Я потянулась, чувствуя приятную усталость после вчерашней генеральной уборки. Мы с Димой жили в нашей небольшой, но уютной двухкомнатной квартире уже пять лет, и каждый уголок в ней был наполнен нашей любовью, нашими общими воспоминаниями. Мне было двадцать девять, ему тридцать один. Мы оба работали, потихоньку откладывали на мечту — большую поездку к океану, и в целом были счастливы.
— Доброе утро, соня, — Дима вошел в спальню с двумя чашками в руках. Он улыбался своей тёплой, немного мальчишеской улыбкой, от которой у меня до сих пор замирало сердце. — Кофе в постель для моей королевы.
— М-м-м, ты меня балуешь, — промурлыкала я, принимая чашку. — Спасибо.
Мы сидели на кровати, прислонившись к подушкам, пили кофе и болтали о пустяках. О том, что нужно заехать в магазин после работы, что наш кот Семён опять пытался точить когти о новый диван. Это было наше идеальное утро. Спокойное, полное нежности и уверенности в завтрашнем дне.
Все изменилось после обеда. Мне позвонила свекровь, Тамара Петровна. Обычно её звонки были предсказуемыми: она либо звала нас на воскресный пирог, либо просила Диму помочь что-то прикрутить или переставить. Но в этот раз её голос звучал слабо и надтреснуто.
— Алло, Анечка? — прошептала она в трубку так тихо, что мне пришлось прижать телефон к уху.
— Тамара Петровна, здравствуйте! Что-то случилось? Вы плохо себя чувствуете?
— Ох, деточка, не спрашивай, — последовал тяжелый вздох. — Шла из магазина, нога подвернулась... Упала. Сижу вот на лавочке у подъезда, подняться не могу. Дима на работе, не хочу его дёргать... Ты не могла бы...
Конечно, я могла. Я работала из дома, и мне не составляло труда сорваться и приехать. Я заверила её, что буду через полчаса, быстро оделась, вызвала такси и помчалась на другой конец города, где она жила в старой пятиэтажке. Всю дорогу я прокручивала в голове худшие сценарии: перелом, сильный ушиб, сотрясение. Тамара Петровна была женщиной ещё не старой, ей едва исполнилось шестьдесят два, но здоровье у неё, по её же словам, было «никудышное». Она жила одна после смерти свёкра десять лет назад и подрабатывала консьержкой в соседнем доме, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Дима был её единственным сыном, её светом в окошке, и он очень переживал за неё.
Я нашла её на той самой лавочке. Она сидела, скорчившись, держась за лодыжку, и на её лице была написана вселенская скорбь. Я помогла ей подняться, мы кое-как доковыляли до её квартиры на втором этаже. Я усадила её на диван, принесла льда из морозилки, сделала чай.
— Спасибо, доченька, — говорила она, глядя на меня полными слёз глазами. — Если бы не ты, не знаю, что бы и делала. Совсем одна я, совсем одна.
Она жаловалась на боль в ноге, на одиночество, на то, что пенсия маленькая, а на работе консьержкой приходится сидеть сутками. Я слушала, сочувствовала и думала, как ей помочь. Вечером примчался с работы Дима, бледный и встревоженный. Он окружил маму заботой, осмотрел ногу. К счастью, обошлось без перелома — просто сильное растяжение. Но этот случай стал поворотным.
— Мам, ты больше не будешь там работать, — твёрдо сказал Дима тем же вечером, когда мы сидели у неё на кухне. — Хватит. Мы с Аней будем тебе помогать.
Тамара Петровна начала картинно отнекиваться.
— Да что ты, сынок, как же я без работы? На что жить? Вам и самим тяжело, я же знаю.
— Не обсуждается, — отрезал Дима. — Мы будем давать тебе каждый месяц пятнадцать тысяч. Этого хватит на всё необходимое. А ты будешь отдыхать и заниматься здоровьем.
Я молча кивнула, поддерживая мужа. Конечно, это правильно. Это же его мама. Мы должны заботиться о ней. Хотя, если быть честной до конца, сумма в пятнадцать тысяч была для нашего бюджета довольно ощутимой. Это была как раз та часть, которую мы обычно откладывали на нашу мечту, на поездку. Но я отогнала эти эгоистичные мысли. Семья важнее.
