Андрей был перфекционистом во всем, и его мир должен был подчиняться безупречному порядку. Любое отклонение от этого порядка вызывало в нем глухое, с трудом сдерживаемое раздражение.
Я уже привыкла жить, как на натянутой струне, предугадывая его желания и боясь совершить малейшую ошибку. Уронить ложку, оставить разводы на зеркале, забыть купить его любимый сорт чая – любой пустяк мог стать спусковым крючком для его холодного гнева. Он никогда не кричал. Его ярость была тихой, оттого еще более жуткой. Он просто замолкал, смотрел на меня тяжелым, ледяным взглядом, и в этом взгляде было столько презрения, что хотелось провалиться сквозь землю. Иногда, правда, он мог сорваться. Несильно. Почти случайно.
Как и случилось этим утром. Я протирала пыль в гостиной и случайно смахнула с полки его любимую книгу – старый том в потертом переплете. Книга упала на пол, не повредившись, но звук падения разрушил утреннюю тишину. Андрей, читавший за столом новости на планшете, вздрогнул. Он медленно поднял голову. Ну вот, началось, — пронеслось у меня в голове. Сердце заколотилось, как пойманная птица.
— Маша, — его голос был обманчиво спокоен. — Сколько раз я просил тебя быть аккуратнее с моими вещами?
— Прости, Андрюш, я случайно, — пролепетала я, бросаясь поднять книгу.
— Все у тебя случайно, — он встал и подошел ко мне. Его тень накрыла меня, стало трудно дышать. — Может, стоит быть немного собраннее? Чтобы «случайности» не происходили?
Он протянул руку, чтобы забрать книгу. Я потянулась отдать ее, и наши руки столкнулись. Он резко дернул меня на себя. Я потеряла равновесие, попыталась ухватиться за дверной косяк, но промахнулась и с силой приложилась щекой об острый угол. Резкая, обжигающая боль пронзила лицо. В глазах потемнело. Я зажала ушибленное место рукой, чувствуя, как под пальцами начинает наливаться жар.
— Ой, — в его голосе проскользнули нотки испуга. — Машенька, ты как? Ударилась? Дай посмотрю.
Он попытался убрать мою руку, но я отшатнулась. Это была рефлекторная защита, выработанная за три года нашей совместной жизни. Сначала вспышка гнева, потом – «случайность», а затем – приторная, фальшивая забота. Он подвел меня к зеркалу. На скуле, прямо под глазом, алела свежая ссадина. Кожа была содрана, и уже начинал проступать синяк.
— Какой ужас, — прошептал Андрей, нежно поглаживая меня по плечу. — Надо обработать. Это всё моя вина, прости, родная. Я не хотел тебя напугать. Просто так резко потянулся за книгой.
Да, конечно. Просто потянулся, — с горечью подумала я, но вслух сказала лишь:
— Ничего страшного. Само пройдет.
Остаток утра прошел в вязком, тяжелом молчании. Он суетился вокруг меня, приносил лед, мазал какой-то мазью, а я сидела, как каменная, чувствуя себя грязной и униженной. Униженной не столько от боли, сколько от его лицемерной заботы. Ближе к обеду, когда я уже почти пришла в себя и пыталась замазать ссадину тональным кремом, раздался телефонный звонок. Андрей взял трубку.
— Да, мам, привет. Что-то случилось? — он говорил в своей обычной, чуть снисходительной манере. — В наших краях? Зачем?.. А, понятно. Да, конечно, заезжай. Ждем.
Он положил трубку и повернулся ко мне. На его лице была плохо скрываемая досада.
— Мама едет. Была где-то по делам, решила заскочить. Привезет свои знаменитые котлеты. Будет через час.
У меня внутри все похолодело. Светлана Аркадьевна. Его мать. Женщина с громким голосом, широкой улыбкой и невероятно проницательными глазами. Она видела людей насквозь. При всей ее кажущейся простоте, от ее взгляда не могла укрыться ни одна фальшивая нотка, ни одно притворство. Она увидит. Она точно увидит. Что я ей скажу? Упала? В собственной квартире, на ровном месте?
— Отлично, — выдавила я из себя улыбку. — Я сейчас быстро что-нибудь к чаю придумаю.
— Ты лучше придумай, как это спрятать, — кивнул он на мою щеку. Тональный крем только подчеркнул поврежденную кожу, сделав ссадину еще более заметной. — Не хватало еще, чтобы она начала задавать вопросы.
