Благодарю подписчицу Н. за историю о своих предках.
1929 год, дом Ченцовых
Меланья бросилась к мужу на шею и зарыдала. Держалась они все эти недели, видя, что творится страшное, слезинки не пролила. Ни детям, ни даже мужу своему Демьяну виду не подавала, как напугана и расстроена. На мужика и так беда свалилась – и как её разгребать, он не знает. Ходит, молчит целыми днями, лишь редкое слово от него услышишь. Вот и молчала жена, лишь поддакивала да сборами занималась. А ещё дела повседневные, никто не отменял – готовка, стирка, уборка.
Меланья вздохнула. Не молодая ведь она, шестьдесят пять годков уж стукнуло, но управляться по хозяйству всё равно приходилось. Там болит, здесь схватило, и ноги уж не так резво бегают, как в молодости. Но куда деваться, если всех помощниц погнали из дому. С Любой вот пришлось попрощаться, хотя та много лет кашеварила для Ченцовых и обстирывала всю семью. Да что уж говорить, как родная она им была, что-то вроде племянницы. Расторопную Марфушу тоже домой отправили, но той больше повезло. Молодую хозяйственную девчонку в жёны взял вдовец, у которого супруга чахоткой маялась, да так и померла бездетная.
Когда худые времена настали, Демьян распорядился всех работников из дома убрать – и кухонных, и тех, что в поле. Меланья и слова поперек не сказала. Одного взгляда мужниного хватило, чтобы понять, что так надо, иначе семье несдобровать. Не любит новая власть таких, как Ченцовы, тех, кто работников нанимает. А что поделать, если плодородной земли вдоволь, и каждый её клочок хлеб даёт, людей кормит, а самим не справиться... А пуще всех большевикам не по нраву, когда для работы кулак силу нанимает. Хотя чего ж в том плохого – люди рады на кусок хлеба заработать честным трудом.
Демьян хмуро поглядел на жену. Вот женских слёз ему сейчас не хватало. Но супругу свою он любил, уважал, потому с грубоватой нежностью приобнял, по плечу погладил.
- Ничего, родная, выберемся ещё, - глухо произнёс он, - тяжко, знаю. Но ты Прасковье шепни, чтоб без дела не сидела. Пусть помогает! Гришка-то всегда в поле трудился, даже когда рук хватало. Пусть и жёнушка его потрудится.
Невестка Прасковья Григорию, сыну Ченцовых, двух детей родила. Нине уже четыре года было, а Егорушке вот два исполнилось. Пока деревенские девчата Любка с Марфушей на подмоге были, невестка как сыр в масле каталась: за ребятами присматривала, вышивала – больно нравилось ей это дело. А тут, как помощниц не стало, пришлось и ей грядками заниматься, курятник чистить и щи варить. И хотя в простой семье выросла Прасковья, но уже от столь тяжёлого труда отвыкла. Вот и приходилось Меланье потихоньку шпынять невестку, чтобы расторопнее была.
- Да не о Прасковье плачу, - прошептала женщина, - и не о том, как тяжко хозяйничать. Ты ж знаешь, я никогда белоручкой не была.
- Знаю, родная, - вздохнул Демьян. Совсем не вовремя приспичило супруге рыдать. Но слишком хорошо знал он свою жену, нипочём бы не стала она зазря капризничать. И в молодости надёжной опорой была ему, а уж с возрастом и вовсе закалился характер.
Чуть отстранил он рыдающую жену и взглянул ей в глазах. Прищурился, улыбнуться попытался,
- Ну ты чего, голубушка моя, - произнёс Демьян, - я ж все эти дни силу в тебе видел, на тебя и опирался. Ты не кручинилась, и мне легче с бедой справиться было. А теперь и ты слёзы лить удумала.
- Демьян, я ж всё могу выдержать, - плакала Меланья, - и по дому всё сама делать буду, а если надо и в поле пойду, не глядя на годы. Сама впрягусь, коли будет во что. Но тут прознала, что ты дочерей наших задумал чужим людям в семьи отдать. Скажи, что ложь это. Пусть слова эти окажутся чьей-то недоброй забавой.
