Глава 1. Поле чёрной картошки
Тот год, 1933-й, навсегда выжег в детской памяти восьмилетней Алии абсолютно все запахи, оставив лишь три — горький аромат степной полыни, колючий холод ледяной пыли и липкий, всепроникающий запах страха. Вкус хлеба девочка уже не помнила.
Степь, щедро кормившая поколения её предков, замолчала. Замолчала страшно, по-мёртвому. Больше не звенели весёлые колокольчики на упитанных шеях овец, не доносился до слуха сытый храп отдохнувших коней у коновязи.
Ветер, прежде приносивший из трубы соседнего аулбасы густой и дразнящий аромат дыма и варёного мяса, теперь гнал по земле лишь могильный холод и тихий, постыдный стон, что доносился из остывающих юрт.
В ауле Булак, затерявшемся в Хобдинском районе, воцарился он. Великий Голод.
А ведь её память, цепкая, детская, всё ещё хранила яркие обрывки совершенно другого мира. Мира, где она была не просто Алиёй, а Алиёй САРКУЛОВОЙ. Мира, где её отец, Нурмухамбет — высокий, сильный и смешливый — был не беглецом, а хозяином.
Он происходил из «тех самых», из знатного, уважаемого рода. В их большом доме, как ей тогда казалось, всегда витал божественный запах горячих баурсаков, которые мама Маржан ловко опускала в кипящий жир. Пахло крепким чаем с парным молоком и, конечно, праздничным бешбармаком по выходным.
Девочка помнила, как отец подбрасывал на могучих руках её и крохотного братика Багдата, и его смех гремел так громко, что, казалось, его слышала вся бескрайняя степь.
Она была абсолютно счастлива.
И ещё не знала, что слово «бай», которым когда-то уважительно величали её предков, уже превратилось в клеймо и проклятие.
А потом привычный, уютный мир рухнул в одночасье.
Новая власть, пришедшая под алыми флагами, не терпела тех, кто был «знатным» и «богатым». На далёком XV съезде ВКП(б) было решено: коллективизация и экспроприация.
Вскоре по аулу поползли чужие, незнакомые люди в пыльных гимнастёрках. Они не говорили — они рычали. Они забирали скот, подчистую выгребали из сундуков последнее зерно, не оставляя ничего.
Отца Алии, Нурмухамбета, как «потомка бая», стали таскать на допросы. Возвращался он оттуда почерневшим, молчаливым и подолгу смотрел на тлеющие угли в очаге невидящим взглядом.
В одну из таких тревожных ночей он тихо подошёл к спящей Алие, невесомо поцеловал её в лоб и ушёл. Ушёл в бега, спасаясь от неминуемой решётки или холодной ссылки. Он верил, что сможет переждать смутное время. Он надеялся, что обязательно вернётся за своей семьёй.
Алия, её мама Маржан и маленький, вечно плачущий от голода Багдат остались одни.
Маржан, красавица-жена некогда знатного человека, таяла на глазах. Всё, что можно было съесть, давно съели. Всё, что можно было выменять на крохотную лепёшку, — выменяли.
В доме Саркуловых поселился липкий, сводящий с ума голод. Маленький Багдат почти перестал плакать, лишь тихо постанывал, свернувшись калачиком. Этот едва слышный стон был страшнее любого крика.
Алия смотрела на маму огромными, недетскими глазами. Она видела, как та украдкой жуёт сухую травинку, пытаясь обмануть пустой желудок. Видела, как по ночам она, качаясь от слабости, встаёт и смотрит на своих детей, и в её взгляде не было слёз — одна лишь вселенская мука. В ауле уже давно не осталось ни собак, ни сусликов. Они тоже исчезли.
В одно из таких страшных, беспросветно-серых утр Маржан решительно поднялась. Её некогда живые, лучистые глаза теперь лихорадочно, мертвенно блестели.
— Я пойду, доченька, — сказала она тихо, почти шёпотом, одними пересохшими губами.
— Куда, мама? — прошептала Алия, у которой уже не было сил говорить громче.
— На поле. Колхозное поле. Там после уборки осталась картошка. Мёрзлая. Я соберу остатки.
Женщина знала, на что идёт. Страшный «закон о трёх колосках» уже вовсю гулял по степи, отправляя людей в лагеря или к стенке за жалкую горсть зерна. Но выбор был до ужаса прост: верная, неотвратимая гибель детей от голода или этот призрачный, крохотный шанс на спасение.
Маржан пошла. Алия, шатаясь от слабости, поплелась следом. Она не могла отпустить маму одну. Она стала её тенью. Девочка спряталась за колючим бурьяном, что торчал из-под первого, похожего на рассыпанную соль, снега, и, затаив дыхание, наблюдала.
Она видела, как её мама, согнувшись в три погибели, царапает мёрзлую, твёрдую, как камень, землю иссохшими пальцами. Пальцы не слушались, ломались ногти, но она копала, копала, копала… Вот! Она нашла одну! Маленькую, чёрную, сморщенную картофелину. Потом вторую. Мама бережно прятала их в узелок, прижимая к груди, как величайшее сокровище мира.