Я молча пошла в ванную. Взглянула на свое отражение. На меня смотрела бледная, испуганная женщина с уродливым пятном на лице. Я попробовала распустить волосы и зачесать их на одну сторону, чтобы прикрыть щеку. Получалось неестественно. Может, сказать, что аллергия? Или что обожглась плойкой? Но я знала, что Светлана Аркадьевна мне не поверит. Она была слишком умна для таких глупых отговорок. Паника нарастала. Час, который был у меня в запасе, казался минутой. Андрей нервно ходил по квартире, проверяя, все ли на своих местах, словно готовился не к приезду матери, а к приходу строгой инспекции. Его нервозность передавалась и мне, смешиваясь с моим собственным страхом. Воздух в нашей идеальной квартире сгустился до предела. Он стал тяжелым, давящим, пропитанным ложью и ожиданием неминуемой катастрофы.
Время тянулось мучительно медленно. Каждая минута была наполнена тиканьем настенных часов в прихожей – монотонным, безжалостным звуком, отсчитывающим мгновения до приезда свекрови. Я суетилась на кухне, раскладывая на тарелке печенье, заваривая чай, переставляя чашки с места на место. Руки дрожали. Я уронила сахарницу, и белый песок рассыпался по столешнице сверкающей дорожкой. Андрей, который как раз вошел на кухню, чтобы налить себе воды, замер. Его взгляд впился в рассыпанный сахар, потом переместился на меня. Я съежилась, ожидая очередной тихой, унизительной лекции о неаккуратности.
Но он промолчал. Лишь тяжело вздохнул и вышел. Сдерживается. Перед приездом матери не хочет устраивать сцен, — поняла я. Этот факт напугал меня еще больше. Он боялся ее реакции. Значит, понимал, что то, что он сделал, выходит за рамки «случайности».
Я быстро смела сахар, вымыла руки холодной водой, пытаясь унять дрожь. Снова посмотрела в маленькое зеркальце, висевшее у нас на кухне. Ссадина потемнела, стала багрово-синей. Замаскировать ее было уже невозможно. Я чувствовала себя так, словно на моем лице было выжжено клеймо. Клеймо, которое расскажет всю правду о нашей «идеальной» семье.
Я вспомнила нашу свадьбу три года назад. Светлана Аркадьевна тогда отвела меня в сторону, обняла и сказала:
— Машенька, Андрюша у меня парень хороший, но с характером. Весь в отца. Ты уж будь с ним помягче, но и себя в обиду не давай. Если что, ты знай, я всегда на твоей стороне. Ты мне теперь как дочка.
«Себя в обиду не давай», — эхом отдавалось в моей голове. Как же горько было вспоминать эти слова сейчас. Я дала. Еще как дала. Я позволила ему превратить меня в испуганную тень, живущую в вечном страхе. И теперь мне было стыдно смотреть в глаза женщине, которая с самого начала хотела видеть во мне дочь.
Андрей снова вошел на кухню. Он переоделся в свежую рубашку и домашние брюки. Выглядел напряженным.
— Сядь, — приказал он тихо. — Просто сядь и постарайся выглядеть нормально. Не суетись. И держись так, чтобы свет падал на правую сторону лица. Поняла?
Я кивнула. Мы сели за стол друг напротив друга, как два заговорщика, ожидающие провала. Молчание было таким густым, что казалось, его можно потрогать. Я слышала, как гудит холодильник, как стучит мое собственное сердце. А что, если я все ей расскажу? Прямо сейчас. Как только она войдет. Скажу: «Светлана Аркадьевна, посмотрите, что сделал ваш сын». Что тогда будет? Но я тут же отогнала эту мысль. Страх был сильнее. Страх перед Андреем, перед скандалом, перед неизвестностью.
Наконец, раздался звонок в домофон. Пронзительный, требовательный. Андрей вздрогнул. Он посмотрел на меня долгим, предупреждающим взглядом, словно говоря: «Только попробуй пикнуть». Затем встал и пошел открывать. Я слышала его шаги по коридору, щелчок замка.
И тут же квартиру наполнил громкий, жизнерадостный голос свекрови:
— Открывай, сынок, я котлет привезла! Горяченькие еще!
Я замерла, сжав руки под столом. Вот оно. Началось.
Светлана Аркадьевна вошла на кухню, как вихрь. Энергичная, румяная с мороза, с большой сумкой в одной руке и контейнером, от которого шел умопомрачительный мясной дух, в другой.
— Машенька, привет, дорогая! — пробасила она, ставя свою ношу на стол. Она двинулась ко мне, чтобы обняться.
Я в панике вскочила и повернулась к ней правой, здоровой щекой, неловко обняв ее.
