Мы купили этот дом на исходе лета, когда воздух уже пахнет прелой листвой, а солнце светит как-то по-особенному, прощально. Два этажа, небольшой участок с яблонями, старыми, как сама вечность. Это была наша с Леной мечта. Мы вложили в него всё, что у нас было. Не деньги, нет, — душу. Каждую доску на террасе я циклевал сам, пока Лена красила рамы в белый, пачкая нос и смеясь. Дом пах свежим деревом, краской и счастьем.
Наши выходные превратились в священный ритуал. Просыпались без будильника, пили кофе на веранде, слушая, как просыпается лес. Никаких гостей. Никаких звонков. Только мы вдвоем. Это было наше убежище, наша крепость, построенная не для того, чтобы обороняться, а для того, чтобы в ней жить. Я работал из дома программистом, Лена была флористом в небольшом салоне в городе, поэтому будни проходили в тишине и спокойствии. Казалось, мы наконец-то нашли свой личный, маленький рай.
Первый звоночек прозвенел в субботу, через месяц после переезда. Мы как раз собирались съездить за грибами. Лена уже наливала в термос чай, я завязывал шнурки на ботинках, когда у ворот остановилась знакомая машина. Из нее, кряхтя и охая, выгрузилась теща, Татьяна Петровна, а за ней, словно тень, выпорхнула ее младшая дочь, золовка Света.
— Ой, а мы к вам! — громко объявила Татьяна Петровна, так, будто делала нам величайшее одолжение. В руках у нее была сумка-холодильник, из которой торчал пучок укропа. — Думаем, заедем, проведаем молодых! Вы же тут совсем одни, поди, скучаете!
Лена замерла с термосом в руках. Я видел, как на ее лице промелькнула тень досады, но она тут же сменилась натянутой улыбкой.
— Мама, Света, привет! А мы… мы как раз уезжать собирались.
— Куда это вы намылились в такую рань? — не унималась теща, уже хозяйским шагом направляясь к дому. — Подумаешь, дела! Мы же ненадолго, всего на денек-другой.
Денек-другой. Эти слова эхом отозвались в моей голове. Я почувствовал, как внутри все сжалось. Наш тихий уикенд, наши грибы, наш лес — все это только что рассыпалось в пыль.
— Но мы вас не звали, — вырвалось у меня раньше, чем я успел подумать. Фраза прозвучала грубо, я сам это понял.
Татьяна Петровна остановилась на полпути к крыльцу и медленно повернулась ко мне. Ее лицо изобразило вселенскую обиду.
— Подумаешь, вы нас не звали! Нам теперь что, специальное приглашение нужно, чтобы приехать? Мы же семья, — она посмотрела на Лену в поисках поддержки. — Леночка, ну ты скажи своему мужу, что так с родными не разговаривают.
Лена опустила глаза.
— Антон, ну что ты в самом деле, — пробормотала она. — Мама права, они же не чужие люди. Проходите, мам.
И они прошли. Прошли, расталкивая наш уют своими баулами, громкими голосами и непрошеными советами. Теща тут же отправилась на кухню, открыла холодильник и начала критиковать его содержимое. Света плюхнулась на наш новый диван, уткнувшись в телефон. Я стоял в прихожей, в своих ботинках для леса, и чувствовал себя чужим в собственном доме. В тот момент я еще не знал, что это было только начало. Начало конца. Я думал, это просто досадное недоразумение, классическая проблема с родственниками жены. Я и представить не мог, какая бездна скрывается за этой показной семейной заботой. Лес и грибы подождут, сказал я себе. Нужно просто перетерпеть. Но я ошибся. Ждать пришлось совсем другого.
С того дня их визиты стали регулярными. Каждые выходные, а иногда и среди недели, у ворот появлялась машина Татьяны Петровны. Они больше не утруждали себя звонками. Зачем? «Мы же семья». Эта фраза стала их девизом, их щитом, их оружием. Щитом от моих робких возражений и оружием, которое било точно в цель — в чувство вины моей жены.
Сначала я пытался бороться. Пытался говорить с Леной.
— Лен, я так больше не могу. Это наш дом. Наше время. Я хочу проводить выходные с тобой, а не с твоей семьей.
— Антон, я все понимаю, — вздыхала она, избегая моего взгляда. — Но что я могу сделать? Это моя мама. Она обидится. Ты же знаешь, у нее слабое сердце.
— У нее сердце крепче, чем мои нервы, — срывался я. — Она приходит сюда и ведет себя так, будто это ее дом. Она переставила все кастрюли на кухне! Зачем?
