Неделя, последовавшая за чаепитием у леди Рочестр, тянулась для Лорелайн мучительно и однообразно. Каждый день был похож на предыдущий: утренний туалет под бдительным оком тетки, безвкусный завтрак в гнетущем молчании, долгие часы рукоделия в гостиной, где миссис Гронгер то и дело прерывала свое вязание, чтобы бросить на племянницу испытующий взгляд и произнести какую-нибудь многозначительную фразу о преимуществах стабильности и благоразумия. Воздух в Гринторн-Мэноре был наэлектризован ожиданием, тяжелым и неумолимым, как приближение грозы.
Лорелайн чувствовала себя загнанным зверьком, который уже перестал метаться по клетке и замер в состоянии оцепенения, смирившись с неминуемой участью. Она почти перестала подходить к зеркалу. Та безумная, слабая часть ее души, что еще теплилась где-то в глубине, была окончательно добита мертвым, безжизненным стеклом, упорно отражавшим лишь унылые стены ее комнаты. Сильван исчез. Он стерся, как карандашный набросок, оставив после себя лишь грязный след смутных воспоминаний и щемящую боль утраты чего-то, что, возможно, никогда и не существовало.
Утро, когда мистер Локвуд должен был нанести свой визит, выдалось на удивление ясным и по-настоящему весенним. Солнце заливало коридоры дома золотистым светом, в котором весело плясали пылинки, а за окнами щебетали птицы, устраивая свои гнезда. Эта картина всеобщего пробуждения и радости казалась Лорелайн злой насмешкой. Ее собственный внутренний мир был погружен в глубокий, беспросветный мрак.
Миссис Гронгер с самого рассвета пребывала в состоянии лихорадочной активности. Она распорядилась подать к завтраку свежие круассаны и земляничное варенье — редкие деликатесы в их скромном хозяйстве, — отдала приказ горничной тщательно выбить ковры в гостиной и настояла на том, чтобы Лорелайн надела свое лучшее платье.
— Он человек дела, — наставляла тетка, кружа вокруг неподвижной, как статуя, племянницы и поправляя складки на ее юбке. — Не станет тянуть с решительным словом. Будь готова. И помни: любая твоя нерешительность будет воспринята как глупость или, того хуже, как неуважение. Он делает тебе огромную честь.
Лорелайн молча кивала, глядя в окно на оживающий сад. Ей казалось, что она готовится не к предложению руки и сердца, а к собственной казни. Руки ее были ледяными, а в висках стучало.
Ровно в одиннадцать, как и было условлено, у подъезда раздался скрип колес и тяжелый топот лошадиных копыт. Сердце Лорелайн бешено заколотилось, а затем словно провалилось куда-то в пятки. Она сидела в гостиной, сжимая в руках носовой платок и стараясь дышать ровно.
В дверях появился мистер Гронгер, исполнявший роль церемониймейстера в этом странном спектакле. За ним, тяжелой, уверенной поступью, вошел мистер Локвуд. Он был одет в тот же практичный сюртук, с начищенными до блеска пуговицами, и держал в руках не букет цветов, а плотный, на вид солидный фолиант в кожаном переплете.
— Мистер Локвуд, добро пожаловать! — встретила его миссис Гронгер с подобострастной улыбкой. — Как мы рады вас видеть!
— Миссис Гронгер, мистер Гронгер, — кивнул он, его взгляд сразу же нашел Лорелайн. — Мисс Эверард.
Лорелайн поднялась, сделав неуверенный реверанс. Ноги едва держали ее.
Несколько минут были потрачены на светские условности. Локвуду предложили чай и те самые круассаны. Он отозвался о погоде, о состоянии дорог и о перспективах на урожай ячменя. Его разговор был так же практичен и лишен эмоций, как и он сам. Наконец, отпив последний глоток чая, он поставил чашку с решительным видом и повернулся к Лорелайн.
— Мисс Эверард, — начал он, и в гостиной воцарилась мертвая тишина. — Я уже имел честь беседовать с вашими родственниками и получил их благословение на наш дальнейший… союз. Теперь я хотел бы обратиться непосредственно к вам. Вы произвели на меня впечатление девушки рассудительной, скромной и благоразумной, лишенной тех пустых, вздорных амбиций, что портят нрав нынешних молодых особ.
Он сделал паузу, словно давая ей оценить весомость этой «похвалы». Лорелайн сидела, не дыша, чувствуя, как комок подкатывает к горлу.
— Мое хозяйство обширно, — продолжал Локвуд, не ожидая ответа. — Дом требует твердой руки. Дети — присмотра и доброго, но строгого руководства. Я не ищу страстной любви или светлого блеска. Я ищу надежную, добродетельную спутницу, которая станет моей правой рукой и опорой в деле сохранения и приумножения моего достояния. — Он посмотрел на нее прямо, своим тяжелым, оценивающим взглядом. — Я предлагаю вам занять это место. Стать моей женой.
Он произнес это не как романтическое предложение, а как деловое соглашение. Как будто предлагал ей должность управляющей с пожизненным контрактом.