— Ой, детки, да не знаю даже, как вас благодарить, — всхлипнула Тамара Петровна, прижимая к груди руку. — Спасители вы мои.
Она смотрела на нас с такой искренней благодарностью, что у меня самой навернулись слёзы. В тот момент я чувствовала себя правильно, по-человечески. Я помогала близкому человеку. Я и представить не могла, что этот акт доброй воли станет началом конца нашего спокойствия и доверия. Я не знала, что за этим фасадом хрупкой, больной и бедной женщины скрывается что-то совсем другое. Что-то холодное, расчётливое и совершенно мне чуждое. И что очень скоро мне придётся столкнуться с этим лицом к лицу.
Первые пару месяцев всё шло гладко. Каждый месяц в день зарплаты Дима переводил маме оговоренную сумму. Она звонила, благодарила, рассказывала, что купила себе новые лекарства, что наконец-то может позволить себе хорошие фрукты. Мы с Димой чувствовали себя хорошо, правильно. Мы — опора для его мамы. Но потом начали происходить странности. Мелкие, почти незаметные, как трещинки на гладком стекле.
Первым звоночком стала её новая шуба. Как-то в конце осени мы заехали к ней без предупреждения, чтобы передать домашние пирожки, которые я испекла. Тамара Петровна открыла дверь, и я замерла. На ней была шикарная шуба из стриженой норки, кофейного цвета, с красивым воротником. Она выглядела очень дорого.
— Ой, детки, а я как раз в магазин собралась, — засуетилась она, пытаясь быстрее снять шубу, но я уже всё рассмотрела.
— Тамара Петровна, какая у вас красивая вещь! — не удержалась я. — Новая?
Её лицо на секунду дрогнуло, но она тут же нашлась.
— Да что ты, Анечка, какая новая! — она махнула рукой. — Это мне подруга отдала, Людка. Ей муж новую подарил, а эту она носить перестала. Висит, говорит, в шкафу без дела, а у тебя хоть в дело пойдёт. Ну, я и взяла. Не пропадать же добру.
Звучало правдоподобно. Вполне. Но что-то внутри меня укололо. Эта шуба не выглядела как вещь, которую «отдали». Она выглядела как вещь, которую только что принесли из магазина. Идеальная, без единого изъяна. Я посмотрела на Диму. Он с восхищением разглядывал мать.
— Мам, тебе очень идёт! Выглядишь как королева!
Он не заметил ничего странного. Для него слова матери были истиной в последней инстанции. Я промолчала, ругая себя за подозрительность. Ну что я за человек такой? Радоваться надо за свекровь, а я ищу подвох.
Но червячок сомнения уже поселился в моей душе. Я стала внимательнее присматриваться. Через месяц Тамара Петровна пожаловалась, что у неё сломался старенький кнопочный телефон. Совсем, мол, не включается. Дима, как заботливый сын, тут же поехал и купил ей новый — простой, надёжный «бабушкофон» с большими кнопками. Она снова благодарила, говорила, что лучшего сына и невестки на свете нет. А через неделю я случайно увидела её в торговом центре. Я зашла в кафе выпить кофе и ждала подругу. И вдруг вижу — за соседним столиком сидит Тамара Петровна. Не одна, с той самой подругой Людмилой. Они весело смеялись, и свекровь держала в руках... новенький, блестящий смартфон последней модели. Она что-то увлечённо показывала на экране подруге. Я замерла. Мне захотелось подойти, спросить, но я не решилась. Просто сидела и смотрела, как она ловко управляется с сенсорным экраном. Женщина, которая якобы не могла разобраться со старым кнопочным телефоном.
Заметив мой взгляд, она вздрогнула, быстро сунула телефон в сумку, попрощалась с подругой и почти бегом направилась к выходу, стараясь не смотреть в мою сторону. Она меня видела. И она убежала. Вечером я осторожно спросила у Димы, звонила ли ему мама с нового телефона.
— Да, звонила, — ответил он. — Довольная такая, говорит, кнопки большие, всё видно.
