Мы были женаты уже пять лет, и эти годы казались мне сплошным медовым месяцем. Мы жили в нашей собственной, пусть и небольшой, но до каждой мелочи обустроенной мной квартире. Каждый уголок здесь дышал любовью и заботой: от вышитых подушек на диване до коллекции глиняных горшочков с травами на подоконнике. Я обожала наш дом. Я обожала нашу жизнь.
В воздухе уже витал аромат яблочного пирога. Я встала на пару часов раньше, чтобы испечь его к завтраку, зная, как Вадим это любит. Кухня была моим царством. Здесь я чувствовала себя настоящей волшебницей, создавая из простых продуктов маленькие чудеса. Наша кофемашина, подарок на годовщину, тихо заурчала, наполняя кухню еще и запахом свежесваренного кофе. Идеальное утро.
— Доброе утро, моя хозяюшка, — Вадим обнял меня со спины, уткнувшись носом в шею. — Опять балуешь? Этот запах сведет с ума весь подъезд.
— Только тебя, — рассмеялась я, протягивая ему чашку. — Пирог почти готов.
Мы завтракали, обсуждая планы на день. У меня была пара заказов — я пекла торты на дому, и это занятие приносило мне не только небольшой доход, но и огромное удовольствие. Вадим работал в какой-то строительной фирме, занимался расчетами, всегда говорил об этом туманно, но я не лезла. Главное, что он был доволен и мы ни в чем не нуждались.
Вечером он позвонил. Голос был встревоженным.
— Аня, тут такое дело… У мамы… В общем, ей нехорошо. Давление подскочило, сердце прихватило. Я сейчас у нее. Врач был, сказал, нужен покой и постоянный уход.
Господи, Тамара Павловна… Она всегда казалась такой крепкой женщиной, хоть и вечно жаловалась на здоровье.
— Что-то серьезное? Скорую вызывали?
— Да нет, обошлось. Но врач настаивает, чтобы она не оставалась одна. Ни в коем случае. Аня, я привезу ее к нам. Буквально на недельку-другую, пока ей не станет лучше. У нас ведь есть гостевая комната.
— Конечно, Вадим, о чем речь? — ответила я без малейшего сомнения. — Вези, конечно. Я сейчас все приготовлю.
Я тут же бросилась убирать в маленькой комнате, которую мы использовали как кладовку и мой рабочий кабинет. Вынесла коробки с формами для выпечки на балкон, разобрала свои эскизы, постелила свежее белье. Бедная женщина, как же ей, наверное, страшно одной в таком состоянии. Хорошо, что мы рядом. Я даже почувствовала укол гордости за своего заботливого мужа.
Они приехали поздно вечером. Тамара Павловна выглядела бледной и уставшей, тяжело опираясь на руку Вадима. Она слабо улыбнулась мне и прошла в комнату.
— Спасибо, деточка, что приютила. Я вас не стесню надолго, вот только немного окрепну.
— Не говорите глупостей, Тамара Павловна, — засуетилась я. — Чувствуйте себя как дома. Хотите чаю?
Она отказалась и сразу легла. Вадим выглядел измотанным. Он поцеловал меня в лоб и тихо сказал:
— Спасибо, родная. Я знал, что ты поймешь.
Первые несколько дней прошли относительно спокойно. Я готовила диетические блюда для свекрови, носила ей еду в комнату, мерила давление. Она была тихой и благодарной. Вадим окружал ее гиперопекой, постоянно заглядывал к ней, спрашивал о самочувствии. Мне это казалось трогательным. В воскресенье, когда я в очередной раз принесла ей поднос с паровыми котлетами и овощным пюре, она посмотрела на меня долгим, изучающим взглядом.
— Ты хорошая девочка, Аня. Заботливая. Только вот… Вадику моему нужно мясо. Настоящее, жареное. Он мужчина, ему силы нужны. А ты его своими диетами совсем изведешь.
Я опешила.
— Так это же для вас… Вадим ест то же, что и всегда.
— Ест, — вздохнула она. — Но смотрит голодными глазами. Я же мать, я вижу.