— Ей так удобнее, — тихо отвечала Лена.
— Но это моя кухня! — почти кричал я. — То есть наша! Это мы здесь живем!
Разговоры были бесполезны. Лена словно оказалась между двух огней. Она страдала, я это видел. После их отъезда она ходила по дому опустошенная, молчаливая. Но стоило мне завести разговор о том, чтобы раз и навсегда установить границы, она замыкалась и просила «просто потерпеть».
Постепенно дом перестал быть моим. В воздухе витал стойкий запах тещиных духов — резкий, цветочный, удушающий. В ванной появлялись чужие баночки и тюбики. Света, ее сестра, была отдельной историей. Ей было двадцать три года, она нигде не работала и жила с матерью. В нашем доме она вела себя как на курорте. Спала до обеда, разбрасывала вещи, а все свободное время проводила в телефоне, громко смеясь над какими-то видео. Она постоянно что-то просила у Лены шепотом, когда думала, что я не слышу. Лена отводила ее в сторону, и я видел, как она достает из кошелька купюры. «На проезд», — объясняла она мне потом. Но почему-то мне казалось, что на «проезд» уходило слишком много.
Однажды я застал странную сцену. Я сидел в своем кабинете на втором этаже, работал. Дверь была приоткрыта. Внизу, в гостиной, сидели все трое — Лена, ее мать и сестра. Они о чем-то тихо переговаривались. Я не мог разобрать слов, но тон был заговорщический. В какой-то момент Света громко и требовательно сказала:
— Ну и сколько еще ждать? Я устала!
— Тихо ты! — шикнула на нее Татьяна Петровна. — Всему свое время. Главное — не торопиться и делать все правильно. Лена, ты же знаешь, что нужно делать. Не отступай.
Лена ничего не ответила. Когда я спустился через десять минут, они уже пили чай и весело щебетали о какой-то ерунде. На мой вопрос, о чем был спор, теща махнула рукой:
— Да так, девичьи секреты! Обсуждали Светин гардероб. У нее же совсем носить нечего, бедняжке.
Я посмотрел на Лену. Она отвела взгляд. Внутри поселился холод. Ледяной, липкий червячок подозрения. Что значит «сколько еще ждать»? Чего ждать? И что такого «правильного» должна делать Лена? Я пытался списать все на свою мнительность, на усталость от постоянного вторжения в личное пространство. Но это чувство, что от меня что-то скрывают, что я лишь зритель в спектакле, сценарий которого написан без моего участия, становилось все сильнее.
Напряжение росло. Я стал раздражительным, замкнутым. Дом больше не приносил радости. Он превратился в поле боя, где я вел партизанскую войну за право на тишину. Однажды я не выдержал. Они приехали в пятницу вечером, как раз когда мы с Леной собирались посмотреть фильм. У меня была тяжелая неделя, я мечтал только об одном — обнять жену и забыться на пару часов.
И вот они здесь. Теща с порога начала отчитывать Лену за пыль на полке, а Света, не разуваясь, прошла в гостиную и переключила канал на какое-то дурацкое ток-шоу.
Это стало последней каплей.
— Хватит! — сказал я так громко, что даже Света оторвалась от телефона. — Я прошу вас уехать. Прямо сейчас.
Наступила тишина. Татьяна Петровна побагровела.
— Да как ты смеешь! — взвизгнула она. — Гнать родню из дома! Лена, ты посмотри на него! Это он так тебя любит?
Я посмотрел на Лену. Я ждал, что она поддержит меня. Скажет: «Мама, Антон прав, мы устали». Но она этого не сделала. Она опустила голову и прошептала:
— Антон, пожалуйста, не надо…
— Что «не надо»? — я чувствовал, как меня затрясло. — Не надо просить уважения к себе в собственном доме? Не надо хотеть побыть наедине с собственной женой?
— Ты просто эгоист! — выкрикнула теща. — Ты против нашей семьи! Ты хочешь отнять у меня дочь!
Она схватилась за сердце. Классический прием. Света подскочила к ней, запричитала. Лена бросилась наливать воды. А я стоял и смотрел на этот театр абсурда. И в этот момент я заметил кое-что странное. Когда Лена отвернулась к кулеру с водой, Света, поддерживая «умирающую» мать, подмигнула ей. Не мне. Лене. Быстро, почти незаметно. А Лена, подавая стакан, едва заметно кивнула в ответ.
