Слишком рано. Будильник еще дремал, а я уже стояла на кухне. Привычка, выработанная за последние одиннадцать месяцев. Привычка к чужому расписанию в собственном доме. Воздух был густым, пропитанным вчерашним ужином и легким, едва заметным запахом чужого парфюма сестры, который, казалось, въелся в саму обивку кухонных стульев.
Я поставила на плиту самую большую кастрюлю для овсянки. Не маленькую, нашу, на троих — меня, мужа Игоря и сына Никиту. А огромную, пятилитровую, которая раньше доставалась только по праздникам. Теперь каждый день был как праздник. Для кого-то.
Семь человек, — пронеслось в голове, пока я отмеряла геркулес. Семь ртов. Семь мнений. Семь желаний.
Я помню тот звонок, как будто он был вчера. Моя младшая сестра Света рыдала в трубку. Голос срывался, слова путались. Что-то про прорванную трубу, затопленных соседей, срочный ремонт, который займет… ну, максимум недельку. Может, две.
— Анечка, милая, можно мы у вас перекантуемся? — всхлипывала она. — Нам больше не к кому! Всего на недельку, пока всё уляжется!
Игорь, услышав обрывки разговора, тут же закивал.
— Конечно, пусть приезжают! Света, Олег, племянники — это же семья! Что за вопрос вообще?
Семья. Какое тёплое слово. Тогда оно согревало. Я представила, как мы будем сидеть вечерами все вместе, как наши дети будут играть. Наивная.
Они приехали в тот же вечер. Света, ее муж Олег и двое их детей. С двумя чемоданами и тремя огромными баулами, набитыми вещами. На недельку, — подумала я тогда с лёгким уколом сомнения, глядя на этот внушительный багаж. Но тут же себя отругала. Люди в беде, а ты о какой-то ерунде думаешь.
Первая неделя прошла в суете и сочувствии. Я готовила их любимые блюда, стирала их вещи вперемешку со своими, уступала им нашу с Игорем спальню, а сами мы перебрались в гостиную на раскладной диван. Мой сын Никита, которому тогда было четырнадцать, поначалу обрадовался двоюродным брату и сестре, но быстро скис, когда понял, что его комната превратилась в круглосуточный игровой клуб, где никто не считается с его личным пространством.
Прошла неделя. Потом вторая. Разговоры о ремонте становились всё туманнее. Сначала «мастера подвели», потом «нужных материалов нет», затем выяснилось, что ущерб соседям «гораздо больше, чем думали». Я кивала, сочувствовала, продолжала накрывать на стол для семерых и закупать продукты в промышленных масштабах.
Игорь, казалось, не замечал ничего. Он приходил с работы, радовался шумному дому, играл с племянниками, вёл долгие беседы с Олегом за чаем.
— Ну чего ты хмуришься? — спрашивал он меня, когда мы оставались одни на нашем скрипучем диване. — Нормально же сидим. Зато не скучно.
Ему не скучно. А я? Я стала похожа на обслуживающий персонал в собственном доме. Бесплатный. Круглосуточный.
Я вставала раньше всех, чтобы успеть приготовить завтрак и собрать обед на работу себе и Игорю. Потом будила Никиту в школу. Родственники просыпались часам к десяти, когда я уже уходила. Света могла позвонить мне на работу с вопросом, где лежит мука или не могла бы я по пути домой купить её любимый йогурт. Не «купи, я отдам деньги», а просто — «купи». Как само собой разумеющееся.
Возвращаясь вечером, я заставала на кухне гору посуды. На ковре в гостиной — крошки от печенья. В ванной — мокрые полотенца, брошенные на пол. Никто не убирал за собой. Они жили здесь как в отеле. Отеле «все включено», где платила за всё я. Моя зарплата и зарплата Игоря стали общим бюджетом, который таял с пугающей скоростью.
Я пыталась говорить с Игорем. Мягко, осторожно.
— Милый, может, пора бы им… ну, как-то определяться? Уже третий месяц пошел.
— Ань, ну ты чего? — морщился он. — У людей проблемы. Не выгонять же их на улицу. Олег ищет варианты, просто сейчас всё сложно. Не дави на них.
Олег ищет варианты. Я видела, как он «ищет». Он целыми днями лежал на диване, который когда-то был нашим супружеским ложем, и смотрел сериалы. Иногда выходил «по делам», возвращаясь с запахом уличной еды, хотя дома его ждал приготовленный мной ужин. Света листала журналы или часами болтала по телефону с подругами, жалуясь на «временные трудности». Они не выглядели людьми в отчаянном положении. Они выглядели как люди на затянувшемся курорте.