— Здравствуйте, Светлана Аркадьевна, — пробормотала я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Как хорошо, что вы заехали.
— Да вот, была в поликлинике вашей районной, решила, чего зря крюк делать, заскочу к детям, накормлю, — она говорила громко и весело, но ее глаза… ее глаза внимательно изучали меня. Она заметила мою скованность, мою неестественную позу.
Андрей тут же вмешался, пытаясь перетянуть внимание на себя.
— Мам, давай я помогу. Проходи, садись, устала, наверное. Маша, наливай чай.
Он начал суетиться вокруг нее, забирать сумку, двигать стул. Он играл роль заботливого сына, и эта игра была так же фальшива, как и его утренние извинения. Светлана Аркадьевна позволила ему усадить себя за стол, но взгляда с меня не сводила. Она села как раз напротив окна, а я оказалась прямо под лучами дневного света, которые безжалостно высвечивали каждую деталь на моем лице. Мой план держать «правильную» сторону провалился.
— Маш, что-то ты бледная сегодня, не заболела? — спросила она, пристально глядя на меня.
— Да нет, все в порядке. Просто голова немного болит, — соврала я, опустив глаза.
— Ну-ка, посмотри на меня, — ее голос стал мягче, но настойчивее.
Я медленно подняла голову. Наши взгляды встретились. Я увидела, как ее веселые глаза на мгновение застыли, потом расширились от удивления, которое тут же сменилось чем-то другим. Холодной, трезвой оценкой ситуации. Она смотрела прямо на мою ссадину. Улыбка медленно сползла с ее лица.
На кухне повисла мертвая тишина. Было слышно лишь, как капает вода из неплотно закрытого крана. Кап… кап… кап… Словно метроном, отсчитывающий последние секунды нашего обмана.
Андрей, стоявший у раковины, увидел выражение лица матери. Он проследил за ее взглядом и понял, что все раскрылось. Я видела, как кровь отхлынула от его лица. Он стал белым как полотно. Его пальцы, сжимавшие чашку, так напряглись, что костяшки побелели. Он застыл, как пойманный с поличным вор.
В этот момент время будто замедлило свой ход. Я видела каждую деталь: крошки печенья на скатерти, пар, поднимающийся от чашки с чаем, отражение испуганного лица Андрея в стекле кухонного шкафчика. А главное – я видела глаза своей свекрови. В них больше не было ни веселья, ни удивления. Только стальная решимость и глубокая, застарелая печаль. Она смотрела на меня, потом перевела взгляд на своего сына, и в этом взгляде было столько тяжести, что Андрей, кажется, ссутулился под его весом.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать. Наверняка какую-то ложь. Про то, что я упала, ударилась, что это нелепая случайность. Но Светлана Аркадьевна опередила его.
Она мягко улыбнулась мне. Эта улыбка не имела ничего общего с ее обычной жизнерадостностью. Это была улыбка заговорщика, улыбка поддержки.
— Посиди, родная, я сама, — сказала она тихо, но так властно, что никто бы не посмел ей возразить. В этом тихом голосе было больше силы, чем в любом крике.
Она медленно, не сводя глаз с побледневшего Андрея, встала из-за стола. Прошла мимо него, даже не взглянув в его сторону, и направилась в прихожую, где на вешалке висело ее пальто. Я слышала, как она запустила руку в карман и чем-то там зашуршала. Что она делает? — билась в голове паническая мысль. Может, достает телефон, чтобы кому-то позвонить? В полицию?
Андрей, казалось, перестал дышать. Он смотрел на спину матери с первобытным ужасом, как ребенок, который ждет неминуемого наказания.
Светлана Аркадьевна вернулась. Она подошла к столу и остановилась между мной и Андреем. Ее лицо было непроницаемым. Затем она разжала кулак и положила на белоснежную скатерть то, что достала из кармана.
Это была старая, потертая связка ключей. Два небольших, потускневших от времени ключа на простом металлическом кольце. Они легли на стол с тихим, но оглушительным в наступившей тишине стуком. Обычные ключи. Но Андрей смотрел на них так, словно перед ним лежала ядовитая змея. Он остолбенел. Его рот приоткрылся, и он издал какой-то странный, сдавленный звук, похожий на стон.
— Мама… — прошептал он, и в его голосе прозвучало отчаяние. — Откуда… Зачем ты их взяла?
Светлана Аркадьевна впервые за эти несколько минут посмотрела на него. Взгляд ее был холодным как лед.