Меня как кипятком ошпарило. Это был знак. Условный сигнал. Они не просто так здесь. У них есть план. И Лена… Лена в этом плане не жертва. Она — соучастница. Эта мысль была настолько чудовищной, что я отогнал ее. Нет, не может быть. Это моя Лена. Моя нежная, ранимая девочка. Она бы никогда…
Но червячок подозрения уже разросся до размеров змеи, которая холодом обвила мое сердце. Я извинился. Пробормотал, что был неправ, что просто устал на работе. Теща великодушно меня простила. Они остались на все выходные. А я всю ночь не спал. Я лежал рядом с Леной, слушал ее ровное дыхание и пытался собрать пазл. Фраза «сколько еще ждать». Шепотки о деньгах. И этот кивок. Что, черт возьми, происходит в моем доме? Я решил, что больше не буду устраивать скандалов. Я буду наблюдать. Я докопаюсь до правды, чего бы мне это ни стоило. Я должен был понять, схожу ли я с ума от постоянного стресса, или моя жизнь рушится прямо у меня на глазах, а я до сих пор этого не замечал.
На следующей неделе мне нужно было уехать в командировку на три дня. В соседний город, всего триста километров. Обычно я не любил уезжать из дома, но в этот раз почувствовал облегчение. Мне нужно было это время, чтобы проветрить голову, чтобы побыть в тишине и подумать.
— Мама со Светой приедут, пока тебя не будет, — как бы невзначай сообщила Лена, собирая мне сумку. — Мне одной страшно в таком большом доме.
— Конечно, пусть приезжают, — ответил я с максимально беззаботным видом. Ага, страшно ей. Раньше не было страшно. — Так даже спокойнее будет.
Внутри все похолодело. Это было слишком идеально для них. Мой отъезд. Три дня полной свободы действий. Каких действий? Я не знал, но был уверен, что они воспользуются этим временем. И я решил пойти на хитрость.
Я уехал во вторник утром. Помахал Лене рукой, поцеловал ее в щеку, которая показалась мне ледяной, и поехал в сторону трассы. Но в город я не поехал. Я отъехал километров на двадцать, свернул в лесок, заглушил машину и стал ждать. Сердце колотилось как бешеное. Что я делаю? Шпионю за собственной женой? Это же унизительно. Но что-то внутри подсказывало, что если я не сделаю этого сейчас, то потом будет поздно.
Через час я вернулся в наш поселок. Машину оставил у соседа, дяди Коли, пожилого вдовца, с которым у меня сложились хорошие отношения. Соврал ему что-то про поломку, попросил никому не говорить, что я вернулся. Он понимающе кивнул.
К дому я подходил пешком, с задней стороны, через лес, который примыкал прямо к нашему участку. Окна гостиной выходили как раз на эту сторону. Я спрятался за толстым стволом старой яблони. В доме горел свет. Машина тещи уже стояла у ворот.
Они сидели в гостиной за нашим большим обеденным столом. Лена, ее мать и сестра. На столе были разложены какие-то бумаги. Я не мог разглядеть, что именно. Они о чем-то оживленно беседовали. Я подошел ближе, стараясь не издать ни звука. Окно было приоткрыто.
Первым я услышал голос тещи, елейный и в то же время деловой:
— …главное, чтобы все было задокументировано. Каждый его срыв, каждый крик. Помнишь, как он в прошлую пятницу орал? Света все на диктофон записала. Молодец, дочка. Это нам очень пригодится.
Мои ноги подкосились. Диктофон? Они записывали мои скандалы? Зачем?
— А этот дом, — продолжила Татьяна Петровна, — он же куплен в браке. Значит, при разводе делится пополам. Но если мы докажем, что он вел себя неадекватно, проявлял агрессию, создавал невыносимые условия для жизни… можно будет попробовать отсудить большую часть. Юрист сказал, шансы есть. Особенно если ты будешь выглядеть несчастной жертвой.
Я замер. Воздух застрял в легких. Развод. Они готовят развод. Моя Лена, моя тихая, нежная Лена…
— Мам, а это не слишком? — раздался ее голос. Он дрожал. — Все-таки… он хороший человек.
— Хороший? — взвилась Света. — Он жмот! Я у тебя еле-еле выпросила тридцать тысяч в прошлом месяце! А у него этих денег куры не клюют! Сидит за своим компьютером и гребет лопатой! А с сестрой родной поделиться не может!