Однажды я не выдержала и спросила Свету напрямую. Мы мыли посуду после очередного плотного ужина. Вернее, мыла я, а она стояла рядом, вытирая одну и ту же чашку уже минут пять.
— Свет, а как там у вас с квартирой? Есть какие-то новости от мастеров?
Она вздрогнула, словно я застала её врасплох.
— Ой, Ань, там всё так сложно… — она закатила глаза. — Теперь выяснилось, что нужно менять всю проводку. Это еще на месяц, не меньше. Просто кошмар.
Проводка? Но ведь была труба? — хотела спросить я, но прикусила язык. Я почувствовала первый ледяной укол настоящего, осознанного подозрения. Это была не просто забывчивость. Это была ложь. Неумелая, ленивая ложь, рассчитанная на то, что я не буду вникать.
И я начала замечать.
Мелочи. Олег разговаривал с кем-то по телефону в коридоре, и я услышала обрывок фразы: «…нет, пока тут, нормально устроились, кормят-поят…». Я вошла, и он тут же сбросил звонок, нервно улыбнувшись.
Света купила себе новые дорогие духи. Я точно знала их цену. Откуда у человека, который не может заплатить за ремонт, деньги на люксовую парфюмерию? Когда я мельком спросила, она отмахнулась:
— Ой, это подруга подарила, у нее день рождения был.
Но я видела у нее в кошельке чек из магазина. Забыла выбросить.
Напряжение росло во мне с каждым днем. Оно было физическим. Я чувствовала его в сжатых плечах, в ноющей головной боли по вечерам. Дом перестал быть моей крепостью. Он стал моей тюрьмой, где я была и надзирателем, и заключенным, и прислугой одновременно.
Я перестала улыбаться. Говорила только по делу. Механически выполняла свои обязанности, чувствуя, как внутри меня выгорает что-то важное. Любовь к сестре сменилась глухим, холодным раздражением. Игорь этого не замечал или не хотел замечать. Он продолжал жить в своей иллюзии большой дружной семьи.
— Ты какая-то нервная в последнее время, — сказал он однажды. — Тебе бы отдохнуть.
Отдохнуть? — пронеслось у меня в голове. Я бы с радостью, милый. Только куда мне уйти из собственного дома, чтобы отдохнуть от гостей, которые в нем поселились?
Мой сын Никита стал для меня индикатором катастрофы. Он почти перестал выходить из своей комнаты. Ел у себя, уроки делал у себя. Когда я заходила к нему, он говорил:
— Мам, когда они уже уедут? Я не могу так больше. Двоюродный брат сломал мои наушники и даже не извинился. А Света-тетя съела мой шоколад, который ты мне покупала. Я хочу, чтобы было как раньше.
Слышать это было невыносимо. Мой ребенок несчастлив в своем доме из-за моей слабости. Из-за моего неумения сказать «нет».
Подозрения превратились в уверенность в тот день, когда я искала старые документы для Никитиной школы. Они хранились в большой папке, в комоде в коридоре. Перебирая бумаги, я наткнулась на чужой файл. Он был небрежно засунут между нашими свидетельствами о рождении. Это была папка Светы.
Любопытство боролось с воспитанием. Нельзя. Это чужое. Но что-то внутри меня, какая-то отчаянная, измученная часть моей души, буквально кричала: Посмотри! Ты должна знать правду!
Мои пальцы дрожали, когда я открыла папку. Внутри лежало несколько бумаг. И самая верхняя… Это был договор купли-продажи. Их квартиры. С подписями, с печатью. Я вцепилась глазами в дату.
Дата продажи была на два месяца раньше, чем тот самый звонок про «прорванную трубу».
У меня потемнело в глазах. Я прислонилась к стене, чтобы не упасть. Воздуха не хватало.
Они всё продали. Задолго до приезда к нам. Не было никакой аварии. Никакого ремонта. Никаких мастеров. Была одна сплошная, наглая, чудовищная ложь. Они приехали ко мне не потому, что им нужна была временная помощь. Они приехали, потому что им просто негде было жить. Они продали квартиру, потратили деньги и решили пожить за мой счет. Бессрочно.
В этот момент во мне что-то сломалось. Хрупкая оболочка терпения, которую я так долго поддерживала, треснула и рассыпалась в пыль. Осталась только холодная, звенящая ярость.