Это был первый звоночек, тихий, едва заметный, но он прозвенел.
Через неделю Вадим завел серьезный разговор. Мы сидели на кухне, свекровь уже спала.
— Ань, я говорил с врачом. Маме нужен покой еще минимум месяц. А то и два. Он сказал, что переезды и стрессы ей сейчас категорически противопоказаны.
Мое сердце неприятно екнуло. Месяц? Два? А как же мои заказы? Моя работа?
— Но… я же работаю из дома, Вадим. Мне нужно место.
— Послушай, — он взял меня за руки, — это же моя мама. Я не могу выставить ее на улицу. Потерпи немного, пожалуйста. Ты можешь работать на кухне поздно вечером, когда все спят.
Поздно вечером? Но я привыкла работать днем, когда есть естественный свет…
Я посмотрела на его умоляющее лицо и сдалась.
— Хорошо. Конечно. Главное, чтобы ей стало лучше.
Он с облегчением выдохнул. А я почувствовала, как мой уютный мир начал давать первую, тоненькую трещину.
Прошла еще неделя, и гостевая комната окончательно превратилась в комнату Тамары Павловны. Ее вещи начали появляться по всей квартире: вязание на моем любимом кресле, стопка журналов на кофейном столике, ее халат на вешалке в ванной. Она стала выходить из своей комнаты и «помогать» мне на кухне. Эта помощь заключалась в непрерывном потоке критики. Соль слишком соленая, сахар слишком сладкий, суп слишком жидкий, а котлеты слишком жирные. Она отодвигала меня от плиты со словами: «Дай я покажу, как надо. Мужчин нужно кормить правильно».
Я пыталась жаловаться Вадиму.
— Вадим, твоя мама не дает мне готовить. Она все делает по-своему.
— Аня, она просто хочет помочь, — отвечал он, не отрываясь от телефона. — Она старше, опытнее. Может, стоит прислушаться?
Прислушаться? Она сегодня выбросила мой базилик, который я выращивала три месяца, сказав, что от этой травы только живот болит!
Я молчала, глотая обиду.
Однажды я вернулась из магазина и застала в нашей спальне странную картину. Дверцы нашего общего шкафа были распахнуты. Тамара Павловна, стоя на стульчике, деловито перевешивала свои платья и кофты на мою половину, сдвигая мои вещи в плотный комок в самый угол.
— Тамара Павловна, что вы делаете? — мой голос дрогнул.
— Ой, Анечка, а я тут порядок навожу, — без тени смущения ответила она. — А то у тебя все как-то неорганизованно висит. Да и в той комнате шкаф маленький, мне тесно. А здесь просторно.
В этот момент в комнату вошел Вадим. Он увидел эту сцену, увидел мое лицо, искаженное от возмущения, и с улыбкой сказал ту самую фразу. Фразу, которая разделила мою жизнь на «до» и «после».
— А что такого? Маме нужно место. Теперь здесь командует моя мать! — он подмигнул мне, будто сказал удачную шутку. — Так что привыкай. Скоро будешь у нее отпрашиваться, чтобы поесть!
Он рассмеялся. И Тамара Павловна вторила ему тихим, довольным смешком. Они стояли вдвоем, мать и сын, а я была чужой. Чужой в собственной спальне. Чужой в собственном доме. В тот момент я поняла: это не закончится ни через неделю, ни через месяц. Это навсегда. Я почувствовала, как ледяные пальцы страха сжали мое горло. Мой дом, моя крепость, превращался в тюрьму.
С того дня моя жизнь превратилась в тихий кошмар. Фраза Вадима, брошенная как бы в шутку, стала пророческой. Тамара Павловна действительно начала командовать. Она вставала раньше меня и занимала кухню. Готовила завтрак для Вадима — жирный омлет с колбасой, от запаха которого меня мутило. Мне же демонстративно ставилась тарелка овсянки на воде со словами: «Тебе, Анечка, фигуру надо беречь». Если я пыталась взять что-то из холодильника, она тут же появлялась за спиной с вопросом: «Ты что, опять есть? Ты же только недавно завтракала».
