Список из семнадцати пунктов я нашла в джинсах Марка, когда собирала вещи в стирку.
Это был не список покупок. Не список дел. Это был… протокол. Протокол моих ошибок. Аккуратный, отпечатанный на принтере текст, но я сразу узнала в нем стиль и дотошность моей свекрови, Ларисы Петровны. Я стояла посреди нашей гостиной, в моей квартире, купленной на мои собственные деньги, и медленно замерзала изнутри. Кончики пальцев леденели, прилипая к бумаге.
Я прочитала. Потом перечитала. Мозг отказывался верить.
Пункт 4. Неправильно хранит лук. (Держит в сетке, а не в темном ящике. Это неуважение к продукту).
Пункт 9. Слишком громко смеется по телефону, когда Марк отдыхает после работы. (Эгоизм).
Пункт 12. Накрывает стол без скатерти по вторникам. (Воспитанные люди так не делают).
Семнадцать. Мелких, убийственных, абсурдных пунктов. Мое утро, моя кухня, моя жизнь — разобраны по косточкам, пронумерованы и выставлены на всеобщее обозрение. А Марк… Марк был курьером. Он взял этот документ, этот донос на собственную жену, сунул в карман и пронес его в наш дом.
Я не помнила, как дошла до кухни. Рука сама потянулась к чайнику. Надо было сделать что-то нормальное, бытовое. Что-то, что вернет почву под ноги. Но почва ушла. Остался только этот листок, ощутимый в ладони как осколок льда.
— Диан? Ты чего такая тихая? — Марк вошел на кухню, свежий, бодрый после душа. Пах своим гелем, который я когда-то так любила.
Я не ответила. Просто протянула ему бумагу, сложенную вдвое.
Он взял. Взглянул. И лицо его изменилось. Сначала — узнавание, потом — легкая паника, и почти мгновенно на его лице появилась привычная маска раздраженного оправдания.
— О, — произнес он, не глядя на меня. — Это же мама просто… заметила. Она же желает нам добра.
— Добра? — мой голос прозвучал как скрип ржавой двери. — Хранить лук в ящике — это добро?
— Ну ты же понимаешь, у нее свои принципы! — он всплеснул руками, как будто я говорила нечто совершенно нелогичное. — Она просто волнуется за нас. Почему ты все всегда воспринимаешь в штыки?
В штыки. Знакомые слова. Они висели в воздухе нашего дома постоянно. Фраза-щит, которой он отгораживался от любых проблем.
Я посмотрела на него. По-настоящему. Не как жена, а как… посторонний наблюдатель. Я увидела человека, который не готов защищать мой покой. Который скорее принесет в дом список претензий ко мне, чем скажет своей матери: «Мама, это наша жизнь».
И в этот момент что-то щелкнуло. Не громко. Тихо. Как будто сломался крошечный, но очень важный винтик внутри.
— Они сегодня вечером заедут, — сказал Марк, уже оправляясь от моей «истерики». — Чайку попить. Алиса с ними.
Алиса. Сестра. Та, что всегда поддакивает. Хор в опере под названием «Укажем Диане на ее недочеты».
Раньше у меня внутри все сжималось от этой фразы. Я начинала метаться по квартире, стараясь навести идеальный порядок, испечь «тот самый» торт, который она однажды похвалила, спрятать все следы своего «неправильного» быта. Я выматывалась, злилась, а потом они приходили — и все равно находили, к чему прицепиться.
Сегодня — не было.
Ничего.
Ни страха, ни злости, ни этого привычного желания оправдаться. Только тишина. Глубокая, холодная, бездонная. Тишина после долгой войны, которую я одна и вела.
— Хорошо, — тихо сказала я.
Марк удивленно на меня посмотрел. Ждал слез? Споров? Ожидал, что я буду кричать, доказывать, что я хорошая жена? Я просто выпила свой чай и поставила кружку в раковину. Стол стоял не накрытым, вопреки священному правилу вторника.
Он что-то пробормотал про «ну вот и славно» и ретировался в зал, к телефону. Наверное, докладывать, что все под контролем, супруга успокоилась.
А я осталась стоять у окна. За окном лил противный осенний дождь. По стеклу струились капли, смазывая огни вечерней Москвы в грязные пятна. Я смотрела на этот город и думала. Думала о том, как незаметно можно стать заключенной в собственной жизни. Не от злого умысла кого-то, а вот так — по мелочам. По крупицам. По спискам.