Демьян замер на мгновение и ни слова не смог сказать. Вот как вывернула жена – чужим людям, вроде как, отдаёт он дочерей. Будто по сердцу резанула ножом.
- Замуж они пойдут, и Анна, и Домна, - ответил Демьян, когда увидел немую мольбу в глазах жены, - а ни к каким не чужим людям.
- Нет, Демьян, - покачала головой супруга, - замуж по любви выдают, сватаются перед тем, свадьбу потом играют.
- Вот уж по любви, - хмуро возразил муж, досадуя, что приходится ему такие разговоры вести с Меланьей, - ты прям много любви ко мне имела, когда за меня шла? Тоже ведь выдали, не спросив, в чужой дом привели. А теперь живём душа в душу.
- Меня не спросили, это верно, - кивнула Меланья, - но Ченцовых все знали и уважали в округе, мать с отцом отдавали меня в хорошие руки, в добрую семью. Да и девятнадцать мне уж в ту пору было.
- Анне семнадцать, - хмуро пробормотал Демьян, - пора уж, можно бы и замуж.
- Да ведь дитя она ещё совсем! Разве что в куклы не играет!
- Тебе она и в двадцать дитём будет. Нет уж, мать, я знаю, что верно всё решил. И хорошо, что тебе не сказал – видать, чувствовал, что нутро мне вытрясешь.
- И вытрясу! Домне-то шестнадцать всего. Да у меня сердце не на месте, как думаю, что младшенькая наша в чужой дом попадёт.
Глядя в лицо жене, раскрасневшееся, мокрое от слёз, Демьян взял её за плечи и встряхнул легонько. Самому на душе тяжко было, а тут ещё Меланья добавила тревог. Дочки у них очень поздние, чудо, можно сказать, когда и не думали они, что вновь родителями станут. Младшие, да любимые, и так душа за них болит. И нет бы поддержать мужа, как она всегда делала, так жена в самый больной момент еще сильнее нагнетает.
- Послушай, душа моя, - сердито произнёс Демьян, - я решил отдать дочерей замуж, значит, так тому и быть. Нас высылают в неведомую даль. Там холод, и земли не такие плодородные. Что ждёт нас в том самом Петухово, одному Богу известно. Так пусть хоть дочек наших немилость властей не коснётся. Останутся в родных краях, не будут горемычные скитаться, как мы. Это мы с тобой жизнь прожили, уж не молодые давно, а им жить надо, а не с юных лет горести познавать.
- Да ведь лучше скитаться, но с матерью да с отцом, чем в своём селе да без родной души, - рыдала Меланья. Плаксивой она никогда не была, скорее уж чёрствой назвать можно было. А тут успокоиться не могла - слёзы так и душили бедную.
- Сама не знаешь, о чём говоришь, женщина, - проворчал супруг, - думаешь, сошлют нас и на том всё? Нет, это ещё не самое худшее. Всё, что есть у нас заберут! И не только землю, и молотильню, но и права наши. И всё лишь потому, что Ченцовы мы. Записано Ченцовых избирательных прав лишить – и лишат.
- Да пропади они пропадом, права эти! – заливалась слезами Меланья. Не понимала она, как мог супруг о каких-то правах печься, когда горе такое.
- Пусть пропадут, говоришь, - с лёгкой презрительной усмешкой ответил Демьян, - не нужны, значит, они тебе права эти самые.
- Не нужны, - упрямо мотала головой Меланья, - что мне с того, что не выберут тебя куда-то. Или ты не станешь выбирать. Не помрём с того, поди.
- Глупая ты, баба, - то ли с презрением, то ли ласково сказал Демьян, - послушай, что я тебе скажу, да запомни, чтобы больше глупости не говорить. Нет прав, а значит, ни детям нашим, ни внукам в школе не придётся учиться.