Я начала есть тайком, как воришка в собственном доме. Прятала в ящике своего стола печенье или яблоко, чтобы перекусить, когда никто не видит. Мои торты стали объектом ее особой ненависти.
— Одна химия и сахар, — цедила она, заглядывая мне через плечо. — Людей травишь. И по всей кухне мусоришь.
Однажды она «случайно» вылила в раковину миску с готовым кремом, над которым я работала два часа.
— Ой, прости, деточка, я думала, это что-то испорченное, — всплеснула она руками, а в глазах ее плясали бесенята.
Вадим, конечно, снова встал на ее сторону.
— Мама не со зла, Аня. Ты сама виновата, оставляешь все где попало. Будь внимательнее.
Я виновата? Я? Это моя кухня! Я оставила миску на своем рабочем столе!
Но я снова промолчала. Спорить было бесполезно. Я разговаривала со стеной, точнее, с двумя стенами — Вадимом и его матерью. Они были единым целым.
Постепенно она взяла под контроль и наши финансы. Вадим стал отдавать всю зарплату ей. «Мама лучше знает, как вести хозяйство, она экономнее», — объяснил он мне. Теперь, чтобы купить продукты для своих тортов, я должна была просить у нее денег. Это было унизительно. Она допрашивала меня о каждой позиции в списке, вычеркивала «ненужное», торговалась из-за ста граммов масла. Я чувствовала себя нищей попрошайкой.
Самым страшным было не это. Страшнее всего было то, как менялся Вадим. Мой любящий, нежный муж превращался в раздражительного, холодного чужака. Он перестал обнимать меня, говорить комплименты. Все его внимание было сосредоточено на матери. Они вечерами сидели в гостиной и смотрели ее любимые сериалы. Если я пыталась сесть рядом, Тамара Павловна тут же начинала жаловаться на головную боль, и Вадим укоризненно смотрел на меня: «Аня, видишь, маме плохо. Не шуми». Мое присутствие стало шумом.
Я худела, плохо спала. Подруги, звонившие мне, все чаще натыкались на свекровь.
— Анечка занята, она перезвонит, — слащавым голоском говорила она в трубку и, конечно, не передавала мне.
Я оказалась в полной изоляции.
Однажды ночью я не могла уснуть. Встала попить воды и, проходя мимо комнаты свекрови, услышала их приглушенный разговор. Дверь была приоткрыта. Я замерла, прижавшись к стене.
— …все идет по плану, сынок, — шептала Тамара Павловна. — Еще немного, и она сама сбежит. Нервы-то у нее не железные.
— А если не сбежит? — неуверенно спросил Вадим. — Она упрямая.
— Сбежит, куда денется. Главное — не давай ей спуску. Помни, квартира должна остаться нам. Она слишком много вложила в этот ремонт, считает ее своей. А нам нужно будет потом ее продать и купить две — мне и тебе. Эта девчонка не должна получить ни копейки. Она тут никто.
У меня потемнело в глазах. Кровь отхлынула от лица. Квартира… Продать… Я еле удержалась на ногах. Я сползла по стене в темном коридоре, зажимая рот рукой, чтобы не закричать. Вот оно что. Дело не в больном сердце. Дело не в давлении. Дело в квартире.
Дело было в том, что три года назад умерла моя бабушка, оставив мне в наследство свою старенькую однушку в центре города. Вадим тогда уговорил меня ее продать. «Зачем нам эта развалюха, Анечка? Давай продадим ее, добавим наших накоплений и купим хорошую, просторную квартиру. Нашу общую. Наше гнездышко». Я, ослепленная любовью и доверием, согласилась. Большая часть денег от продажи бабушкиной квартиры пошла на покупку этого жилья, которое было оформлено на Вадима. «Так проще с документами, милая, не заморачивайся». И я не заморачивалась. Дура. Какая же я была слепая, наивная дура.
Они с самого начала все спланировали. Этот спектакль с болезнью, это медленное выживание меня из собственного дома — все ради того, чтобы я ушла, оставив им все. Не просто дом, а деньги моей бабушки, мою память, мое наследство.