В наступившей тишине был слышен лишь треск полена в камине. Все взгляды — тетки, дяди, даже вошедшей со свежим чайником служанки — были прикованы к Лорелайн. От нее ждали ответа. Немедленного, благодарного, согласного.
Но слова застряли у нее в горле. Она смотрела на это серьезное, незнакомое лицо, на его твердый, непоколебимый рот, и ее охватывал животный, ничем не обоснованный ужас. Мысли путались. Она пыталась представить себя в его доме, с его детьми, ведущей его счетные книги… и ее душа содрогалась от отвращения и тоски. Это была не жизнь. Это было медленное, добровольное погребение заживо.
— Я… — попыталась она вымолвить, но голос сорвался на шепот. Перед глазами поплыли темные пятна. Комната закружилась. — Я… прошу прощения…
Она почувствовала, как ее лицо покрывается ледяным потом. Звуки стали доноситься как сквозь толщу воды. Испуганное вскрикивание миссис Гронгер прозвучало где-то очень далеко. Последнее, что она увидела, прежде чем тьма поглотила ее, — это удивленное, слегка нахмуренное лицо мистера Локвуда.
Очнулась она на кушетке в малой гостиной. В ноздри ударил резкий запах нюхательной соли. Над ней склонилось бледное, перекошенное гневом лицо тетки.
— Ну, вот и прекрасно! — прошипела миссис Гронгер, убирая флакон. — Пришла в себя? Можешь объяснить мне, что это было за недостойное представление?
Лорелайн слабо попыталась приподняться. Голова раскалывалась от боли, во рту был противный, горький привкус.
— Я… мне стало дурно… — прошептала она.
— Дурно! — фыркнула тетка, оглядываясь, чтобы убедиться, что дверь закрыта. — Очень вовремя стало дурно! Прямо в момент, когда джентльмен делает тебе честь и предлагает руку и сердце! Ты что, надеялась, что он сжалится над хрупким созданием и отступится? Глупая девчонка! Ты его только оскорбила! Он человек дела, он ненавидит истерики и женские слабости!
— Тетя, я не притворялась, — слабо попыталась возразить Лорелайн, чувствуя, как слезы подступают к глазам. — Я… я не могу…
— Не можешь? — голос миссис Гронгер стал тише, но от этого еще страшнее. Он звенел, как затачиваемая сталь. — А что ты можешь, позволь спросить? Умирать с голоду? Или, может быть, ты предпочитаешь альтернативу, которую я уже давно для тебя припасла?
Лорелайн с ужасом смотрела на нее.
— Монастырь Святой Агнессы в Нортамберленде, — холодно, отчеканивая каждое слово, произнесла миссис Гронгер. — Я уже вела переписку с матушкой-настоятельницей. Они берут… затворниц твоего положения. За скромное пожертвование, конечно. Там холодные кельи, скудная пища, молитвы с утра до ночи и полное отречение от мира сего. Навсегда. Это не брак по расчету, дитя мое. Это — забвение. Выбирай.
Слова повисли в воздухе, тяжелые и безжалостные. Лорелайн смотрела на тетку, и ей казалось, что перед ней не женщина, а какое-то холодное, бездушное существо, предлагающее ей два вида смерти: медленную — в браке с нелюбимым человеком, и быструю — за стенами монастыря.
— Я… мне нужно подумать… — запнулась она, отчаянно пытаясь найти хоть какую-то лазейку, хоть малейший луч надежды.
— Тебе пять минут, — безжалостно парировала миссис Гронгер. — Мистер Локвуд не намерен ждать. Его время дорого. И мое — тоже.
Она вышла из комнаты, оставив Лорелайн одну. Та медленно поднялась с кушетки, ее ноги дрожали. Она подошла к маленькому зеркалу, висевшему над камином в этой комнате. Обычное, простое зеркало, не сулившее никаких чудес. Она смотрела на свое бледное, испуганное отражение, на заплаканные глаза, и в глубине души шевельнулась последняя, отчаянная мольба.
«Сильван… — мысленно позвала она. — Если ты есть… если ты меня слышишь… сейчас или никогда. Дай мне знак. Любой знак…»
Она впилась взглядом в стекло, пытаясь силой воли пробить брешь между мирами, заставить его показать ей хоть что-то, кроме ее собственного отчаяния. Но зеркало оставалось холодным и безмолвным. Оно отражало лишь ее одну, затерянную и одинокую в этой уютной, нарядной комнате, которая вдруг показалась ей преддверием тюрьмы.
Чудес не существовало. Волшебные зеркала, голоса из ниоткуда, прекрасные принцы — все это было сказками для глупых богатых девочек вроде Энни. Реальность была иной. Реальность была в лице мистера Локвуда и в холодных стенах монастыря Святой Агнессы.
Дверь отворилась. На пороге стояла миссис Гронгер. Она не сказала ни слова. Она просто смотрела на племянницу вопрошающим, нетерпеливым взглядом.
Лорелайн глубоко вздохнула, расправила плечи и медленно повернулась к тетке. В ее глазах не было больше ни надежды, ни страха. Была лишь пустота и горькая, безрадостная покорность.