Я положила папку на место. Закрыла ящик. Мои руки больше не дрожали. Движения стали точными и спокойными. Я пошла на кухню и начала готовить ужин. Но это была уже не я. Это была другая женщина. Женщина, которая знала правду и готовилась к бою.
Весь вечер я наблюдала за ними. За тем, как Олег с аппетитом уплетал приготовленную мной лазанью, жалуясь на плохие новости по телевизору. За тем, как Света, моя сестра, лениво ковыряла салат, рассказывая, какой чудесный фильм она сегодня посмотрела. Они смеялись, шутили. И не замечали моего взгляда. Тяжелого, изучающего. Взгляда человека, смотрящего на паразитов под микроскопом.
Я попыталась поговорить с Игорем тем вечером. Когда все разошлись, а мы остались на своем диване в гостиной, пахнущей чужими носками.
— Игорь, я нашла документы. Они продали квартиру. Задолго до того, как приехать сюда. Они нам врали.
Он устало потер переносицу.
— Ань, ну что ты опять начинаешь? Может, там всё не так. Может, это старые бумаги. Ты же знаешь Свету, у нее всегда беспорядок. Не накручивай себя.
И это было хуже, чем ложь сестры. Это было предательство мужа. Его слепота. Его нежелание видеть очевидное, чтобы не нарушать свой комфорт. Он не защищал меня. Он защищал их. Защищал свой уютный мирок, где все дружат и нет проблем.
Я одна, — поняла я с оглушающей ясностью. В этой борьбе я совершенно одна.
И я решила, что хватит.
Кульминация наступила через три дня. Близилась наша с Игорем годовщина свадьбы — пятнадцать лет. Я решила, что мы должны отпраздновать ее вдвоем, сходить в ресторан. Это был мой маленький акт сопротивления, попытка вернуть кусочек нашей прежней жизни. За несколько недель до этого я купила себе платье. Невероятно красивое, шелковое, цвета ночного неба. Оно стоило прилично, я откладывала на него несколько месяцев. Оно висело в шкафу, дожидаясь своего часа. Моя маленькая тайна, моя надежда.
В день годовщины я вернулась с работы пораньше, окрыленная. Купила торт, шампанское. Игорь должен был вот-вот прийти. Я порхала по квартире, предвкушая вечер. Зашла в спальню, чтобы переодеться. Открыла шкаф.
Платья на вешалке не было.
У меня замерло сердце. Я стала лихорадочно перебирать вещи. Его не было. Я обшарила весь шкаф. Пусто. Холодный пот выступил на лбу.
И тут я услышала смех из гостиной. Громкий, самодовольный смех Светы.
Я вышла из спальни на ватных ногах. И увидела её.
Она стояла перед большим зеркалом, которое мы привезли с дачи, и крутилась, любуясь собой. На ней было моё платье. Моё платье цвета ночного неба. Оно сидело на ней чуть теснее, но всё равно выглядело сногсшибательно.
— О, Ань, привет! — весело сказала она, заметив меня. — Я тут решила примерить. Правда, красота? У тебя отменный вкус. Я подумала, оно всё равно висит без дела, а у нас сегодня с девочками посиделки в кафе, нужно выглядеть прилично. Ты же не против?
Она улыбалась. Широко, беззаботно. Как будто взяла мою чашку, а не вещь, которая была для меня символом последней надежды.
И в этот момент внутри меня что-то оборвалось. С оглушительным треском. Тишина в моей голове взорвалась. Все одиннадцать месяцев унижений, лжи, усталости, все горы грязной посуды, все потраченные деньги, все бессонные ночи на скрипучем диване — всё это спрессовалось в один огненный шар и ударило мне в грудь.
Я смотрела на неё, на мою сестру, в моем платье, и не видела родного человека. Я видела наглую, лживую чужую женщину.
Мой голос прозвучал на удивление спокойно. Даже тихо.
— Сними.
Света перестала улыбаться.
— Что?
— Сними моё платье. Немедленно.
— Да что с тобой такое? — нахмурилась она. — Жалко, что ли? Я же не украла, верну! Какая ты стала нервная!
И тут прорвало.
Я не кричала. Я говорила громко, чётко, отчеканивая каждое слово, и этот ледяной тон был страшнее любого крика.
— Жалко? Мне не жалко платья, Света. Мне жалко себя. Мне жалко своего сына, который прячется в своей комнате. Мне жалко своего мужа, который не видит, что его дом превратили в проходной двор. А знаешь, что мне не жалко? Мне не жалко выставить за дверь лживых, неблагодарных людей, которые думали, что смогут жить на моей шее вечно!
