Звонок раз за разом разрезал гробовую тишину квартиры, затем ему начали вторить тяжёлые удары кулаком по двери, от которых содрогался весь дверной проём.
— Света, я знаю, что ты там! Открывай! Хватит этого цирка!
Голос за дверью принадлежал Наташе. Света стояла посреди кухни, застывшая, как солдат перед расстрелом. Ладони прилипли к бёдрам, пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, будто пытались ухватиться за ускользающую реальность.
Голос, доносящийся с той стороны двери, казался единственной реальной вещью в её распадающемся мире. Он был якорем, цепляющим её за самый край той чёрной пропасти, в которую она уже почти съехала.
— Я сейчас дверь вышибу, к чёртовой матери! — прогремело с площадки, и в этом не было ни капли преувеличения. — У меня сосед-медвежатник, он мне в долгу! Не доводи до этого!
Мысль о том, что чужой мужчина увидит её в этом унизительном состоянии: в мятой, пропахшей потом одежде, с дикими, пустыми глазами и с огромным ножом на столе, заставила её пошевелиться. Жгучий стыд пробился в сознание как удар тока.
Она медленно побрела к входной двери, волоча ноги по холодному паркету. Каждый шаг отдавался в голове глухим эхом, будто она шла по пустому колодцу.
Рука отчаянно дрожала, когда она с трудом поворачивала тяжёлый засов и щёлкала замком. Дверь распахнулась, впустив в пространство поток холодного воздуха с лестничной клетки.
В проёме, ощетинившись, как живое воплощение бури, стояла Наташа. В одной руке она сжимала бумажный пакет с едой, от которого исходил соблазнительный аромат жареного лука и свежей выпечки, в другой увесистую кожаную сумку. Её глаза, обычно насмешливые и оценивающие, сейчас пылали огнём. Она с ног до головы окинула Свету уничтожающим взглядом, в котором читалась смесь отвращения, жалости и решимости.
— Боже правый, — выдохнула она, и не спрашивая разрешения, прошла внутрь заставив Свету инстинктивно отступить. — Здесь пахнет смертью и тухлыми надеждами.
Наташа бросила пакет на пол в прихожей, прошла в гостиную решительным шагом и с силой дёрнула шнур от штор. Вечерний свет ворвался в полумрак комнаты, безжалостно высвечивая кружащую в воздухе пыль, немытую чашку на столе, пепельницу с окурками Николая, увядший, сбрасывающий листья фикус.
Света зажмурилась и прикрыла глаза рукой. Мир вдруг стал слишком ярким и чётким.
— Ты когда последний раз ела? — резко спросила Наташа, оборачиваясь. Её голос звучал жёстко, но в глубине глаз плескалось что‑то тёплое, почти материнское.
Света попыталась ответить, но слова застряли в горле. Она лишь пожала плечами, опустив взгляд на свои босые ступни.
— Посмотри на себя! — голос Наташи прозвучал как удар хлыста.
Света вздрогнула, медленно подняла глаза. Перед ней стояла коллега, прямая, собранная, с пылающим взглядом. В её облике читалась непримиримая решимость, словно она пришла не просто поговорить, а вырвать Свету из этого омута отчаяния.
— Просто посмотри! — Наташа резко шагнула вперёд, нарушая личное пространство. — Ты будешь так лежать ещё месяц? Год? Десять лет? Пока они не назовут детей в твою честь? Пока он не подарит ей кольцо, которое когда‑то выбирал для тебя?
Каждое слово било точно в цель, в самое сердце кровоточащей раны. Света попыталась что‑то сказать, что‑то возразить, но из её пересохшего горла вырвался только хриплый, бессмысленный звук, полный отчаяния и слабости. Губы дрожали, но не могли сформировать ни одного внятного слова.
— Весь офис гудит, Свет! — Наташа подошла вплотную, почти касаясь её плеча. От неё пахло свежим воздухом и духами, запахом другой, настоящей жизни, которая не останавливалась, а шла вперёд, не оглядываясь на руины. — Ты потеряла своего мужа, свою подругу, а теперь теряешь и себя? Свою квартиру, работу, здоровье? Им мало того, что они у тебя забрали? Ты хочешь добавить к их трофеям ещё и своё тело?!
Света почувствовала, как горячие слёзы наконец подступают к глазам, выжигая изнутри ледяное онемение. Она попыталась отвернуться, спрятаться от этого пронзительного взгляда, но Наташа не дала.
— Оставь меня… — прошептала она, голос звучал жалко, почти неслышно.