Слезы текли по щекам, но я не издала ни звука. В груди вместо боли разгоралась холодная, расчетливая ярость. Они хотели, чтобы я сбежала? Хорошо. Я сбегу. Но я сделаю это по-своему.
Следующие несколько дней я была идеальной невесткой. Тихой, покорной, услужливой. Я улыбалась на их колкости, молча сносила унижения. Они решили, что сломали меня. Вадим даже пару раз похлопал меня по плечу с видом победителя. «Вот видишь, можешь же быть паинькой, когда захочешь». Его прикосновение было мне отвратительно, но я терпела. Я вынашивала свой план.
У меня был крупный и дорогой заказ — трехъярусный свадебный торт. Я сказала, что мне нужно много продуктов и целых два дня на работу. Тамара Павловна долго ворчала, но деньги все же выдала, потому что предоплата от клиента уже была у меня на карте, и она об этом знала. Эти два дня стали моей ширмой. Пока они думали, что я, сгорбившись, леплю сахарные цветы на кухне, я делала совсем другое.
Я методично, тихо и аккуратно паковала свои вещи. Не все. Только то, что было действительно моим. Мою одежду, мои книги, мои инструменты для выпечки, все мои формы и насадки. Я нашла коробки на балконе, куда сама же их и выставила. По ночам, когда они спали, я по одной выносила коробки в машину своей подруги Оли, которая ждала меня за углом дома. Оля была единственной, кому я решилась все рассказать. Она была в ярости и готова была прийти и устроить скандал, но я ее остановила. Месть — это блюдо, которое подают холодным.
Помимо личных вещей, я упаковывала и другое. То, что делало эту квартиру домом. Маленькие, но важные детали. Я сняла с окон дорогие шторы из итальянского льна, которые шила на заказ. Упаковала красивый сервиз, подарок моих родителей на свадьбу. Сложила в коробку все столовое серебро. Забрала ту самую кофемашину. Сняла со стен все картины и фотографии в рамках. Убрала с дивана свои вышитые подушки. Забрала даже коврик из ванной, потому что покупала его сама. Квартира пустела на глазах, но они этого не замечали. Они видели только меня, покорно мешающую что-то в миске на кухне.
В последнюю ночь я действительно испекла торт. Небольшой, простенький бисквит. Без крема, без украшений. Просто корж. Я оставила его на столе. Рядом положила записку. Затем я взяла свою сумку, в последний раз оглядела пустеющую квартиру, которая больше не была моим домом, и тихо, как тень, выскользнула за дверь. Я не чувствовала ни грусти, ни сожаления. Только холодное, звенящее чувство освобождения.
Утро. Я сидела в маленькой съемной квартирке, которую помогла найти Оля. На столе дымилась чашка кофе из моей любимой кофемашины. За окном просыпался город. Я представляла, как сейчас проснется Вадим, потянется. Как он лениво пойдет на кухню, ожидая увидеть накрытый стол и суетящуюся мать.
И вот он заходит… и замирает на пороге.
Кухня, мое бывшее царство, встретила его звенящей пустотой. Голые полки шкафов, где раньше стояли ряды баночек со специями и крупами. Пустая столешница, с которой исчезли тостер, блендер и все мои ножи в красивой подставке. На плите — ни одной кастрюли. В углу, где стояла кофемашина, — только след от ее ножек на поверхности.
На огромном, пустом обеденном столе, как памятник, стоял одинокий, голый бисквитный корж. Рядом — два стакана с водой. И записка.
Я знала, что он закричит. Это будет крик не просто от удивления. Это будет крик ярости обманутого хищника, у которого из-под носа утащили добычу. Крик от осознания, что его идеальный план рухнул. Что послушная овечка оказалась волком. Что командовать теперь придется в пустом, безжизненном пространстве, которое больше не дом, а просто бетонная коробка. Он хотел командовать? Пожалуйста. Вот его царство. Голые стены и пустые полки.
