я попросила его уйти. На несколько дней. Чтобы я могла подумать. Он уехал к родителям.
А через день я сделала то, что должна была. Я позвонила Алине. Голос у нее был веселый и беззаботный.
— Алина, привет. У меня один вопрос. Тебе действительно так нужна была эта машина?
Она на секунду замялась, а потом выпалила:
— Лер, ты не подумай! Я же не знала, что все так обернется! Мама сказала, что ты сама предложила помочь, что у вас с Игорем все равно денег много, и вы собираетесь продавать квартиру, чтобы купить дом… Она сказала, что это будет наш общий семейный подарок мне.
Эти слова стали последним гвоздем. Не просто обман. А спланированная, коллективная манипуляция, где меня выставили инициатором собственного ограбления. Они не просто хотели моих денег. Они хотели, чтобы я отдала их добровольно, с улыбкой, чувствуя себя благодетельницей. От этой мысли к горлу подступила тошнота.
Я не плакала. Я просто начала действовать. Методично и спокойно, как хирург, который ампутирует пораженную гангреной конечность. Я собрала все вещи Игоря. Его одежду, книги, дурацкую коллекцию кружек, которую он притащил с разных фестивалей. Каждая вещь была маленьким осколком прошлого, которое больше не имело значения. Я аккуратно складывала его жизнь в три большие коробки.
Когда он позвонил вечером, я ответила холодно:
— Игорь, твои вещи собраны. Можешь приехать и забрать.
Он приехал через час. Лицо у него было серое. Он вошел в квартиру, которая еще неделю назад была нашим общим домом, как чужой. Коробки стояли у порога.
— Лера… Пожалуйста… Давай поговорим. Мы можем все исправить. Я уйду с работы, найду две, я все верну!
Я посмотрела на него. И впервые за все время мне стало его жаль. Жалко, как слабого, заблудившегося ребенка, который так и не научился отличать правильное от неправильного.
— Дело не в деньгах, Игорь. Ты так и не понял, — тихо сказала я. — Ты можешь вернуть деньги. Но ты не можешь вернуть доверие. Ты не можешь вернуть те три года, которые я верила, что рядом со мной надежный мужчина, а не маменькин сынок, готовый продать меня за новую машину для сестренки. Ты выбрал свою семью. Теперь живи с этим выбором.
Он молчал, опустив голову. Потом медленно поднял коробки и вышел. Я не закрыла за ним дверь на замок. Я просто прикрыла ее.
В квартире стало тихо. Так тихо, что я слышала, как тикают часы на стене. Я подошла к окну. Солнце садилось, окрашивая небо в нежные, розово-оранжевые тона. Моя крепость выстояла. Да, стены были немного поцарапаны, а внутри было пусто и гулко. Но она стояла. И я стояла вместе с ней. Я поняла, что бабушка была права. Иногда в жизни единственный человек, на которого ты можешь по-настоящему рассчитывать, – это ты сам. И свой угол, своя земля под ногами, действительно помогает не быть сдутой никаким ветром. Даже если этот ветер притворялся любовью всей твоей жизни.