— Деньги тут ни при чем! — отрезала теща. — Речь о справедливости. Этот дом слишком хорош для него одного. Леночка, дочка, ты достойна большего. Ты будешь здесь жить спокойно, а мы со Светой тебе поможем. Будем приезжать, когда захотим. Никто слова кривого не скажет.
И тут Лена произнесла фразу, которая разрушила мой мир окончательно. Она сказала это тихо, но я услышал каждое слово. Каждую букву.
— Я знаю, мама. Я все понимаю. Просто… я не думала, что будет так тяжело его обманывать.
Тяжело его обманывать.
В этот момент я перестал что-либо чувствовать. Не было ни гнева, ни обиды, ни боли. Была только оглушающая, звенящая пустота. Все встало на свои места. Их наглые визиты, провокации, мои срывы, которые они заботливо фиксировали, шепотки о деньгах, этот кивок… Все это было частями одного чудовищного плана. Они не просто хотели завладеть домом. Они хотели уничтожить меня, выставить психом, раздавить и выбросить.
Я медленно обошел дом и подошел к входной двери. Рука не дрожала. Я достал ключ, вставил его в замок и повернул. Дверь бесшумно открылась. Я вошел в прихожую. Скинул куртку. Они в гостиной меня не слышали. Я сделал несколько шагов и остановился в дверном проеме.
Они сидели ко мне спиной. На столе перед ними лежали распечатки с сайтов юридических консультаций, какие-то бланки и диктофон. Тот самый. Света как раз говорила:
— А в следующий раз я его машину случайно поцарапаю. Посмотрим, как он тогда запоет…
— Не придется, — сказал я спокойно и громко.
Три головы одновременно повернулись в мою сторону. Я никогда не забуду их лиц. Лицо Светы исказилось от ужаса. Лицо тещи застыло с открытым ртом, превратившись в безобразную маску. А лицо Лены… На ее лице не было страха. Только безмерная, всепоглощающая усталость и… облегчение. Будто она сама ждала этого момента, потому что больше не могла нести груз этой лжи.
Наступила мертвая тишина. Такая густая, что, казалось, ее можно потрогать руками. Они смотрели на меня, я смотрел на них. На бумаги на столе. На диктофон. Взгляд зацепился за чашку с недопитым чаем Лены. Мою любимую чашку, с дурацким пингвином, которую она подарила мне на прошлый Новый год.
— Антон… Ты… как? — прошептала Лена.
— Командировку отменили, — соврал я так же холодно и отстраненно, как она врала мне все эти месяцы. — Решил сделать сюрприз. Кажется, получилось.
Теща первой пришла в себя. Ее лицо из застывшей маски превратилось в багровое полотно праведного гнева.
— Ах ты ж!.. Подслушивал?! Да как ты смеешь?!
— Я смею? — я сделал шаг в комнату. — Это я смею, Татьяна Петровна? В моем собственном доме?
Я медленно подошел к столу, взял в руки диктофон и нажал на кнопку воспроизведения. Из динамика раздался мой собственный голос, искаженный яростью: «Хватит! Я прошу вас уехать!». А потом голос Светы, слащаво-заботливый: «Мамочка, тебе плохо?».
Я выключил запись и положил диктофон на стол.
— Хорошая работа, Света. Качественная. Только режиссура хромает. Слишком наигранно.
— Ты… ты все не так понял! — заюлила Лена, вскакивая со стула. — Это не то, что ты думаешь! Мама просто волновалась за меня! Она видела, как ты на меня кричишь!
— Да, я кричал, — спокойно согласился я. — Я кричал, потому что меня планомерно и целенаправленно доводили до этого состояния. Чтобы потом вот этими бумажками, — я кивнул на стол, — доказать в суде, что я псих и тиран, и отобрать у меня дом. Верно я понимаю ваш гениальный план?
Теща вскочила.
— Да как тебе не стыдно! Этот дом и Леночкин тоже! Она имеет на него право!
— Безусловно, — кивнул я. — На свою половину. Но вам, я так понимаю, захотелось всего. И побыстрее.
Я посмотрел на Лену. Она стояла, опустив голову, и молчала.
— Вон, — сказал я тихо, но так, что услышали все. — Обе. Взяли свои вещи и ушли. Чтобы через десять минут вашего духа здесь не было.
— Мы никуда не пойдем! — взревела теща. — Это и дом моей дочери!
— Ваша дочь останется. С ней у меня будет отдельный разговор. А вы — пошли вон.