Я представляла, как на его крик прибежит Тамара Павловна, как они будут метаться по квартире, обнаруживая все новые и новые пропажи. Не кражу — а именно пропажу души этого дома. Как они увидят пустые окна без штор, голый диван, стены со следами от снятых картин. Как до них дойдет, что я забрала не вещи. Я забрала уют. Я забрала жизнь.
Будешь у нее отпрашиваться, чтобы поесть? — всплыли в памяти его слова. Ну что ж, пусть теперь попробуют приготовить что-нибудь на пустой кухне, без единой кастрюли или сковородки. Приятного аппетита, дорогие. Командуйте.
Раздался телефонный звонок. Номер Вадима. Я смотрела на экран несколько секунд, а потом нажала кнопку сброса. Снова звонок. Снова сброс. Потом посыпались сообщения. Сначала гневные, полные оскорблений. Потом недоуменные. «Ты где? Что это все значит?». Потом — панические. «Аня, вернись! Маме плохо!».
Я молча заблокировала его номер. Я знала, что это только начало.
Через пару дней мне позвонила Оля.
— Ань, ты сейчас сядь, — ее голос был серьезным. — Мой Сергей вчера на работе кое-что слышал. Коллега Вадима проболтался. В общем, история с продажей твоей бабушкиной квартиры… она еще хуже, чем ты думаешь.
Я напряглась.
— Что еще?
— Он не добавлял «своих накоплений». Он вообще ни копейки не вложил. Более того, цена, за которую он отчитался перед тобой, была сильно занижена. Он продал ее почти на треть дороже, а разницу положил себе в карман. На эти деньги он закрыл какие-то свои старые проблемы. И эта квартира… она целиком и полностью куплена на твои деньги. Твои.
Земля снова ушла у меня из-под ног. Но на этот раз я не упала. Холодная ярость сменилась ледяной решимостью. Если они хотели играть по-крупному, я была готова принять их правила. Этот разговор с Олей стал тем самым последним элементом, который сложил всю мозаику воедино. Это была не просто семейная драма. Это был продуманный, циничный обман с самого начала.
Я наняла хорошего юриста. Мы подняли все документы по сделке купли-продажи. Нашлись доказательства, нашлись свидетели. Процесс был долгим и изматывающим. Вадим и его мать пытались выставить меня сумасшедшей, истеричкой, которая все выдумала. Тамара Павловна на каждом заседании картинно хваталась за сердце, но на этот раз ей никто не верил. Мой адвокат был безжалостен и методичен. Он вскрыл всю их схему, всю их ложь.
Однажды, уже ближе к концу процесса, Вадим подкараулил меня у подъезда. Он выглядел ужасно: похудевший, с кругами под глазами, в несвежей рубашке.
— Аня, прости, — прохрипел он. — Я был идиотом. Мать меня заставила, она на меня давила… Давай все вернем? Я выгоню ее, клянусь! Мы начнем все сначала. Я люблю тебя.
Я посмотрела на него. На этого жалкого, сломленного человека. И не почувствовала ничего. Ни злости, ни жалости. Пустоту.
— Ты не ее выгонишь, Вадим. Ты выгонишь себя. Из моей квартиры.
Суд я выиграла. Квартиру признали моей собственностью, приобретенной на личные средства, полученные по наследству. Вадима обязали выселиться в течение месяца. Я не стала требовать с него ту разницу, которую он украл. Мне было достаточно того, что я вернула свое. Вернула свой дом.
Я вернулась туда через месяц. Квартира была грязной, запущенной. На кухне стоял стойкий запах несвежей еды. В углу валялись какие-то пакеты. Но это было поправимо. Я потратила целую неделю на генеральную уборку. Я отмыла каждый сантиметр, выбросила весь хлам, который они оставили. Я снова повесила свои шторы, расставила свои подушки, подключила свою кофемашину. В первый же вечер я испекла яблочный пирог. И когда по квартире снова поплыл знакомый, теплый аромат корицы и печеных яблок, я заплакала. Но это были слезы не горя, а очищения. Я вернула себе не просто стены. Я вернула себе себя. Мой дом снова стал моей крепостью, и на этот раз ворота в нее были закрыты для всех, кто мог бы принести зло.