— Нет, чёрт возьми, не оставлю! — Наташа схватила её за плечи. Пальцы впились в тело болезненно, не оставляя шанса на отступление. — Ты думаешь, твои страдания кого‑то волнуют? Его? Её? Никого! Мир любит удобных, понимаешь? А мёртвые и сломленные — это самые удобные из всех. О них быстро забывают.
Она потрясла её, заставляя всё тело встрепенуться, вырывая из оцепенения. Света почувствовала, как внутри что‑то дрогнуло, не боль, не гнев, а слабый, едва уловимый импульс жизни.
— Ты посмотри вокруг! — Наташа резко развернула её лицом к окну, к серой пелене дождя, стучащего по стеклу. — Это всё ещё твой дом. Твой воздух. Твоё время. И ты имеешь право на него. На каждый вдох, на каждый шаг, на каждую мысль, которая не о них.
Света зажмурилась, пытаясь отгородиться от этого натиска, но слова проникали внутрь, пробивая броню апатии. Она сглотнула, чувствуя, как в горле образуется ком:
— Я… я не знаю, как… — наконец выдавила она, голос дрожал, но уже звучал чуть громче, увереннее.
— А ты и не должна знать! — перебила Наташа. — Просто начни. С малого. С того, что перед тобой. Встань. Сделай шаг. Вдохни. Это не битва за всё сразу, это просто шаг. Один шаг.
Она отпустила её плечи, но осталась рядом. Света медленно подняла руку, провела по лицу, смахивая слёзы дрожащими пальцами.
— Прямо сейчас ты пойдешь в душ. Горячий. Потом будешь есть. Потом будешь жить. Потом… потом будешь мстить. Но для начала — просто сделай шаг, — голос Наташи звучал жёстко.
Света подняла глаза и посмотрела на неё, на это разгневанное, прекрасное и бесстрашное лицо, на глаза, в которых горел какой‑то странный, почти фанатичный огонь решимости. И впервые за долгие, бесконечные дни в её ватной, безвоздушной пустоте что‑то дрогнуло и сдвинулось с мёртвой точки.
«Это ещё не надежда… На неё не осталось сил. Ненависть тоже была слишком тяжёлой и изнурительной. Но появилось что‑то другое. Усталое, сломанное, едва живое, но упрямое любопытство. А что, если она права? Что, если можно не просто лежать и ждать конца, как приговорённый к высшей мере?»
Она сделала первый, неуверенный шаг. Потом другой, уже чуть твёрже по направлению к ванной.
Наташа не спускала с неё испытующего взгляда. Её лицо оставалось строгим, но в глазах мелькнуло что‑то похожее на облегчение. Она кивнула коротко, по‑деловому, без лишних сантиментов:
— Вот и хорошо. Двигайся. Боль — это топливо. Можно сгореть в нём, а можно заправить им свой двигатель и уехать далеко‑далеко от того, кто эту боль причинил.
Света остановилась у двери ванной. Рука потянулась к ручке, но замерла в нескольких сантиметрах. Пальцы дрожали. Внутри нарастала волна паники.
«А вдруг не смогу? А вдруг опять сорвусь?»
Наташа подошла ближе, но не тронула её, просто встала рядом, плечом к плечу. Её присутствие было как якорь, удерживающий от падения в бездну.
— Ты сможешь, — сказала она тихо, но твёрдо. — Потому что ты уже начала.
Эти слова прорвали последнюю преграду. Света дотянулась до ручки, сжала пальцы и повернула её. Скрип петель прозвучал как сигнал к старту.
В ванной она включила воду, сначала холодную, потом постепенно добавила горячую. Пар начал заполнять пространство, создавая туманную завесу, размывающую очертания предметов. Света сняла халат и бросила его на пол.
Когда первые струи коснулись кожи, она вздрогнула.
«Я чувствую. Я жива», — пронеслось в голове.
Горячий, почти обжигающий душ смыл с кожи липкий, налёт нескольких дней отчаяния, но не смог пробиться сквозь тяжёлую броню, сдавившую душу. Вода стекала по лицу, затекала в глаза, но Света не моргала, будто пыталась смыть не только грязь, но и воспоминания.
Когда она, закутанная в мягкий махровый халат, заставила себя съесть густую, ароматную похлёбку, привезённую Наташей, внутри неё что‑то переключилось. Ей захотелось жить на зло всем неурядицам.
Света сидела на кухне, глядя в одну точку. На столе стояла опустевшая тарелка, рядом чашка с остывшим чаем. Тишина давила на уши, но в этой тишине впервые за долгое время появилось что‑то новое: слабый, едва уловимый ритм жизни.
