Запах чужого шампуня в ее волосах был ее маленьким, тайным преступлением.
Сладковатый, теплый аромат персика, непривычно густой и стойкий. Лена шла от метро, закутавшись в шарф повыше, будто пряча улику. Ветер срывал с деревьев последние, мокрые листья, гнал их по асфальту сухим, шелестящим мусором. Осень. Сырая, серая, бесконечная тоска. Но сегодня… сегодня у нее в волосах пахло летом.
Она свернула в свой двор, прошла мимо заросших под окнами палисадников, мимо вечно пьяного дворника Сергея, ковырявшего лопатой упрямую грязь. Он кивнул ей, она — в ответ. Обычный, отработанный до автоматизма ритуал.
— Холодрыга-то какая, — хрипло бросил он ей вслед. — Зима на носу.
Лена лишь мотнула головой. Да. Зима на носу. Всегда.
Она зашла в подъезд. Запах затхлости, сгоревшей капусты и чьего-то дешевого одеколона ударил в нос, перебивая ее персиковую ауру. Обычно это вызывало у нее тихое отчаяние. Сегодня — нет. Сегодня она мысленно сопротивлялась. «Ты еще здесь, Лена, — словно шептал ей этот дурацкий, навязчивый запах шампуня. — Ты еще здесь»
Поднялась на третий этаж. Ключ щелкнул в замке с тихим, покорным звуком. Дверь открылась.
Квартира. Тихое, уютное царство долга. Чисто вымытый пол, вытертая до блеска раковина на кухне, аккуратно развешанные полотенца. Все на своих местах. Все правильно. Слишком правильно. Как в музее, где экспонаты никогда не трогают руками.
Она сняла пальто, аккуратно повесила. Переобулась в домашние тапочки. Мягкие, теплые. Купленные по совету Димы — «чтобы ноги не мерзли». Он всегда давал советы. Как жить. Что носить. О чем — и главное, как — думать.
— Дима? — тихо позвала она, хотя и так знала, что дома никого нет.
Тишина. Глубокая, звенящая. Ее единственная подруга и единственный враг.
Она прошла на кухню, поставила чайник. Руки сами делали свое дело — достали чашку, пакетик чая, ложку. Автомат. Она посмотрела на свое отражение в темном экране выключенного телевизора. Бледное лицо. И только тут заметила: из кармана пальто торчал розовый кончик пакетика с тем самым пробником шампуня. «Персик и мята. Для придания объема и блеска». Объема ее жизни он, конечно, не придаст. Но блеск… крошечный, дурацкий блеск на один украденный вечер — пожалуйста.
Она достала его из кармана, положила на стол. Крошечный, яркий, как трофей.
***
Это произошло почти случайно. Она зашла в огромный магазин косметики за новым кремом для рук. Старый заканчивался. И тут ее остановила улыбчивая девушка с неестественно густыми ресницами.
— У нас сегодня акция на экспресс-уход для волос! Прямо на месте, пятнадцать минут! Позволите?
Лена уже открыла рот, чтобы отказаться, сказать свое привычное «нет, спасибо, я спешу». Но не сказала. Что-то щелкнуло внутри. Может, эта улыбка. Может, усталость. А может, просто захотелось, чтобы кто-то прикоснулся к ней без требования, без упрека. Просто так.
— Хорошо, — выдавила она, сама себе удивившись.
Ее усадили в мягкое кресло. Откинули спинку. Девочка-консультант, представившаяся Аленой, надела перчатки. Ее пальцы были нежными и уверенными.
— Какие роскошные волосы! — воскликнула она, и в ее голосе не было лести, лишь констатация факта. — Но такие сухие на концах. Смотрите, какой у нас шампунь, на основе натуральных масел…
Лена закрыла глаза. Теплая вода, густая пенка, этот божественный аромат… Алена массировала ей кожу головы, и Лена чувствовала, как по всему телу растекается тяжелая, сладкая волна расслабления. Она почти не дышала, боясь спугнуть этот момент. Это было похоже на сеанс у психотерапевта, только дешевле и приятнее. Ей смывали грехи? Или, наоборот, смывали с нее всю ту пыль, которую нанесла жизнь?
Она лежала с закрытыми глазами и представляла, что она — другая. Та, кто может позволить себе такой шампунь. Та, кто приходит домой, и ее встречают не упреки, а объятия. Та, у кого в сумочке лежит не только проездной и кошелек, но и билеты в кино на вечерний сеанс.
— Все готово! — голос Алены вернул ее к реальности.
Лена открыла глаза. Встала с кресла. Голова была удивительно легкой.
— Спасибо, — сказала она и купила тот самый крем для рук, а заодно и пробник шампуня. На память. Как символ тайны.