Я больше не собиралась оправдываться. Не собиралась доказывать, что я «нормальная». Я устала. Я устала быть вечно виноватой. Виновной в том, как я храню лук. Как умею. Как живу.
И когда они придут сегодня… О, когда они придут. Я не буду кричать. Не буду спорить. Я скажу совсем немного. Но их тишина после моих слов станет моим ответом. Ответом на все семнадцать пунктов. И на все те, что не вошли в список, но годами висели в воздухе.
Я повернулась от окна. Пошла в спальню. Мне нужно было переодеться. Надеть что-то… свое. Что-то, в чем я чувствую себя собой. А не женой, которую нужно постоянно проверять и поправлять.
Вечер только начинался.
Они пришли ровно в восемь. Как по тайному, но обязательному регламенту. Звонок прозвучал как сигнал тревоги. Марк бросился открывать, бросив на меня быстрый, полный нервного ожидания взгляд. Веди себя нормально, — говорил этот взгляд.
Я сидела в кресле напротив двери. В том самом, которое Лариса Петровна неизменно объявляла своим. На мне было старое, растянутое кашемировое платье цвета пыльной розы. Удобное. Мое. Я не стала вставать.
— Мама, Алиса, проходите! — голос Марка прозвучал неестественно бодро.
Ввалились они. Свекровь — в пальто с лисьим воротником, с ультрамариновым маникюром, который она выставляла напоказ, делано касаясь воротника или несуществующей складки на одежде. Золовка Алиса — ее серая тень, в практичном пуховике и с вечной сумкой-холодильником, из которой она обычно извлекала «правильные» продукты, которые я «зря не покупала».
— Ой, а у вас что, света нет? — с порога начала Лариса Петровна, снимая пальто и оглядывая приглушенный свет моих торшеров с презрением.
Я улыбнулась. Просто растянула губы в беззвучной улыбке. И продолжила смотреть на нее.
Марк засуетился, подхватил пальто, повесил.
— Нет, мам, просто… атмосфера такая.
— Атмосфера, — фыркнула Алиса, проходя на кухню и ставя свою сумку на стол с таким видом, будто водружает знамя. — У нас в доме всегда светло. Как-то веселее.
Они расселись напротив меня. Марк метался между нами, как мячик.
— Чайку, наверное? Диан, а ты чайник ставила?
Я медленно перевела на него взгляд. Потом снова посмотрела на свекровь. И снова улыбнулась. Молча.
Пауза затянулась.
— Диана? — в голосе Марка зазвенела паника.
Я подняла руку и жестом показала на кухню: «Иди, поставь». Он заморгал, растерянный, но поплелся выполнять приказ.
Лариса Петровна пристально смотрела на меня. Ее взгляд, обычно такой острый и властный, наталкивался на мою тишину, как на глухую стену, и терял свою силу.
— Что это ты сегодня какая-то… заторможенная? — начала она, откашливаясь. — Устала, наверное. Я же говорила Марку, что тебе не надо было соглашаться на тот проект. Переутомление это. Нервы.
Я наклонила голову, будто рассматривая интересный экспонат в музее. Мое молчание становилось физически ощутимым. Оно висело в воздухе густым, тяжелым полотном.
Алиса, не выдержав, встала и прошлась по гостиной.
— А ковер ты, я смотрю, снова не почистила, — указала она на идеально чистый, на мой взгляд, ковер. — У нас есть специальная щетка, я тебе давала ссылку. Марк, ты ей передал ссылку?
Марк высунулся из кухни, красный от смущения.
— Передал, передал! Диан, помнишь, я тебе скидывал?
Я просто смотрела на Алису. Прямо в глаза. Мое молчание начало действовать на нее, как раздражитель. Она заерзала.
— Ну, вообще-то, когда с тобой разговаривают, принято отвечать, — сказала она уже с явной досадой.
Лариса Петровна решила сменить тактику. Она сладко улыбнулась.
— Дочка, может, тебе плохо? Может, давление? У меня с собой тонометр есть. — Она потянулась к своей сумке.
Это была ее коронная фишка — превратить любую свою колкость в гиперзаботу. Раньше это выводило меня из себя. Сейчас — нет. Я покачала головой. Медленно. Отрицательно. И все.
Она замерла с тонометром в руке. Ее улыбка сползла.