*****
На следующее утро Наташа появилась на пороге её квартиры ровно в девять. Без звонка или предупреждения. В облегающем спортивном костюме, с надвинутой набок бейсболкой и двумя полулитровыми бутылками воды в руках.
— Время заправляться, — заявила она, протягивая одну из бутылок Свете. — Одевайся. Что угодно, лишь бы можно было двигаться. Не выходить в свет, а именно двигаться.
Света подняла глаза. В горле встал знакомый ком. Она попыталась найти слова для отказа, но они застряли в пересохшем горле.
— Наташ, я не могу… — выдавила она, чувствуя, как по телу разливается знакомая слабость.
Но Наташа уже вошла в квартиру, переступив порог, и смотрела на неё с таким откровенным вызовом, что все отговорки были для неё писком. Её поза говорила яснее любых слов: «Отступать некуда».
— «Не могу» — это твоё новое имя? — резко, отчеканивая каждое слово, спросила Наташа. — Хочешь, я так и буду к тебе обращаться? «Эй, Не‑могу, принеси‑ка кофе». Нет? Тогда шевелись. Сейчас.
Света покорно опустила голову и подошла к шкафу. Достала старые, растянутые штаны для йоги и бесформенную футболку, которую не надевала годами. В зеркале прихожей она увидела серую, безликую мышку, но теперь это жалкое зрелище вызывало у неё не жалость к себе, а щемящее раздражение. Словно она сама себе стала неудобной, тесной и чужой.
— Пошли, — выдохнула она, сжимая кулаки.
*****
Фитнес‑клуб, куда её притащила Наташа, оказался местом, где царил безраздельный культ тела, которому она давно перестала поклоняться. Бесконечные зеркала во всю стену отражали десятки идеальных силуэтов; блестящие тренажёры выстроились в строгие ряды; люди с сосредоточенными лицами выполняли упражнения.
Воздух был густым и тяжёлым от запаха пота, антисептика и дорогого парфюма. Где‑то вдалеке ритмично стучала музыка, сливаясь с дыханием десятков людей, с лязгом железа, с тихими возгласами тренеров. Света почувствовала себя чужеземкой, заброшенной на незнакомую планету, где все жили по своим, непонятным ей законам.
Она остановилась у входа, вцепившись в лямки спортивной сумки, словно это был спасательный круг.
Ноги подкосились, в груди заколотило: «Я не смогу. Я не такая. Я здесь лишняя».
Наташа, будто почувствовав её панику, резко повернулась:
— Смотри на меня. — Она взяла Свету за плечи, заставила встретиться взглядом. — Ты не в цирке. Ты не на подиуме. Ты здесь для себя. Никто не смотрит на тебя. Никто не оценивает. Ты просто двигаешься. Просто дышишь. Просто живёшь. Поняла?
Света кивнула, но внутри неё всё дрожало.
Наташа, не теряя ни секунды, решительно потащила Свету к ряду гудящих беговых дорожек.
— Начнём с малого. С самого дна. Десять минут. Шаг. Не бег, не трусца. Просто шаг, — голос Наташи звучал твёрдо, без намёка на снисхождение.
Света посмотрела на движущуюся ленту с животным страхом. Мышцы будто окаменели, а в груди опять поселился тяжёлый, давящий ком.
— Я не бегала сто лет… — попыталась возразить она, голос дрогнул, сорвался.
— Никто и не просит. Иди. Поставь ноги и иди, — Наташа подталкивала её не словами, а острым взглядом, не допускающим отступления.
Света сделала глубокий вдох, словно перед прыжком в ледяную воду. Ступила на упругую, пружинящую ленту. Первые шаги оказались унизительными до слёз. Ноги были ватными, непослушными, дыхание сбивалось и свистело уже на третьем шаге. Она судорожно хваталась за холодные поручни, чувствуя, как по спине и груди струится липкий, предательский пот, хотя она всего лишь неспешно шла.
Рядом легко и ритмично бежали другие люди. Их лица были спокойны, дыхание ровным. Они сновали мимо, бросая мимолетные взгляды, не осуждающие, просто равнодушные. И от этого равнодушия Свете становилось ещё хуже: ей казалось, что каждый из них с первого взгляда видит её жалкое состояние, её немощь, её слом.
«Они победили», — пронеслось в её голове, как эхо, слова Наташи. И вдруг эта горькая мысль не вызвала слёз, а впрыснула в кровь злость.
Слабую, едва теплящуюся, но разрастающуюся.
Она медленно, преодолевая дрожь, убрала одну руку с поручня. Потом, сжав зубы, другую. Выпрямила спину, расправила плечи. Сделала глубокий вдох полной грудью, игнорируя колющую боль в боку и протестующие крики мышц.