- Какая уж там школа, - махнула рукой Меланья, - дети взрослые уже.
- А внукам, что от Анны и Домны будут, ты того же желаешь? Ведь если Ченцовыми они останутся, то наши беды и на них перейдут. А выдадим замуж – будут жить под фамилией мужей. И новая власть их не тронет. К тому же добро меж детьми распределим.
- Демьян, дорогой ты мой. Неужто весь этот сыр-бор для того, чтобы дети Анютки и Домны в школе учились? Нет еще детей у них, и когда еще будут. А время придёт, можно учителя нанять, чтобы грамоте обучил, да как считать показал. Да и вообще, я всю жизнь неграмотной была, ничего, прожила как-то. И ты тоже не молодым уж был, когда учиться стал.
Покачал супруг головой и рукой махнул. Не желает ничего понимать Меланья, всё кажется ей, что в изгнании можно будет по-прежнему жить. И невдомёк бабе, что пришёл конец их достатку. Много лет честным трудом их семья добро наживала – сами пахали неустанно, ещё и работников привлекали. Потому и достаток хороший имели, дом был полная чаша.
Несколько поколений Ченцовы на земле работали. А теперь что? Придётся искать, где на хлеб заработать. Ведь если и будет какой надел на новом месте, едва хватит той земли, чтобы себя прокормить. Но ни на какую должность представителей семьи бывшего кулака не возьмут. А, значит, худо им всем придётся, очень худо.
- Не будет у нас ни лошадей, ни инвентаря, ни мебели – ничего, что было раньше. А в документе пометка позорная будет, с которой ни нам, ни детям нашим не выбиться в люди, – тихо произнёс Демьян, - мог бы я от этого хоть кого из наших спасти, сделал бы это, не задумываясь. Но кроме как девчонок наших замуж повыдавать за бедняков, ничего больше не могу.
Меланья замолчала. Она всё еще плакала и не могла остановиться, но постепенно начала успокаиваться. Как ни горько было оставлять юных дочерей в чужих бедняцких семьях, но стала она понимать мужа. Хорошо всё продумал Демьян, когда так поступил. И о брачных делах заранее договорился, чтобы как можно скорее Аня и Домна ушли в другие дома. Это было сложное решение, но так надо было...
Опустила Меланья голову и обречённо кивнула. Больно, невыносимо больно оставлять любимых дочек неведомо кому. И ведь победнее выбирал Демьян женихов, тех самых, что в страшные списки точно не попадут. Это ж какая жизнь будет у Анюты и Домны, которые привыкли к теплу и достатку? Но всё ж лучше так, чем в немилости у государства.
- И ты не горюй, жена, - смягчился Демьян, когда увидел бледное лицо супруги, - мы уедем, временно помыкаемся на чужих землях. Потерпим немного, а там, глядишь, и утихнет всё.
- И мы вернёмся? – широко распахнув глаза, воскликнула Меланья. Ах, какая надежда появилась в её взгляде!
- Я сделаю всё для этого, - кивнул муж, - мы здесь люди уважаемые, нас хорошо знают. Никогда бедняков не обижали, щедро платили за труд. И соседям помогали. Потому не раскисай, моя хорошая. Собирайся в дорогу, самое необходимое приготовь, а за дочек не плачь. Глядишь, и наладится всё со временем.
Как хотелось Меланье верить в то, что всё обойдётся. И будут они снова обрабатывать свою плодородную землю, и двор разводить. Людей в помощь нанимать, добро наживать. Дети рядом будут, и внуки. Но пока не думалось ей о хорошем и светлом. Унылой представлялась ей жизнь в далёких краях, где-то там за Уралом. Ещё и в разлуке с младшими дочками, которые станут спину гнуть в чужих домах. И не будет рядом матушки, что приголубит и пожалеет.