Что-то в моем голосе заставило их подчиниться. Без криков, без угроз. Просто холодная, смертельная усталость. Света, поджав губы, схватила свою сумку. Теща, испепеляя меня взглядом, начала собирать бумаги со стола. Когда она потянулась за диктофоном, я накрыл его своей рукой.
— Это останется здесь. В качестве сувенира.
Они уходили молча. Уже у самой двери Света не выдержала. Она обернулась, и ее лицо исказила злобная ухмылка.
— Думаешь, это всё? Думаешь, ты теперь все про нее знаешь? Святой ты наш, обманутый муж. Ты у Лены своей спроси лучше про вашу первую квартиру. Про ту, на которую ты три года копил, а она свою долю так легко «из сбережений» добавила. Узнаешь много интересного про ее «сбережения».
Дверь за ними захлопнулась. Я остался стоять посреди гостиной. В ушах звенело от слов Светы. Первая квартира… Мы купили ее семь лет назад. Я действительно долго копил, а у Лены, как она сказала, были деньги, оставленные ей бабушкой. Она добавила почти половину суммы. Я тогда так гордился ей, такой предусмотрительной.
Я медленно повернулся к Лене. Она сидела на диване, обхватив себя руками, и раскачивалась из стороны в сторону. Она плакала. Беззвучно. Просто слезы текли по щекам.
— Лена, — мой голос был чужим. — Что она имела в виду?
Она молчала очень долго. Я сел в кресло напротив и ждал. Тишина в доме давила, в ней тонули последние остатки нашей совместной жизни. Наконец, она подняла на меня глаза, полные слез и отчаяния.
— Это были не бабушкины деньги, — прошептала она.
— Я уже понял, — так же тихо ответил я. — Чьи?
Она снова замолчала, собираясь с силами.
— До тебя… У меня были серьезные отношения. Мы собирались пожениться. Но потом появилась ты, и я… я ушла к тебе. Он долго не мог меня отпустить. Когда мы решили покупать квартиру, у меня не было денег. Совсем. И я… я попросила у него. Он дал. Сказал, это его прощальный подарок.
Я слушал ее и не верил своим ушам. Вся наша история, все семь лет, которые я считал фундаментом нашей семьи, оказались построены на лжи и деньгах другого мужчины. Ее бывшего. Мужчины, от которого она якобы ушла ко мне без оглядки.
— Ты взяла у него деньги? — переспросил я, хотя и так все понял. — И все эти годы молчала?
— Я боялась, — всхлипнула она. — Боялась, что ты не поймешь. Что бросишь меня. Я хотела тебе рассказать, честно! Но потом… потом было уже поздно.
— Поздно, — повторил я, как эхо. — Значит, жить в квартире, купленной на деньги твоего бывшего, и смотреть мне в глаза было не поздно. А сейчас, когда твоя семейка пыталась отнять у меня второй дом, снова стало «поздно»?
Она ничего не ответила. Просто сидела и плакала. А я смотрел на нее и не чувствовал ничего. Ни злости, ни жалости. Словно перегорел какой-то предохранитель в душе. Женщина, которую я любил, которую считал самой близкой и родной, оказалась незнакомкой. Чужим человеком с двойным дном, сотканным из обмана. И ее семья была не причиной, а следствием. Они просто увидели в ней такую же лживую и беспринципную натуру, как и они сами, и решили использовать это.
Той ночью я спал на диване в своем кабинете. А утром, когда спустился вниз, ее уже не было. На кухонном столе лежали ключи от дома и короткая записка: «Прости».
Я обошел весь дом. Он был пуст и тих. Как в тот первый день, когда мы только его купили. Но теперь тишина не была уютной. Она была мертвой. Я подошел к окну и посмотрел на старые яблони. Они выглядели так же, как и вчера, но для меня все изменилось. Мир перевернулся. Я понял, что построил свою крепость на песке, а в фундамент изначально была заложена ложь. И никакие стены не могли этого выдержать. Они должны были рухнуть. И они рухнули.
Я не стал ей звонить. Не стал ничего выяснять. Все уже было выяснено. Я взял большую картонную коробку, поднялся в нашу спальню и начал медленно и методично складывать в нее ее вещи. Платья, кофточки, ее любимый плюшевый плед, фотографии, где мы улыбались… Я не чувствовал боли. Я чувствовал, как с каждой убранной вещью я возвращаю себе свой дом. Свой воздух. Свою жизнь. И в этой звенящей пустоте впервые за долгие месяцы я почувствовал что-то похожее на покой. Это был горький, выстраданный покой человека, который потерял все, но взамен обрел страшную и холодную правду.