Марк вернулся с подносом. Чайник еще не кипел, но он уже не мог выносить эту тишину.
— Мам, Алис, как дорога? Не стояли?
— Ага, — бросила Алиса, все еще стоя у ковра. — Все стояли, из-за таких, как твоя жена, которые правила не соблюдают и в полосах перестраиваются, когда хотят.
О, удар ниже пояса. Я как раз неделю назад попала в небольшое ДТП, виновником не была, но они, конечно, уже все знали.
Марк побледнел.
— Алиса, ну не надо так…
— А что? Правда глаза колет? — вспыхнула она, наконец-то сорвавшись. Ее раздражало мое спокойствие больше, чем любая грубость. — Сидит тут, как царевна Несмеяна, и молчит! Мы что, зря к вам приехали? В гости, по-хорошему!
Лариса Петровна подняла руку, требуя тишины.
— Диана. Я с тобой разговариваю. Что случилось? Объясни нам нормально. Это еще одна твоя обида? На список? — Она произнесла это слово с легким пренебрежением, как будто речь шла о пустяке. — Марк сказал, что ты как-то неадекватно это восприняла. Но мы же хотели как лучше. Хотели помочь.
Их трое. Они говорят, шумят, задают вопросы. А в ответ — тишина. Моя тишина. Она была крепче любой стены. Я видела, как их уверенность начинает давать трещины. Они не понимали правил этой игры. Они привыкли, что я — мишень. А мишень вдруг исчезла, и их стрелы пролетали в пустоту.
— Может, она вообще нас игнорирует? — ядовито предположила Алиса.
— Да перестань! — рявкнул на нее Марк, уже на грани. Он подошел ко мне, присел на корточки. — Диан, ну скажи хоть что-нибудь! Что происходит? Я же просил!
Я посмотрела на него. В его глазах был настоящий, животный страх. Не за меня. За себя. За то, что его удобный мирок, где он лавировал между мамой и женой, рушится.
Я медленно подняла руку и положила ее ему на плечо. Успокаивающе. Это движение было настолько неожиданным, что он замолчал.
Потом я встала. Спокойно. Плавно. Прошла на кухню, взяла со стола тот самый список, который лежал там, на видном месте. Вернулась в гостиную.
Они смотрели на меня, затаив дыхание. В их глазах — ожидание. Наконец-то! Сейчас начнется скандал! Слезы! Оправдания! Они готовились к бою.
Я подошла к камину (фальш-камину, но он был красивым). Посмотрела на каждый из трех пар глаз, полных недоумения и злобы.
И я разорвала список. Пополам. Потом еще. И еще. Медленно, с наслаждением. Звук рвущейся бумаги был оглушительно громок в тишине.
Я подошла к урне и высыпала в нее мелкие клочки.
Потом повернулась к ним.
Они сидели, не двигаясь. Рты приоткрыты. Сцена была готова. Занавес поднят. Но актриса отказалась играть по их сценарию.
Я снова села в кресло. Сложила руки на коленях. И снова погрузилась в молчание. Но теперь оно висело в воздухе уже не вопросом, а ответом. Ответом, который был страшнее любых криков.
Их тишина в ответ на мою — только начиналась.
***
Тишина после того, как клочки бумаги упали в урну, была оглушительной. Она висела в воздухе густым, тяжелым занавесом: Лариса Петровна, Алиса, Марк — все трое смотрели на меня, застывшие в немом кино. Их рты были приоткрыты, глаза вытаращены. Они ждали слез, истерики, оправданий. Они приготовились к бою, а противник… исчез.
Я чувствовала их взгляды на себе, как физическое давление. Но внутри была только пустота. Бездонная и спокойная. Вся злость, вся боль, все унижения — все это осталось в тех клочках бумаги на дне мусорного ведра.
Я медленно подняла глаза и обвела их взглядом. Сначала — Алису, с ее перекошенным от недоумения и злобы лицом. Потом — Марка, который был бледен и казался готовым провалиться сквозь землю. И наконец — Ларису Петровну. Ее взгляд пытался сверлить, давить, но наталкивался на мое новое, ледяное спокойствие и тускнел.
Я не стала говорить. Вместо этого я потянулась к своему телефону, лежавшему на столике. Включила его. Яркий экран осветил мое лицо. Я просто посмотрела на экран, а потом подняла глаза на них, как исследователь на редких насекомых.