И в этот самый момент Алия увидела вторую фигуру.
Он вырос из-за холма, словно злой дух из-под земли. Человек с ружьём. Колхозный сторож. Свой. Такой же, возможно, голодный, но — с ружьём и властью.
Раздался окрик. Громкий, сытый, злой. — ВОРОВКА! А НУ, СТОЙ!
Мама замерла, в ужасе прижимая к груди свой крохотный узелок. Маржан Молдагулова, мать Алии, пыталась что-то сказать. Она лепетала, показывая то на жалкую добычу, то в сторону аула, где угасали её дети. Она просила, умоляла, взывала к милосердию.
Но сторож, исполнявший свой «долг» по охране «народного добра», был глух. Он не был злым — он был правильным. Он равнодушно вскинул ружьё.
Грохнул выстрел.
Он разорвал ледяную тишину степи, как грязную ветошь. Он ударил восьмилетней Алие Саркуловой по ушам, по сердцу, по всей её крохотной жизни. ЭТО БЫЛ ПЕРВЫЙ ВЫСТРЕЛ В ЕЁ ЖИЗНИ. Выстрел, который навсегда разделил её мир на «до» и «после».
Она видела, как мама медленно, словно не веря в случившееся, оседает на мёрзлую землю. Как её рука разжалась, и из узелка по чёрной земле раскатились несколько драгоценных, но уже никому не нужных картофелин.
Алия не закричала. Она окаменела. Всё её существо превратилось в один большой, широко открытый глаз. Она смотрела, как сторож лениво подошёл, брезгливо пнул бездвижное тело ногой и, перекинув ружьё через плечо, не торопясь пошёл прочь.
Это был 1933 год.
…Нурмухамбет всё-таки вернулся. Сломленный, постаревший на целую вечность, он тайком прокрался в аул и нашёл только её, Алию. Он нашёл где-то в низовьях реки Курайлы уединённое место и похоронил жену — наскоро, как хоронят во время чумы. Он почти не говорил. Он не мог посмотреть дочери в глаза. А потом снова исчез, спасая собственную жизнь.
Алия и Багдат остались вдвоём в пустом, ледяном доме. Маленький, хрупкий Багдат не выдержал. Он угас через несколько недель, тихо, во сне. От голода, от тоски, от того, что мир вокруг перестал быть миром.
Восьмилетняя Алия осталась одна. Совсем одна.
Целый год она скиталась по аулам. Маленькая, одичавшая, с глазами, в которых навеки застыл тот самый выстрел на картофельном поле. Она научилась не плакать. Все слёзы замёрзли внутри. Она научилась выживать. Она научилась молчать.
Девочка ещё не знала, что этот выстрел, оборвавший жизнь её матери, оглушительным эхом отзовётся через одиннадцать лет в холодных снегах под Псковом. Она ещё не знала, что её личная война началась не в сорок первом, а в тридцать третьем.
В тот страшный день на мёрзлом картофельном поле родилась не жертва.
В тот день родилась будущая Алия Молдагулова. СНАЙПЕР.
И теперь в её прицеле всегда будет не просто безликий «фриц». В её прицеле навсегда останется тот самый сторож, выстреливший в её мать за горсть мёрзлой картошки.
Глава 2. Фамилия дяди
Год. Целый год после того выстрела на картофельном поле Алия была тенью.
Она больше не была Алией Саркуловой, дочерью своего отца. Она стала никем. Маленький, одичавший зверек, скитающийся по аулам, где в каждой юрте и в каждом доме гнездилось свое горе, а чужое было лишь обузой.
Ее подкармливали из мимолетной жалости, но нигде не привечали. Алия научилась спать в остывших зольниках, воровать сушеный курт и инстинктивно прятаться от людей, особенно — от людей с ружьями.
Сердце восьмилетней девочки окаменело. Детство оборвалось в тот миг, когда пуля сторожа забрала жизнь матери. Смерть маленького Багдата, тихо угасшего у нее на руках, лишь глубже вбила этот клин холода. Алия разучилась плакать. Слезы замерзли, превратившись в тот самый твердый, несгибаемый стержень, о котором позже сложат легенды.
Она бы погибла. Неминуемо сгинула бы в страшной круговерти голода, еще одна безымянная жертва «Джута».
Но ее искали.
Абубакир Молдагулов, родной брат ее матери Маржан, кадровый военный и человек долга, не мог смириться с гибелью сестры и бесследным исчезновением племянников.
Трагедия случилась, когда он был далеко. Вернувшись и узнав о несчастье, Абубакир немедленно начал поиски. Отец, Нурмухамбет Саркулов, спасаясь от преследований как «потомок бая», исчез. Искать детей было некому.
Абубакир нашел племянницу почти случайно, в придорожном ауле. Нашел не девочку, а испуганного, загнанного волчонка.
Он вошел в полутемный дом, где ему указали на сироту. В углу, забившись за пыльные мешки, сидело исхудавшее существо в рванье. Грязные, спутанные волосы, исцарапанные до крови руки. И глаза. Огромные, бездонно-черные, полные недетской тоски и яростной, дикой настороженности.
