— Да? А что любит? — простодушно интересуется Корягина, разминая затекшую ногу прежде, чем встать с кресла.
— Приказы, — бросаю я, поморщившись. — Или тишину.
Сбитый прицел (35)
Таня молчит. Молчит с сосредоточенным лицом, пока я наконец не обрываю свой невеселый рассказ.
— Но… что же случилось? — спрашивает блондинка, подтягивая к груди колени. — Ты отправился к бабке, Ангелина – тебя спасать, это я поняла. А дальше?
Мне нравится, что Корягина не прячется за пресловутым «чувством такта», не пытается быть со мной вежливой, не пугается моих откровений, а задает вопросы, которые ее интересуют, прямо и по существу. Это всё упрощает. По крайней мере, без охов, вздохов и долгих жалостливых взглядов мой тяжелый монолог завершится куда быстрее.
— Не знаю… Помню, что кружил вокруг дома, пытаясь понять, как пробраться внутрь. Окна были закрыты, зима ведь. Дверь, естественно, тоже. Побродив так какое-то время, я понял, что ни фига у меня не выйдет, и поплелся к калитке. Хотя бы выйти решил по-человечески, а то, забираясь во двор через забор, больно занозил ладонь. У самой калитки мне вдруг пришло в голову, что бабка может держать наши игрушки не дома, а в покосившемся сарае. Бросился туда. И… увидел ее. Я сначала даже не понял, что неподвижно лежащая фигура возле забора – моя сестра.
Внезапно возникший ком в горле не дает мне продолжить. Утыкаюсь взглядом в ковер и сжимаю челюсти. Я хорошо помню этот момент. Слишком хорошо. Все детали: скрип снега под ватными от волнения ногами, запах мороза, что склеивает ноздри, пуховик сестры, точно ее, с пушистым капюшоном, жжение в груди, такое сильное, будто я вот-вот исторгну пламя.
Задыхаюсь.
Я не должен был рассказывать об этом блондинке. Не должен был вообще произносить всё это вслух!
Теплая мягкая ладонь накрывает мои пальцы. Таня пронзительно смотрит мне в глаза. Как ни странно, в нем нет ни капли жалости, зато есть что-то другое, из-за чего паника отступает, и я неожиданно даже для самого себя продолжаю, пусть и каким-то незнакомым голосом:
— Видимо, она неудачно приземлилась. Выбрала неудачное место, чтобы перелезть через забор. Поскользнулась и, падая, ударилась головой о груду старых потрескавшихся кирпичей. Боже, какая нелепая, совершенно тупая смерть!
Несколько секунд жду, что Таня вставит хоть слово, но этого не происходит, и я выдавливаю из себя новое признание:
— Ангелина имела власть над этим миром. Знаю, звучит бредово, но я многократно в этом убеждался. Всё всегда складывалось в ее пользу. Поэтому я до сих пор не понимаю, как такое могло произойти. В тот злосчастный вечер мы перелезли через один и тот же проклятый забор. Только я отделался занозой, а ее – не стало.
Я умолкаю, поглядывая на Таню, уставившуюся в стену.
— Ты меня вообще слушаешь? — спрашиваю зачем-то.
Мне вдруг становится обидно. Всегда болтливая блондинка будто проглотила язык именно в ту секунду, когда мне, можно сказать, необходимо услышать что-нибудь, кроме звука собственного голоса.
— Да ясен перец – слушаю! Просто было похоже, что ты еще не высказал всё, что хотел, — объясняет она терпеливо.
В моей комнате неожиданно появляется папа и удивленно приподнимает брови, заметив Таню. Его возникновение пугает меня настолько, что холодеет шея. Вдруг он слышал, о чем мы говорим?
— О, — произносит он монотонно, — не знал, что у нас гости. Поставлю еще одну тарелку. Жду вас через пять минут на кухне, будем ужинать.
Таня провожает удаляющегося отца глазами и улыбается.
— Никаких вопросов, всё решено за меня. Как прекрасно!
— Папа не очень-то любит вопросы, — поднимаясь на ноги, сообщаю я, мысленно отматываю пленку моей жизни назад и гадаю, что именно мог услышать отец, заявившийся сюда не в самый подходящий момент.
— Да? А что любит? — простодушно интересуется Корягина, разминая затекшую ногу прежде, чем встать с кресла.
— Приказы, — бросаю я, поморщившись. — Или тишину.
Сегодня странный день, и я ничего с этим не могу поделать. Лавина, состоящая из моих спрессованных жутких воспоминаний, уже сошла, и мне остается только ждать, беспомощно прикрыв несчастную голову руками и надеясь, что всё как-нибудь обойдется. Но это, конечно, напрасно, потому что не успевает пройти и секунды прежде, чем меня оглушает.
В воздухе стоит отвратная морось. Все вокруг серого цвета, в точности такого же, как папино лицо без всякого выражения. Я машинально вдыхаю носом запах влажной земли. Тот самый день.
Почему-то мамы в этом воспоминании нет, один папа, который впивается в рукав моей куртки. На гроб он не смотрит, только на меня. У него настолько пустой взгляд, что мне, растерянному ребенку, приходит в голову глупая мысль о том, что это не мой папа, а кто-то другой, сидящий внутри папиного тела. Правда об этом я думаю всего мгновение.
«Ты должен был ГОВОРИТЬ с ней, Макс».
Его голос низкий и ровный, без единой трещинки. Не обвинение, не упрек, не претензия. Констатация. Как будто он просто сообщил мне закон мироздания, который я по глупости нарушил.
Он уходит. А я остаюсь стоять, наедине с этой фразой, пульсирующей в висках.
Я моргаю, и комната возвращается. Передо мной стоит Таня, которая пристально на меня смотрит.
— Расскажешь как-нибудь подробнее? — осторожно спрашивает она.
Не замечал раньше, что она и Денис Адамов очень похожи. Это открытие отчего-то здорово поднимает мне настроение. Безумие какое-то. Минуту назад меня грызла дикая тоска, а сейчас всё снова в порядке – даже лучше, чем просто в порядке. Наверное, я просто устал. Очень устал.
Уверен, моя широкая улыбка выглядит странновато.
— Расскажу. А теперь пойдем поедим? — предлагаю я, выходя в коридор и давая ей знак следовать за собой.