— Я готова, — тихо сказала она.
Лицо миссис Гронгер просияло торжествующим, победоносным выражением.
— Вот и умница. Я знала, что ты одумаешься.
Она взяла Лорелайн под руку, сжимая ее локоть так сильно, что та чуть не вскрикнула от боли, и повела ее обратно в большую гостиную.
Мистер Локвуд стоял у камина в той же позе, что и до ее бегства. Казалось, он не сдвинулся с места. Его лицо было непроницаемым.
— Ну вот, дорогой мистер Локвуд, — заверещала миссис Гронгер, сияя. — Прошу прощения за эту маленькую задержку. Моя бедная племянница была так потрясена и обрадована оказанной ей честью, что ее бедные нервы не выдержали! Вы должны простить ее — она ведь совсем не избалована вниманием и таким… таким неожиданным счастьем!
Локвуд внимательно посмотрел на Лорелайн. Она стояла, опустив глаза, не в силах вынести его взгляд.
— Надеюсь, вы пришли в себя, мисс Эверард, — произнес он своим глуховатым голосом.
— Да, сэр, — едва слышно прошептала она.
— И вы готовы дать мне ответ?
Лорелайн закрыла глаза на мгновение. Перед ней проплыл образ темного, безмолвного зеркала. Монастырских стен. Холодной кельи.
Она сделала последний, глубокий вдох и открыла глаза.
— Да, сэр. Я… я принимаю ваше предложение. Благодарю вас за оказанную честь.
Слова прозвучали мертво и бесстрастно, но, видимо, именно такой ответ и ждал мистер Локвуд. Он кивнул, и на его лице на мгновение появилось нечто, отдаленно напоминающее удовлетворение.
— Прекрасно, — сказал он. — Я рад, что мы пришли к согласию. Я распоряжусь насчет оглашения в церкви. Бракосочетание можно будет совершить уже через несколько недель.
— О, это чудесные новости! — воскликнула миссис Гронгер, хлопая в ладоши. — Мы должны отметить это! Мистер Гронгер, вели-ка подать бутылку того самого хереса! Мы должны выпить за счастье молодых!
Мистер Гронгер, до сих пор хранивший молчание, оживился при упоминании хереса и поспешил выполнить поручение.
Вскоре в гостиной уже разливали вино. Лорелайн держала в руке бокал, чувствуя, как хрупкое стекло вот-вот треснет от давления ее пальцев. Ей подносили тост за ее здоровье, за будущее мистера Локвуда, за мудрость миссис Гронгер… Она механически поднимала бокал к губам, но не пила. Вино казалось ей горьким, как полынь.
Затем все переместились в столовую, где был накрыт праздничный обед. Лорелайн сидела рядом со своим женихом, отвечая на его редкие, практические вопросы односложно: «да, сэр», «нет, сэр», «как вы скажете, сэр». Он говорил о том, что ей предстоит посетить его поместье заранее, чтобы ознакомиться с хозяйством, о том, что ее представят детям, о том, что ее гардероб необходимо будет значительно обновить, но «без излишней роскоши и франтовства».
Она слушала его, и ей казалось, что она присутствует на совещании по поводу принятия на работу нового слуги. Никакой нежности, никакого намека на то, что это — начало супружеской жизни. Только инструкции и указания.
Миссис Гронгер сияла, как новенький медный грош. Она болтала без умолку, подливая Локвуду вина и расхваливая добродетели своей племянницы. Мистер Гронгер с аппетитом уплетал жареного цыпленка, изредка бросая на Лорелайн одобрительные взгляды.
Лорелайн смотрела на них всех и не могла избавиться от ощущения, что она наблюдает за всем происходящим со стороны, как будто это происходит не с ней. Она сломалась. Она сказала «да». И теперь ее жизнь была расписана, упакована и подписана, как счет из лавки. Впереди была долгая, серая, упорядоченная жизнь миссис Локвуд. Жизнь без чудес, без тайн, без надежды.
Обед подошел к концу. Мистер Локвуд поднялся из-за стола, поблагодарил хозяев за гостеприимство и, кивнув на прощание своей невесте, удалился.
Когда за ним закрылась дверь, миссис Гронгер обернулась к Лорелайн. Ее лицо снова стало жестким и серьезным.
— Ну вот, — сказала она. — Все улажено. Ты сделала правильный выбор. А теперь иди к себе и приведи в порядок нервы. Завтра начнутся приготовления к свадьбе. Тебе некогда будет хандрить.
Лорелайн молча кивнула и вышла из столовой. Она поднялась по лестнице в свою комнату, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. В груди была пустота. Она не плакала. Слез больше не осталось.
Она медленно подошла к тому самому зеркалу, что когда-то было окном в другой мир. Она смотрела на свое отражение — на бледную, безжизненную девушку в темном платье, с глазами, полными тихого отчаяния.
— Прощай, — прошептала она тому призраку, что жил в глубине стекла. — Прощай, Сильван. Мне больше нечего ждать.
И повернулась к постели, чтобы готовиться к своей новой, реальной жизни.