— Ылия? — позвал он тихо по-казахски.
Существо не шелохнулось. Лишь плотнее вжалось в стену.
— Ылия Саркулова? Бұл мен... Абубакир. Маржанның ағасы, — произнес он мягко. (Это я... Абубакир. Брат Маржан).
При имени матери девочка едва заметно вздрогнула.
— Я твой дядя, — Абубакир медленно присел на корточки, избегая резких движений, словно говорил с диким зверьком. — Я за тобой. Ты поедешь со мной. В Алма-Ату.
Он не стал ее утешать или обнимать. Он просто протянул руку. Алия смотрела на эту большую, сильную мужскую ладонь. Целый год она видела лишь руки, которые отталкивали и отбирали. Эта рука — обещала спасение.
Девочка медлила. Затем, будто возвращаясь из небытия, ее крохотная, грязная ладошка легла в его.
Это стало вторым рождением Алии.
Путь в Алма-Ату был долгим — сначала на телеге, потом в грохочущем поезде. Первые дни Алия не произносила ни слова. Когда жена Абубакира, Сан, дала ей кусок горячей лепешки, девочка не съела его. Она инстинктивно спрятала хлеб за пазуху — привычка, въевшаяся в плоть и кровь.
— Ешь, — мягко сказала Сан. — Будет еще.
Алия не верила. Она съела лепешку лишь ночью, под одеялом, торопливо, давясь и оглядываясь по сторонам.
В алма-атинском доме Абубакира Молдагулова ее первым делом отмыли. Горячая вода, мыло, пахнущее солнцем, и чистая одежда. Алия стояла посреди комнаты в нелепом чужом платье и не знала, что делать с этим ощущением чистоты и безопасности.
Семья дяди стала ее спасительным ковчегом. Дядя Абубакир, тетя Сан, их дети. Особенно она сблизилась с Сапурой, сестрой Абубакира, которая была почти ровесницей и стала ей настоящей сестрой.
Но старая жизнь не отпускала. Алия просыпалась по ночам от собственных криков. Ей снилось картофельное поле и тот единственный, роковой выстрел.
Абубакир, человек системы, военный, прекрасно понимал, что спас ее не до конца. Времена были суровые. Фамилия «Саркулов» была клеймом. «Дочь бая» — это был приговор, отсроченный, но верный. Девочку с такой анкетой ждали закрытые двери, а в худшем случае — судьба отца.
Однажды вечером он сел рядом с племянницей. Она уже немного оттаяла, на щеках проступил едва заметный румянец.
— Слушай меня, Ылия, — начал дядя серьезно. — Ты помнишь отца? Нурмухамета? Он был хороший человек. Но... его предки были богатыми. Сейчас это не любят. Сейчас за это преследуют. Фамилия Саркулов — опасная.
Девочка смотрела на дядю, не до конца понимая смысл слов, но улавливая их тяжесть.
— Ты теперь моя дочь, — твердо сказал Абубакир. — Ты будешь Молдагулова. Ылия Молдагулова. Как я. Как Сапура. Ты будешь жить. Ты будешь учиться.
Он дал ей не просто фамилию. Он дал ей щит. Новую биографию. Шанс на будущее.
Вскоре Абубакира как военного коменданта перевели по службе в город Аулие-Ата (нынешний Тараз). Там Ылия, уже записанная Молдагуловой, впервые пошла в 11-ю русскую школу.
Возник новый барьер — язык. Девочка, уже показавшая свой стальной характер, села за букварь. Абубакир и Сапура целыми вечерами занимались с ней грамматикой. Алия зубрила, интуитивно чувствуя правоту дяди: этот чужой язык был ключом к большому миру.
В 1935 году мечта Абубакира сбылась — его зачислили слушателем в Военно-транспортную академию. Семья Молдагуловых, взяв с собой Алию, переехала в Москву.
Для девочки из степи, пережившей голод и смерть, Москва была другой планетой. Шум, трамваи, тысячи незнакомых лиц. Семья жила в общежитии — восемь человек в одной комнате: Абубакир, его жена, трое их детей, тетя Сапура, две бабушки и юная Алия. Было тесно, но не голодно. Шумно, но не страшно.
Ылия, которую в русской школе для удобства стали звать Лией или Алией, впитывала новую жизнь с той же жадностью, с какой когда-то съела первую лепешку. Она больше не была волчонком. Она снова становилась ребенком — целеустремленным и твердым, но все же ребенком.
В 1938-м Академию перевели из Москвы в Ленинград. Семья Молдагуловых снова собрала скромные пожитки. Они еще не знали, что едут в город, который станет для Алии второй родиной. Город, который она полюбит так сильно, что откажется покинуть его в самый страшный час.
Алия ехала в Ленинград. Навстречу своей судьбе, навстречу войне, навстречу бессмертию. А выстрел на картофельном поле продолжал стучать в ее висках, как метроном, отсчитывающий время до ее собственного, главного боя.
😊Спасибо вам за интерес к повести и к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.