— Ну что, — сказала Лариса Петровна, и ее голос впервые за вечер дрогнул, сорвался на фальцет. — Театр одного актера закончился? Или ты еще помолчишь для настроения?
Я проигнорировала ее. Вместо этого я уставилась на Алису. Прищурилась, будто пытаясь разглядеть что-то мелкое.
— Алиса, — произнесла я тихо и задумчиво. Мой голос, первый раз за весь вечер, прозвучал непривычно громко и четко. — Ты просто пытаешься спрятать свою неполноценность, цепляясь к другим. Особенно в том, что касается личной жизни.
Она отшатнулась, будто я плюнула в нее. Ее лицо исказилось от шока.
— Что?! Что ты себе позволяешь!
— Проецирует, — констатировала я, переводя взгляд на Ларису Петровну. Та сидела, выпрямившись, вцепившись в подлокотники кресла. — Лариса Петровна. Навязчивое стремление к контролю над чужой жизнью. Вероятно, следствие глубокой личной нереализованности.
— Ты… Ты обнаглела совсем! — прошипела она, но в ее глазах, рядом с яростью, мелькнул настоящий, животный страх. Страх быть разоблаченной. Я видела ее насквозь. И она это понимала.
— Диана, прекрати! — крикнул Марк, делая шаг ко мне. — Что ты несешь!
Я медленно повернула голову в его сторону. Смотрела на него долго. На человека, который был моим мужем. Который предпочел быть мальчиком на побегушках у своей матери, нежели мужчиной в собственном доме.
— Марк, — сказала я без тени злобы. Констатация факта. — Инфантилизм. Трусость, маскирующаяся под лояльность к семье. Полное отсутствие собственной позиции.
Он замер с открытым ртом. Словно я ударила его правдой.
Я опустила телефон, сделала вид, что закрываю заметки, и положила его обратно.
— Спасибо за визит, — сказала я абсолютно ровным, почти светским тоном. — Материал для моей новой статьи собран.
— К-какой статьи? — выдавила Лариса Петровна.
Я улыбнулась. Легкой, вежливой улыбкой, которой она сама так часто пользовалась.
— Рабочее название — «Токсичные родственные связи и их разрушительное влияние на личность». Вам отправить pdf, когда будет готово? Или вы предпочитаете бумажный вариант? Для вашей коллекции.
В комнате воцарилась мертвая тишина. Та самая тишина, которую я им и обещала. Но теперь это была не моя защита. Это была их пустота. Их немота. Я вывернула их же оружие против них. Они пришли с проверкой, со списком, с оценкой. А уйдут, будучи сами разобранными по косточкам, пронумерованными и занесенными в протокол. Только в роли испытуемых будут они.
Лариса Петровна с трудом поднялась, помогая себе дрожащими руками. Она не смотрела ни на кого.
— Марк… Мы пошли.
Она не стала его ждать. Пошла к выходу, пряча глаза, стараясь сохранить остатки достоинства, но это был жалкий спектакль. Алиса, бросив на меня взгляд, полный ненависти и страха, пулей вылетела за ней.
Марк стоял на том же месте. Он смотрел на меня, и в его глазах было столько смятения, боли и вопросов, что, казалось, он вот-вот распадется.
— Диан… Я…
— Иди, Марк, — мягко прервала я. — Проводи их.
Он послушно, как автомат, повернулся и поплелся к двери. Я слышала, как хлопнула входная дверь.
И снова тишина. Но теперь это была другая тишина. Не оборонительная траншея, а чистое, светлое, освобожденное пространство. Воздух, наконец, принадлежал только мне.
Я подошла к окну. Внизу, у подъезда, стояли три фигурки. Они что-то горячо обсуждали. Жестикулировали. Скорее всего, обсуждали меня. Сумасшедшую, неадекватную, страшную Диану.
А я смотрела на них и впервые за долгие годы не чувствовала ни капли тяжести. Ни капли стыда. Ни капли вины.
Они пришли с упреками. А ушли с тишиной в ответ. Но это была не та тишина, что между близкими людьми, когда нечего сказать. Это была тишина после бури. Тишина отвоеванного и защищенного собственного мира.
Я повернулась к своей квартире. К своей квартире. Завтра, думала я, может быть, переставлю мебель. Или куплю новую кружку. А может, и не куплю. Решу сама.
И это осознание было слаще любой мести.