У меня внутри всё похолодело. Она ему солгала. И мне солгала. Зачем? Зачем ей нужен был тот дорогой смартфон и почему она его прячет? Я не стала ничего говорить Диме. Как я ему это объясню? Скажу, что видела его маму с другим телефоном? Он решит, что я придираюсь, что я её ненавижу.
Подозрения нарастали, как снежный ком. То я замечала у неё на руке новые, явно не дешёвые часы. «Старые сломались, эти на барахолке за три копейки купила», — был её ответ. То она рассказывала, что все выходные пролежала дома с больной ногой, а я потом от общей знакомой слышала, что Тамару Петровну видели в загородном пансионате на «дне здоровья». Каждая такая мелочь добавляла масла в огонь моих сомнений. Она строила вокруг себя образ несчастной, больной женщины, которой едва хватает на еду и лекарства, а сама, похоже, жила совсем другой жизнью. Нашей жизнью. На наши деньги.
Я чувствовала себя ужасно. С одной стороны, я понимала, что происходит что-то неправильное. С другой — я боялась разрушить мир в нашей семье. Дима обожал свою маму. Любое неосторожное слово в её адрес воспринималось им в штыки. Однажды я попыталась намекнуть.
— Дим, а ты не думаешь, что твоей маме, может, и не так уж плохо? — начала я как можно мягче. — Она выглядит в последнее время... посвежевшей.
Он нахмурился.
— В смысле? Ты хочешь сказать, что мы зря ей помогаем? Аня, это моя мама. Она меня одна вырастила. Я не могу её бросить. Даже если ей стало чуть лучше, это благодаря нам. Разве это плохо?
Я отступила. Он не видит. Или не хочет видеть. Он был ослеплён сыновней любовью и чувством долга. А его мать умело этим пользовалась.
Самым странным было её отношение к деньгам. Она никогда не просила больше оговоренной суммы. Но иногда она звонила и со слезами в голосе рассказывала какую-нибудь душещипательную историю. Например, про соседку-пенсионерку, у которой прорвало трубу, и теперь ей срочно нужны деньги на ремонт, а взять негде.
— Бедная баба Валя, сидит, плачет, — причитала Тамара Петровна в трубку. — Так её жалко, сил нет. Я бы ей своих отдала, да у меня у самой всё до копеечки рассчитано.
И Дима, конечно же, не мог остаться в стороне. Он переводил ей ещё пять-шесть тысяч «для бабы Вали». Через пару недель я случайно столкнулась с той самой бабой Валей у подъезда свекрови. Я поздоровалась и из вежливости спросила, как у неё дела, всё ли в порядке с трубами. Она посмотрела на меня с искренним удивлением.
— С трубами? Да всё отлично, милая. Мне зять на прошлой неделе всю сантехнику поменял, теперь лет на двадцать хватит.
Я стояла и глупо улыбалась, а внутри всё переворачивалось. Значит, и это была ложь. Наглая, циничная ложь. Деньги для «бедной соседки» она тоже забрала себе.
Я перестала спать по ночам. Я лежала рядом с мирно сопящим Димой и думала, думала, думала. Что мне делать? Молчать и позволять этой женщине манипулировать нами и жить за наш счёт, лишая нас нашей мечты и нашего будущего? Или сказать всё мужу и, возможно, навсегда разрушить его отношения с матерью и, кто знает, наши с ним отношения тоже? Я чувствовала себя пойманной в ловушку. Внешне у нас была идеальная семья: любящие супруги, заботливый сын, благодарная мать. А изнутри эту конструкцию уже точили ложь и недоверие. И я была единственной, кто это видел. Я чувствовала себя одинокой в своей правоте. Я понимала, что так больше продолжаться не может. Нужен был какой-то толчок, какое-то неопровержимое доказательство. И я его получила. Совершенно неожиданно.
Развязка наступила, когда мы с Димой наконец-то решились осуществить нашу давнюю мечту. За три года мы, несмотря на помощь свекрови, всё же смогли скопить приличную сумму на поездку к океану. Две недели в тёплой стране, на берегу лазурного моря. Мы купили билеты, забронировали отель. Мы были на седьмом небе от счастья. Оставалось всего две недели до вылета. И, конечно, мы решили поделиться радостной новостью с Тамарой Петровной.