— Я всегда ношу их с собой, сынок. На всякий случай. С того самого дня, как нашла их в кармане пиджака твоего отца. После того, как он в очередной раз «случайно» толкнул меня на кухне.
Ее слова ударили по мне сильнее, чем утренний удар Андрея. Его отец… он тоже? Картина сложилась в единое целое. Характер Андрея, его вспышки гнева, тирания, замаскированная под заботу, – все это было не просто его личной чертой. Это была болезнь, передавшаяся по наследству.
Андрей рухнул на стул, как будто ему перебили ноги. Он смотрел на ключи, потом на мать, и на его лице отражалась целая гамма чувств: шок, стыд, страх разоблачения. Его идеальный мир, построенный на контроле и лжи, рассыпался на глазах.
— Это ключи от квартиры деда в Серпухове, — продолжила Светлана Аркадьевна ровным, безэмоциональным тоном, обращаясь ко мне, но глядя на сына. — Твой отец уходил туда на несколько дней, когда ему нужно было «остыть». Он думал, я ничего не знаю. А я знала. Я нашла эти ключи и сделала дубликат. Как запасной выход. Для себя. Но так и не решилась им воспользоваться. Дура была, всё надеялась, что он изменится.
Она помолчала, тяжело вздохнув.
— Я сохранила их как напоминание. Напоминание о том, во что превращается жизнь женщины, если она молчит и терпит. Я дала себе слово, что если увижу хоть один знак, что история повторяется… я не буду молчать.
Тут она повернулась ко мне, и ее глаза потеплели.
— А я увидела, Машенька. Не сегодня. Я давно замечала твой испуганный взгляд. Твои слишком старательные попытки быть идеальной женой. Я звонила твоей подруге Оле на прошлой неделе, просто поболтать. Она обмолвилась, что ты жаловалась на тяжелый характер Андрея. Сказала, что беспокоится за тебя. Вот тогда я и решила, что в следующий раз поеду к вам не с пустыми руками. Взяла ключи. Просто на всякий случай.
Оказывается, я была не одна. Кто-то знал. Кто-то беспокоился. И этот кто-то – не только подруга, но и его собственная мать. От этого осознания у меня по щекам покатились слезы. Но это были не слезы жалости к себе. Это были слезы облегчения. Огромный камень, который я носила на душе, рухнул.
Андрей сидел, обхватив голову руками. Он не произнес ни слова. Вся его напускная уверенность, его высокомерие, его власть надо мной – все это испарилось в один миг. Перед нами сидел не грозный хозяин дома, а маленький, напуганный мальчик, которого поймали на страшной лжи. Лжи, которая была тайной всей его семьи.
Светлана Аркадьевна подошла ко мне и положила свою теплую, тяжелую руку мне на плечо.
— Собирай вещи, дочка, — сказала она мягко. Слово «дочка» прозвучало так естественно и правильно, как будто она всегда меня так называла. — Бери только самое необходимое. Поживешь пока у меня. Там разберемся. Квартира у меня большая, места хватит. А эти ключи… — она кивнула на стол, — они теперь твои. Можешь выбросить их, а можешь сохранить. Как свой собственный запасной выход.
Я встала. Ноги были ватными, но я чувствовала невероятный прилив сил. Я прошла мимо Андрея. Он даже не поднял головы. Я вошла в нашу спальню, которая вдруг показалась мне чужой и холодной. Открыла шкаф. Достала небольшую дорожную сумку и начала бросать в нее вещи. Зубная щетка, любимый свитер, джинсы, книга, которую читала перед сном. Я не брала ни дорогих платьев, которые он мне покупал, ни украшений. Я оставляла здесь всю эту фальшивую, красивую жизнь, как сброшенную змеиную кожу.
Через десять минут я вышла в прихожую с сумкой в руке. Светлана Аркадьевна уже ждала меня, одетая в свое пальто. Она взяла со стола контейнер с котлетами.
— Пойдем, — сказала она. — А то котлеты остынут.
Мы вышли на лестничную площадку. Дверь за нами захлопнулась с глухим щелчком, отрезая меня от прошлого. Я в последний раз взглянула на номер нашей квартиры – семьдесят два. Это число больше ничего для меня не значило. Я сделала глубокий вдох. Воздух в подъезде пах пылью и чем-то еще. Свободой. Впереди была неизвестность, но впервые за долгие годы она меня не пугала. Рядом со мной шла женщина, которая не дала своей боли сломать себя и не позволила, чтобы та же участь постигла меня. Мы спускались по лестнице, и аромат домашних котлет, смешанный с запахом ее духов, обещал не просто ужин. Он обещал начало новой, настоящей жизни.