***
Чайник на кухне зашипел, захлебнулся и щелкнул. Лена вздрогнула, вернувшись в настоящий момент. Она заварила чай, села на стул у окна. Смотрела на голые ветки деревьев за стеклом. Пила. И вдруг… улыбнулась. Совсем чуть-чуть, уголками губ. Сегодня она совершила маленькое безумие. И, казалось, осталась безнаказанной.
Она провела рукой по волосам. Те были шелковистыми, послушными. И пахли. Пахли другой, возможной жизнью.
Ключ резко, грубо звякнул в замке. Сердце Лены упало и замерло где-то в районе желудка. Улыбка с лица испарилась мгновенно. Мускулы сами собой напряглись, готовясь к обороне, которой никогда не было.
Дверь распахнулась, впустив в квартиру порцию холодного воздуха и… его. Дмитрий. Он вошел не как хозяин, возвращающийся домой. Он входил как надзиратель, делающий обход. Бросил портфель на табуретку, снял ботинки, оставив их посреди прихожей.
Его шаги гулко отдавались по полу. Он прошел на кухню, остановился на пороге. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по ней, по чашке, по чистой столешнице.
И зацепился. За маленький, розовый пакетик-пробник, лежащий рядом с сахарницей.
Лена застыла, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Преступление было раскрыто.
Дмитрий медленно подошел, взял пакетик в руки, покрутил. Его лицо было каменным.
— И что это? — спросил он без всякой интонации.
— Шампунь… пробник, — тихо сказала Лена, и ее голос прозвучал как-то виновато, по-детски.
Он швырнул пакетик обратно на стол.
— Мусор какой-то собираешь. Место тут занимает.
Потом его взгляд упал на нее. Пристальный, изучающий. Он шагнул ближе, наклонился. Лена невольно отпрянула, прижалась к спинке стула.
Он втянул носом воздух. Раз. Другой. Его брови поползли к переносице, смыкаясь в одну сплошную, грозную линию.
— От тебя… — он сделал паузу, вживляя в тишину каждый слог, — …пахнет. Как в публичном доме.
Лена замерла. В ушах зазвенело.
— Ты где, спрашивается, целый день шлялась? — его голос, до этого момента ровный и холодный, внезапно сорвался на крик. Он рявкнул, вкладывая в эти слова всю накопленную за день злость, все свое презрение. — Ты где шлялась целый день?!
Этот вопль, этот знакомый, выворачивающий душу наизнанку звук, прозвучал как удар хлыстом. Но на этот раз реакция была иной. Не страх. Не привычное желание сжаться, извиниться, раствориться.
Внутри нее что-то… щелкнуло. Окончательно и бесповоротно. Как будто последняя, самая главная шестеренка в механизме ее терпения встала на свое место.
Она медленно, очень медленно подняла на него глаза. Не отвечая. Не оправдываясь. Просто смотрела. Она видела каждую пору на его красном от гнева лице, каждую морщинку у глаз, искаженных злобой. И этот взгляд был пустым. В нем не было ничего. Ни любви, ни ненависти, ни даже обиды.
Она отодвинула чашку. Встала. Ноги не дрожали.
— Я поняла, — тихо сказала она. Так тихо, что он, кажется, не сразу расслышал.
И, не глядя на него, она вышла из кухни и направилась в спальню. К шкафу. Где на верхней полке лежала старая, пыльная дорожная сумка.
Тишина, что воцарилась после его вопля, была гуще и звонче любого крика. Лена, не говоря ни слова, вышла из кухни и направилась в спальню. Шла ровно, не оглядываясь, чувствуя его взгляд, впивающийся ей в спину. Он не двигался с места, ошеломленный не криком, а вот этим — молчанием. Этой новой, незнакомой твердостью.
В спальне она приоткрыла дверцу шкафа. Пахло нафталином и старым деревом. На верхней полке, за простынями, лежала старая дорожная сумка. Не чемодан. Именно сумка, мягкая, потертая на сгибах. Она купила ее когда-то давно, еще до замужества, для поездки на море с подругами. В той жизни, где пахло морем и свободой, а не персиковым шампунем, который нужно было прятать как улику.
Лена потянулась за ней.
— Что, уходишь?
Его голос прозвучал прямо за спиной. Тихий, спокойный. Слишком спокойный. Он стоял в дверях, прислонившись к косяку, и смотрел на нее с каким-то новым, холодным любопытством. Ни тени той животной ярости, что была минуту назад. Будто кто-то выключил тумблер.
Лена не ответила. Просто сняла сумку с полки, отряхнула пыль. Мелкие частицы закружились в луче света от торшера.
— Наконец-то, — сказал он, и в его голосе прозвучала... почти что насмешка. — А то надоело на вечную жертву смотреть. Надоели эти вздохи, эти обиженные глаза. Решилась? Ну, молодец.