Она побледнела. Из детской высунулись испуганные головы племянников. Олег, дремавший в кресле, открыл глаза.
— Вы уже почти год живете у нас, хотя обещали на недельку! — продолжала я, и мой голос начал дрожать от подступающих слёз ярости. — Почти год я вас всех обслуживаю и содержу! Я готовлю, стираю, убираю за вами! Я работаю на двух работах, чтобы прокормить эту ораву, пока твой муж, — я ткнула пальцем в сторону Олега, — «ищет варианты», лежа на моем диване!
— Ты что себе позволяешь?! — вскочил Олег. — Рот закрой! Мы семья!
— Семья не врет! — выкрикнула я. — Семья не приезжает с байками про потоп, когда на самом деле за два месяца до этого продала квартиру! Я видела договор, Света! Я всё знаю! Ваша ложь кончилась!
В этот момент в квартиру вошел Игорь. С тортом в руках и растерянной улыбкой. Он застыл на пороге, глядя на эту сцену.
Света разрыдалась. Громко, театрально, закрыв лицо руками.
— Она нас выгоняет! Игорь, она нас на улицу выгоняет! С детьми!
Игорь посмотрел на меня умоляюще.
— Аня, пожалуйста, давай не сегодня… у нас же годовщина…
— Именно сегодня! — сказала я, глядя ему прямо в глаза. — Это лучший подарок, который я могу себе сделать. Подарок — вернуть себе свою жизнь. У вас есть два часа, чтобы собрать вещи. Через два часа я меняю замки.
Света перестала плакать и посмотрела на меня с такой ненавистью, что мне стало холодно.
— Ты еще пожалеешь об этом, — прошипела она.
— Я жалею только об одном, Света, — ответила я, чувствуя, как по щекам текут горячие слёзы облегчения. — О том, что не сделала этого десять месяцев назад.
Они уехали через полтора часа. Собирались в гробовой тишине, бросая вещи в свои баулы. Олег пытался что-то говорить про неблагодарность, но я просто смотрела на него, и он замолкал. Дети плакали. Мне было их жаль, но себя и своего сына мне было жальче.
Когда за ними захлопнулась дверь, в квартире наступила звенящая, оглушительная тишина. Такая густая, что её можно было потрогать. Я стояла посреди гостиной и просто дышала. Впервые за год я дышала свободно.
Игорь стоял рядом, бледный и растерянный.
— Ты правда видела договор? — тихо спросил он.
Я молча кивнула.
— Аня, прости… Я… я догадывался, что что-то не так. Но я не хотел конфликта. Я думал, само рассосется…
— Рассосалось, — горько усмехнулась я. — Вместе с нашими деньгами, моим спокойствием и частью моего уважения к тебе.
Это был самый тяжелый разговор в нашей жизни. Но он был нужен.
А потом, когда я убирала мусор, оставшийся после них в спальне, я нашла еще кое-что. На дне мусорной корзины лежал скомканный листок из блокнота. Я развернула его. Это был список. Список их родственников. Напротив каждого имени стояли пометки: «три месяца», «полгода». Напротив наших с Игорем имен было написано: «один год, потом просить крупную сумму на первый взнос». И ниже приписка: «У Аньки с Игорем точно есть заначка, они всегда были правильные, откладывали. Главное — давить на жалость, дети помогут».
Я села на пол и рассмеялась. Тихим, истерическим смехом. Это было не просто freeloading. Это был продуманный, циничный план. Мы были последним пунктом в их турне по сердобольным родственникам. Финальным боссом, у которого нужно было выбить главный приз.
Они больше не звонили. Ни разу. Словно их и не было в моей жизни. Мои родители, узнав всю историю, были в шоке и полностью меня поддержали.
Прошло несколько месяцев. Тишина в доме перестала быть оглушительной. Она стала уютной. Я снова начала готовить в своей маленькой кастрюльке на троих. Никита снова стал приглашать друзей, и их смех больше не казался мне нарушением границ. Мы с Игорем медленно, шаг за шагом, восстанавливали наше доверие. Он стал другим. Более внимательным, чутким. Он приносил мне цветы без повода и часто говорил: «Прости меня».
Иногда, стоя утром на своей пустой, чистой кухне с чашкой кофе, я вспоминаю тот год. Он кажется мне дурным, липким сном. Я потеряла сестру. Но я нашла себя. Нашла свои границы, свой голос и свое право на собственную жизнь в собственном доме. И этот обмен, каким бы болезненным он ни был, стоил того.