— Так‑то лучше, — бросила Наташа, наблюдая за ней сбоку с выражением строгого тренера. — Теперь чувствуешь, как твоё тело тебе ещё принадлежит?
«Немного» — было крайне мягко сказано.
После дорожки, ставшей настоящим испытанием, последовали приседания. Мышцы бёдер и ягодиц вспыхнули настоящим огнём, кричали о пощаде, которой не было. Света считала про себя: «Один… два… три…» — каждое число давалось с трудом, пот заливал глаза, но она не останавливалась.
Потом — планка.
Её тело дрожало от невыносимого напряжения, как струна, готовая лопнуть. Пресс пылал, в голове стоял белый шум, выжигающий всё остальное. Не было места мыслям о Николае, о Тане, о предательстве. Была только боль.
Боль, которая выжигала дотла всю душевную муть.
Наташа стояла рядом, следила за временем, за техникой, за дыханием. Время от времени бросала короткие реплики:
— Держи спину. Не проваливайся. Ещё тридцать секунд. Ты можешь.
Света держалась.
Не потому, что хотела, а потому, что не могла иначе. Потому что где‑то глубоко внутри, под слоями обиды и отчаяния, просыпалось что‑то давно забытое: упрямая, несгибаемая воля к жизни.
И когда они наконец вышли из зала, залитые потом и едва переставляя ноги, Света ощутила незнакомое состояние. Её тело ныло и гудело, как один большой переутомлённый мускул, каждая мышца и сустав напоминали о себе глухой, ноющей болью. Однако внутри, под физической усталостью, росло нечто иное. Не опустошённость — нет.
Скорее добытый потом и болью контроль.
Над собственным телом.
Над его слабостью.
Над тем, что ещё вчера казалось непреодолимым.
Раздевалка встретила их приглушённым светом и тихим шумом воды из душевых. Воздух был влажным, пропитанным запахом мыла и разогретых мышц. Наташа, не теряя бодрости, тут же направилась к шкафчикам, ловко доставая вещи. Света же замедлила шаг, прислонилась к прохладной стене, пытаясь собраться с силами.
— Давай, не задерживайся, — бросила Наташа через плечо. — Душ, переодеваемся и в кафе. Ты заслужила.
Света кивнула, но двинулась не сразу. Ей нужно было ещё мгновение чтобы прочувствовать это новое состояние, уловить его суть.
Она вошла в душевую. Ледяные струи обрушились на разгорячённую кожу. Вода стекала по лицу, по плечам, смывая соль и пот, но вместе с ними целый слой старой кожи. Света провела рукой по лицу, стирая воду, и посмотрела на своё отражение в запотевшем зеркале.
Раскрасневшееся, ожившее лицо. Влажные, тёмные от воды волосы, прилипшие ко лбу. И глаза… Она всматривалась пристальнее. Нет, это была ещё не радость.
Пока ещё нет.
Но и не всепоглощающая пустота, что была днями ранее.
«Я сделала это», — пронеслось в голове. — «Не для него. Не для видимости. Не для кого‑то. Для себя».
Впервые за долгие недели она что‑то сделала. Не ради иллюзии стабильности, не ради того, чтобы доказать кому‑то свою силу. А просто потому, что могла.
Она выключила воду, вытерлась, медленно переоделась. Каждое движение давалось с усилием, но в этом усилии не было мучительной тяжести, только усталость, честная и заслуженная.
Наташа ждала у выхода, держа в руках две чашки кофе.
— Ну что, герой? — улыбнулась она, протягивая одну из чашек. — Держи. Заслужила.
Света взяла кофе, вдохнула аромат. Тёплый пар окутал лицо, согревая, возвращая к реальности. Она сделала глоток:
— Спасибо, — тихо сказала она.
— Не благодари. Это только начало, — Наташа хлопнула её по плечу. — Ты можешь больше. И ты будешь.
Они вышли на улицу. И Света впервые за долгое время почувствовала, что идёт вперёд. Не бежит, не спешит, а просто шагает, медленно, но уверенно. Шаг за шагом.
Она посмотрела на Наташу, на её профиль, на лёгкую улыбку, которая говорила больше слов. И вдруг поняла: она не одна. И это тоже было важно.
— Пойдём в кафе? — спросила она, и голос её звучал твёрже, чем раньше.
— Конечно, — кивнула Наташа. — И не только сегодня. Завтра снова в зал.
Света улыбнулась. Впервые за долгое время улыбка получилась настоящей, не натянутой. Город вокруг них жил, дышал, пульсировал. И в этом ритме Света нашла свой, новый, ещё неуверенный, но уже ощутимый.