Вздохнула женщина и вспомнились ей счастливые годы, что прожила она с мужем. И ведь всяких невзгод хватало – и тяготы, и болезни случались. Но всё ж сыты все были, и о завтрашнем дне не тревожились. И никто не посягал на доброе имя семьи и её целостность.
Девятнадцать лет назад. 1910
- Демьян, а ты ж хлебороб? – прищурив глаза, будто бы даже ехидно спросил Кузьма Панюшкин.
- Ну хлебороб я, чего ж спрашиваешь, коли сам знаешь, - чуть грубовато ответил Демьян.
- И батька твой хлеборобом был? – продолжал сосед.
- И дед, если уж на то пошло, - кивнул Демьян, - чего надо-то тебе? Поговорить что ль не с кем, и ты решил меня от работы отвлечь?
Сердился Демьян на соседа. Вот Кузьма умный ведь мужик, ещё и учёный. Писать умеет, считает ловко, а уж читает как, что вся округа собирается, когда он во дворе своём газету берёт и вслух новости вещает. А ведь как прицепится с какой-то ерундой, так и думаешь - в себе ли он?
- Да вот иной забавы мне нет, как с тобой разговоры вести, - укоризненно произнёс Кузьма, - я ж ведь с делом к тебе. Ты мне скажи, а как ты обмолот делаешь?
- Вот же пустая голова у тебя, - возмутился Демьян, - да как мой отец делал, так и я.
- Стало быть, цепками на току? – хитро усмехнулся сосед. – Иль катками, наверное. А потом просеивают твои девчата через сита и решёта.
Показалось Демьяну, будто Кузьма насмехается над ним. Оглянулся по сторонам – нет ли чего в меру тяжёлого, чтоб наподдать приставале за то, что забавляться удумал. Топор неподалёку стоял – эх, нет, не то. А вон там прут осиновый – это жена для шаловливого жеребёнка держит. Родился у Гнедой слабый и больной Рашка. Думали, что помрёт, но выходила его Меланья, в доме держала соседям на потеху. Так Рашка окреп и до сих пор во двор захаживает. Вот хозяйка и гонит негодника осиновым прутом назад, в поле. Так, может, Демьяну взять прут и проучить словоохотливого Кузьму как Рашку?
- Говори, чего надо, Кузьма, - покачал головой Демьян, - не то кончится моё терпение, поколочу.
- Да, постой, сосед, не серчай, у меня ж к тебе дело есть. Погляди на картинку, вот, - произнёс Кузьма и сунул Демьяну под нос клочок бумаги с каким-то рисунком.
- А чего это тут? По мне так, ничего путного. Кони и еще не пойми что.
- Эх, ты, "не пойми что" с конями! Это молотильня! Техника!
Демьян недоверчиво взглянул на Кузьму, затем внимательно присмотрелся к рисунку. О том, что такое молотильня, он, конечно, слышал. Но в их краях зерно обрабатывали вручную. Такая техника казалась чем-то недоступным. Где-то такие машины есть, но к нему, Демьяну, какое они отношения имеют?
- Иди-ка ты, Кузьма, займись делом, - покачал мужик головой, - я учёных людей уважаю, но задумок ваших мне не понять. Люди у меня в поле трудятся, я ухожу, и работа встаёт. А прихожу, и земля сразу пашется, и поле засеивается. Вот тебе и вся техника!
Махнул он рукой, отвернулся от учёного соседа и собирался было уйти, но тот не пустил. Обошёл Демьяна резво и снова бумажку под нос сунул.
- Послушай, дело ведь говорю! – воскликнул он. – Конная молотильня - это то, что тебе нужно. И трудяги твои спасибо скажут, и сам увидишь, как быстро да резво всё выходит. Ты присядь да послушай.
- Говори, что уж с тебя взять, - кивнул Демьян, понимая, что не получится отделаться от Кузьмы так просто.
- Ты ж смотри, зерно во много крат быстрее обрабатывать можно, - с горящими глазами сказал Кузьма, - за час обмолота ты столько начистишь, сколько руками несколько дней твои батраки ковыряться будут.
