Все главы здесь
Глава 6
Он видел, что ее колебания рушат ее же саму, и в какой-то миг в душе его вспыхнуло решение — отчаянное, но единственно возможное.
— Тогда так, — сказал он, прямо глядя ей в глаза. — Я женюсь на тебе. И пусть только кто хоть слово скажет. Будет у тебя муж, будет семья — не будет позора. Только пообещай одно: три дня ничего не предпринимай. Ничего. Дай мне эти три дня. Прошу.
Она вскинула на него глаза, широко раскрытые, удивленные, словно он сказал что-то невозможное.
— Ты?.. Женишься?.. На мне?.. — шепнула она, и губы ее дрогнули.
— Да, — твердо произнес он, и голос его впервые прозвучал, как у взрослого мужчины, решившего судьбу. — На тебе. По закону Божьему. Только обещай.
Она долго молчала, все еще дрожала, и, наконец, тихо кивнула:
— Хорошо. Обещаю. Три дня ничего не предпринимать.
Егор вышел от нее с сердцем, бьющимся так, что даже испугался: а вдруг он сейчас умрет?
Поезд тряс его, за окном мелькали поля и станции, а в голове звучало только одно: «Я женюсь. Я спасу ее и спасу ребенка».
Вернувшись домой, он сразу вошел к отцу, не снимая даже пальто, и сказал твердо, не давая себе времени испугаться:
— Батюшка… Я решил. Я женюсь на Марине.
Отец поднял на него глаза — сначала не понял, переспросил:
— На ком?..
— На Марине, — повторил Егор твердо, хотя внутри все сжималось.
И тут батюшка словно окаменел. Лицо его потемнело, губы вытянулись в жесткую линию.
— Ты с ума сошел, — сказал он тихо, но в этом шепоте был гром, грозный, как раскат грозы. — Жениться? На ней? На той, что просила благословения на убийство? На падшей? На позоре?
— Она заблудилась, батюшка, — горячо возразил сын. — Ей страшно, она одна, ее обманули! А ребенок-то тут при чем? Разве он виноват?
— Замолчи! — голос отца взвился, и в его гневе впервые прозвучала не священническая строгость, а ярость обыкновенного отца, привыкшего решать за всех. — Ты даже думать не смей об этом! Ни о ней, ни о браке с нею! Слышишь? Я запрещаю!
Егор побледнел, но не отвел взгляда. Он никогда еще не стоял так твердо перед отцом.
— Я все равно сделаю так, как велит мне совесть.
В соседней комнате, за тонкой перегородкой, мать, сидя у стола с рукоделием, все слышала. Сердце ее рвалось от боли — за сына, за мужа, за этот страшный разлад, что внезапно встал в их доме, как черная тень. За эту бедную одинокую девушку, которая попала в беду.
Ночью, когда в доме стихло и даже печь дышала ровно, мать осторожно тронула мужа за плечо. Он лежал, отвернувшись к стене, молчаливый и тяжелый, как камень.
— Мишенька, — шепнула она тихо, — не мучь себя и сына. Ты послушай: он ведь не грех делает, а милость. Он душу спасает, дитя защищает. Разве это не благостно? А может, это благовест стучится в наш дом?
Отец молчал, только дыхание его становилось неровным.
— Подумай, Миша, — она наклонилась ближе, — как бы сам Господь поступил? Наш Христос Спаситель? Он ведь грешниц не отталкивал, не камнями их побивал. Он жалел, прощал. А сын твой — по стопам Его идет! Разве это плохо?
С этими словами она замолчала, и в темноте повисла тишина. Долго молчал батюшка. Словно камень перекатывал в душе. Потом тяжело вздохнул, перекрестился.
— Ты права, — сказал он наконец хриплым голосом. — Я горячо рассердился. Но ведь и вправду — не осудить надо, а поднять. Может, через это Егор и сам путь свой найдет?
И мать, облегченно переведя дыхание, впервые за эти дни спокойно закрыла глаза.
…Утро было ясное, морозное, шел снег, насыпая сугробы во дворе. В доме было тепло, пахло хлебом и дымком от печи. Егор сидел за столом, не притрагиваясь к еде, и взгляд его все время ускользал в окно. Мать тихо хлопотала, а отец долго молчал, листая книгу.
Наконец он поднялся и подошел к сыну. Встал рядом, положил тяжелую ладонь на его плечо. Егор замер.
— Сын мой, Егорушка, — голос его был строг, но уже не такой каменный, как вчера, — если ты решил жениться на этой женщине, то знай: это не легкий путь. Но если сердце твое чисто и намерение во славу Божию, а не ради прихоти и похоти — я благословляю тебя.
Егор поднял голову, и в его глазах блеснули слезы облегчения.
— Спасибо, батюшка, — прошептал он.
— Береги ее и дитя, — сказал отец, перекрестил сына и добавил тише: — Может, через это испытание Господь ведет тебя.
Мать отвернулась к печи, чтобы никто не заметил, как дрогнули ее губы, а из глаз полились слезы.
…Егор снова приехал в город, стоял у ее подъезда и ждал, пока она выйдет, не смея подняться. В руках у него был маленький сверток — подарок. Это был платок, вышитый матерью, и он сжимал его, чтобы набраться решимости.
Когда Марина вышла из подъезда, он сразу шагнул к ней навстречу.
— Марина… — голос дрогнул, но тут же выпрямился. — Я приехал за тобой. Выходи за меня. Пусть будет так, как Господь благословил. Ты не будешь одна, ребенок будет знать отца. Тебя ждет жизнь не простая, но достойная. Ты будешь матушкой — женой священника. Люди будут уважать тебя. Но училище придется пока оставить.
Марина смотрела на него широко раскрытыми глазами — то ли испуганными, то ли усталыми.
— Егор… — губы ее побелели. — Но ведь я не люблю тебя.
— Я знаю и не жду. Любовь придет с годами. А если не придет — меж нами будет уважение. Главное, чтобы ты не губила ни себя, ни ребенка.
Марина вздохнула тяжело, словно через камень в груди.
— Ты мне не противен, — наконец сказала она тихо. — И это, наверное, уже немало…
Егор поклонился, как будто слышал в этих словах согласие, и перекрестился.
— Значит, решено.
Татьяна Алимова