Мы приехали к ней с тортом и бутылкой её любимого вишнёвого сока. Сели на кухне.
— Мам, у нас новость! — с горящими глазами начал Дима. — Мы летим в отпуск! На две недели, к морю!
Я ожидала радости, поздравлений. Но вместо этого лицо свекрови вытянулось. Улыбка сползла, а в глазах появился холодный, расчётливый блеск.
— К морю? — переспросила она ледяным тоном. — Вот как. Значит, деньги у вас есть.
— Ну мам, мы долго копили, — смутился Дима, не понимая её реакции. — Мы же тебе помогаем, ни в чём не отказываем.
— Помогаете... — протянула она и вдруг схватилась за ногу, ту самую, которую когда-то подвернула. — Ой! Ой, как схватило!
Она начала стонать, раскачиваться на стуле. На её лице появилось страдальческое выражение. Дима тут же подскочил к ней.
— Мам, что? Что случилось?
— Нога, сынок, нога... — шептала она. — Я же говорила, что мне хуже. Врач сказал, нужна срочная процедура. Очень дорогая. Назвал сумму... Я тебе сказать боялась...
Она назвала сумму. Почти точь-в-точь ту, что мы потратили на путёвки. У меня в голове всё зазвенело. Это был спектакль. Наглый, бессовестный спектакль, разыгранный, чтобы сорвать нашу поездку.
— Мы отменим отпуск, — тут же сказал Дима, глядя на меня умоляющими глазами. — Аня, это же мама. Здоровье важнее. Мы поедем в следующем году.
И в этот момент во мне что-то щёлкнуло. Хватит. Я больше не буду молчать.
— Нет, — сказала я тихо, но твёрдо. — Мы ничего не отменим.
Дима удивлённо посмотрел на меня. Тамара Петровна перестала стонать и впилась в меня злым взглядом.
— Анечка, ты что такое говоришь? — запричитала она. — Я же тут с ума схожу от боли.
— Я сейчас вернусь, — сказала я, встала из-за стола и вышла из квартиры.
В моей голове созрел план. Безумный, рискованный, но это был мой единственный шанс. Я вспомнила про её подругу Людмилу и про смартфон. Я нашла Людмилу в социальной сети. Её страница была открыта. Я начала лихорадочно просматривать фотографии. И вот оно. Месяц назад. Целый альбом под названием «Наш круиз по Средиземноморью!». И на десятках фотографий — счастливая, румяная, абсолютно здоровая Тамара Петровна. Вот она позирует в красивом платье на палубе лайнера. Вот она смеётся с бокалом сока в ресторане. Вот она в купальнике на пляже в Италии, стоит в воде по колено, и ничто не говорит о больной ноге. Она выглядела на десять лет моложе. Она выглядела счастливой. И здоровой.
Я сделала несколько скриншотов, отправила их себе на телефон и вернулась в квартиру. Тишина стояла такая, что было слышно, как тикают часы на стене.
Я молча подошла к Диме и протянула ему телефон. Он смотрел на экран, и его лицо менялось. Недоумение, шок, неверие, а потом — боль. Глубокая, острая боль человека, которого предал самый близкий.
— Это... это что? — прошептал он, поднимая на мать глаза.
Тамара Петровна увидела фотографии и побледнела. Маска страдалицы слетела с её лица.
— Это... это фотомонтаж! — выкрикнула она. — Она всё подстроила! Она меня ненавидит!
Но было поздно. Дима уже всё понял.
— Мама, — его голос дрожал. — Шуба... телефон... деньги для бабы Вали... Это всё была ложь?
Она молчала, тяжело дыша. И тогда я не выдержала.
— Тамара Петровна, мы отдавали вам последнее, думали, вам не на что жить. Мы отменили свой отпуск, от которого мечтали три года. А вы... вы плавали на круизном лайнере?
И тут её прорвало. Она вскочила, и в её глазах больше не было ни слабости, ни болезни. Только ярость и презрение. Она посмотрела не на меня, а на Диму. И с какой-то злой, победительной усмешкой бросила фразу, которая стала для меня концом одной жизни и началом другой.
— Очень мне нужны твои копейки! — её голос звенел от злости. — Сынок, скажи своей жене, чтобы она сидела дома и не лезла! Это не её ума дело!