- Так уж и за час вместо многих дней, - засомневался Демьян.
- За час, Демьян, но ты ж дальше слушай. Труженикам свои спины побережёшь да руки. Никакой тебе молотьбы цепами и выбивать зёрна не надо. Всё само. Машина делает, понимаешь? Лошади идут по кругу, тем самым обмолот делается.
- А зерно-то чистое после молотилки? Небось вперемешку с соломой на выходе…
- Чище, чем руками твои батраки сделают. Молотильня не зевает и по сторонам не глядит. Знай себе, делает обмолот. Хоть дождь, хоть снег. А помнишь, как Ваське цепами руку отшибло?
- Да не в обиде-то на меня Васька. Сам, говорит, зазевался.
- Так разговор не о том. Пусть и не обижен, а с отбитой рукой ходить дюже неудобно.
- Это я согласен, жалко мне Ваську было. Пришлось деньжат ему накинуть да бутыль самогона отдать, чтобы боль унять.
- А с молотильней руки да ноги целы будут. И самогон побережёшь, и деньги, а может, и буйну голову чью-то спасёшь.
Задумался Демьян, всё гладко да ладно говорит Кузьма. И верить ему можно – учёный, ещё и свой, худого не посоветует. И говорит так, будто чудо такое на двух, а то и четырёх конях, легко купить или заказать.
Как цену узнал Демьян, чуть не поперхнулся – ох, большие деньги просит кустарь, что чудеса такие творит. Лошадей у Ченцовых хватает, новых прикупать не потребуется. Тут экономия, как ни крути.
- А ты, Демьян, на цену не смотри, - подняв указательный палец вверх, произнёс Кузьма, - сколько вокруг хлеборобов, кому тоже молотить нужно? Вот и будешь давать за деньги – быстро отобьёшь молотильню свою. Не говорю уж о том, что зерна больше обрабатывать будешь, на том и доход возрастёт.
После разговора с соседом много дней и ночей не спал Демьян. И так прикидывал, и сяк – боязно ему было покупать ту самую машину. Когда позволял он дерзким мечтам вариться в голове, аж мурашки по коже бежали – как хотелось ему, чтобы в хозяйстве так всё ладно было.
Когда молотильню доставили, все соседи приходили к Ченцовым, чтобы поглядеть на чудо это. Сам Демьян с опаской поглядывал на деревянный барабан с металлическими зубьями, осторожно трогал влитые вкладыши и ремни. Кузьма же показывал чудо, будто сам его изобрёл или купил.
- Веди, Демьян, лошадей, - сказал он, - посмотришь, как работа пойдёт. Восьмиконная, эх такой даже у самых богатеев не сыщешь.
Позвал Демьян помощников, запрягли они лошадей вводила. Показал Кузьма, как длину водил регулировать, чтобы лошади по нужному кругу ходили, да так чтоб три обхода за минуту.
- Смотри, сосед, как дело пошло, - закричал Кузьма, - кони идут, а маховик до крутится! А от него на барабан, гляди-ка через ремень.
Барабан вращался с высокой скоростью, а снопы проходили между ним и зубчатой пластиной. Колосья разбивались, а зерно отделялось от соломы. Смотрел Демьян на это чудо, и казалось ему, что во сне всё это происходит. Даже слеза непрошеная по лицу побежала, которую он поспешил смахнуть.
"Вот бы отцу моему такую молотильню, - думал он, - он же всю жизнь трудился без устали, спину гнул, рук не берёг. А тут вон какая машина по его земле ходит".
Первое время работа молотильни всем в округе волшебство каким-то казалась. А потом и попривыкли. Соседи охотно брали чудесную технику в аренду, платили Демьяну, ещё и благодарили. Это ж как ускорился обмолот! Земли у Ченцовых много было, теперь они смело засевали всё рожью да пшеницей, снимали богатый урожай и продавали зерно.
ПРОДОЛЖЕНИЕ