Он шагнул в комнату. Лена инстинктивно отпрянула к стене, прижимая к груди пустую сумку, как щит. Но он прошел мимо. Подошел к шкафу, распахнул его настежь.
— Что будем собирать? — спросил он деловым тоном, будто обсуждал план уборки. — Белье? Платья? Косметику?
Его пальцы, длинные, нервные, потянулись к полке с ее вещами. Он взял стопку аккуратно сложенных маек, повертел в руках и... нет, не швырнул. Аккуратно, с какой-то издевательской бережностью, уложил их на дно сумки.
— Белье... — проговорил он, словно ведя протокол.
Лена стояла, не в силах пошевелиться. Полный паралич воли. Ее бунт, ее великий, отчаянный порыв рушился — а он... он помогал ей собраться. Выворачивал все наизнанку. Крал у нее сам смысл этого ухода, обесценивал его, превращал в абсурд.
— Платья... — он уже снимал с вешалок ее платья. Скромные, темные, офисные. Складывал их ровными слоями поверх маек. Движения были выверенными, почти нежными. Это было страшнее любой грубости.
— Дима... — выдавила она, и голос ее сорвался.
— Что, Лена? — он обернулся, его глаза были пусты. — Я же помогаю. Ты же хотела уйти? Я тебе не мешаю. Наоборот.
Он подошел к ее туалетному столику, взял ее старую плетеную корзинку с косметикой. Не заглядывая внутрь, просто вывалил все содержимое в сумку. Пудреница, помада, тушь — все это упало на сложенные вещи с глухим стуком. Потом его взгляд упал на комод. На тот самый розовый пакетик-пробник, который она, сама не зная зачем, принесла с кухни и положила рядом с зеркалом.
— А, да, — он взял его. Покрутил в пальцах, как тогда, на кухне. И легким, почти невесомым броском отправил в открытую сумку. — Не забудь свои «трофеи».
Это было последней каплей. Эти два слова, произнесенные с ледяным презрением. Ее маленькое сопротивление, ее украденный кусочек счастья — всего лишь «трофей». Дешевка. Мусор.
И тут случилось странное. Комок страха и отчаяния, что стоял у нее в горле, вдруг не рассосался, а затвердел. Его «помощь» была не ловушкой. Это был... тест. Последний, самый главный тест на прочность. И она его проходила.
Он стоял, глядя на нее, ожидая срыва, слез, истерики. Ждал, что она бросится вытряхивать вещи из сумки, крича, что никуда не уйдет. Ждал, что вернет себе контроль.
Но Лена сделала глубокий вдох. И выдох. Она выпрямила спину.
— Спасибо за помощь, — тихо, но четко сказала она. — Дальше я сама.
Она подошла к сумке. Не стала ничего перекладывать, ничего «спасать» от его прикосновений. Она просто молча застегнула молнию. Звук был резким, финальным. Потом она повернулась и прошла мимо него в прихожую, взяв с вешалки свое пальто.
Дмитрий не двигался, все еще стоял посреди спальни. Маска холодной уверенности дала первую трещину. В глазах мелькнуло неподдельное изумление. Просчет. Главное оружие — обесценивание — не сработало.
— И куда ты пойдешь? — бросил он ей вслед, и в голосе его впервые зазвучала привычная, злая насмешка, но теперь в ней чувствовалась неуверенность. — К мамочке? В ночь, как бомжиха? У тебя же ни денег, ни работы нормальной!
Лена уже надела пальто. Подняла голову и посмотрела на него через плечо. Не в глаза. Куда-то сквозь него.
— Это уже не твоя проблема, Дмитрий.
Она наклонилась, взяла сумку. Ремень впился в плечо. Было тяжело. Но не физически. А будто она отрывала от себя прилипший, тяжелый пласт собственной жизни.
Она открыла входную дверь. Снова пахло подъездом — капустой, сыростью, тоской.
— Лена! — его крик догнал ее уже на лестничной площадке. Это был не рев, а какой-то надтреснутый, почти отчаянный звук. — Ты... ты вернешься! Я знаю! Ты никуда не денешься!
Но ее шаги уже звучали вниз по лестнице. Ровные. Твердые. Он кричал что-то еще, но слова тонули в гуле шагов и воющем в подъезде сквозняке.
Она вышла на улицу. Ночной воздух ударил в лицо, холодный и резкий. Он обжигал легкие, но было... легко. Невыносимо легко. Она сделала несколько шагов по промерзшему асфальту, остановилась, подняла лицо к небу.
Там, между рваных облаков, тускло светила одинокая звезда. Лена стояла и просто дышала. Морозным воздухом. Свободой. И едва уловимым, упрямым запахом персика в своих волосах. Продолжение>>