Она сказала это так, будто меня и не было в комнате. Будто я была просто предметом мебели. Досадной помехой. И в этой фразе было всё: её истинное отношение ко мне, её презрение, её уверенность, что сын всегда будет на её стороне.
После этих слов в кухне воцарилась мёртвая тишина. Дима стоял белый как полотно и смотрел на мать так, будто видел её впервые. Он не кричал, не ругался. Он просто смотрел. И этот взгляд был страшнее любого крика. Тамара Петровна, видимо, поняв, что перегнула палку, попыталась отыграть назад.
— Сыночек, я не то имела в виду... Я просто... Я для тебя же стараюсь!
Но Дима медленно покачал головой. Он взял меня за руку, его пальцы были ледяными.
— Пойдём, Аня, — сказал он глухо.
Мы вышли из квартиры, не сказав больше ни слова. В лифте он молчал. В машине он молчал. Он просто ехал, глядя на дорогу невидящими глазами. Я не трогала его. Я понимала, что в этот момент его мир рухнул. Мир, где была любящая, слабая, нуждающаяся в нём мама.
Когда мы приехали домой, он сел на диван в гостиной и закрыл лицо руками. Я села рядом, обняла его за плечи. И он заплакал. Молча, беззвучно, просто плечи его вздрагивали. Я плакала вместе с ним. За него, за себя, за нашу разрушенную веру в добро.
Когда он немного успокоился, он рассказал мне то, о чём я даже не догадывалась. Оказывается, незадолго до истории с «больной ногой», Тамара Петровна завела с ним разговор. Она говорила, что его двоюродный брат, её племянник, никак не может найти хорошую работу, потому что у него нет машины. И как было бы хорошо, если бы Дима, как старший и более успешный, помог ему. Купил бы недорогую, подержанную машину.
— Она просила на это сто пятьдесят тысяч, — сказал Дима, глядя в стену. — Я сказал, что у нас нет таких денег, что мы копим на отпуск. И тогда... тогда у неё «заболела нога». Она хотела не просто сорвать наш отпуск. Она хотела забрать эти деньги и отдать их ему. Своему любимому племяннику. А я... я был просто кошельком.
Это был ещё один удар. Оказалось, её ложь была ещё глубже и циничнее. Она не просто обманывала нас ради красивой жизни. Она обманывала своего сына, чтобы обеспечить будущее другому, более любимому родственнику. Мое сердце сжалось от жалости к Диме.
Мы всё-таки улетели в отпуск. Эти две недели были странными. Мы много молчали, гуляли по берегу океана, держась за руки. Мы не говорили о его матери. Мы просто были вместе, заново учась доверять миру и друг другу. Это был не весёлый отдых, а скорее сеанс реабилитации для наших душ. За это время Дима повзрослел на десять лет. Вернувшись, он сменил номер телефона. Он больше не звонил ей. Она пыталась писать мне, звонить с чужих номеров, но я не отвечала. Я не чувствовала злости или желания мстить. Только пустоту и усталость.
Прошло несколько месяцев. Наша жизнь потихоньку возвращалась в привычное русло, но что-то важное навсегда изменилось. Однажды вечером Дима подошёл ко мне, обнял сзади, когда я мыла посуду, и тихо сказал:
— Спасибо тебе.
— За что? — удивилась я.
— За то, что открыла мне глаза. Это было больно. Очень. Но это было нужно. Я был слеп. Я позволял ей разрушать нашу семью.
В его голосе больше не было боли, только тихая, выстраданная мудрость. Я поняла, что мы справились. Наш брак не просто выстоял — он стал крепче, как закалённая сталь. Мы прошли через огонь предательства и вышли из него другими людьми.
Иногда я думаю о Тамаре Петровне. Я не знаю, как она живёт. Наверное, ищет себе новых «спонсоров». Мне её не жаль. Я поняла одну простую вещь: нельзя спасти того, кто не хочет быть спасённым. И нельзя построить своё счастье на лжи. Наша семья теперь — это только мы с Димой. Наш маленький, но честный и настоящий мир. И в этом мире больше нет места для спектаклей и фальшивых слёз. Воздух стал чистым. И я наконец-то смогла дышать полной грудью.