Три недели в «Райском Уголке» пронеслись со скоростью урагана, приносящего не разрушения, а наводящего лоск. Настя, движимая адреналином новоселья и врожденной тягой к порядку, превратилась в генерала строительных войск. Ее армией были два немногословных гастарбайтера, Рафик и Мирзо, которые понимали ее с полуслова, а иногда и вовсе без слов, что было идеально, учитывая языковой барьер.
Сначала они выкосили траву. Не просто подстригли, а провели тотальную зачистку, превратив джунгли в аккуратный газон. Стоячая армия одуванчиков и пырея капитулировала. Потом взялись за деревья и кустарники, которые десятилетиями росли так, как им вздумается. Теперь же яблони и вишни стояли подстриженные, почти по стойке «смирно», а малина, ранее напоминавшая партизанский отряд, была поставлена в строй с помощью аккуратных подпорок.
Но главным действом стала великая покраска. Настя, посоветовавшись с Машей, выбрала ярко-голубой цвет. Цвет летнего неба, морской волны и, как оказалось, тотального преображения.
Этой волшебной краской были покрыты:покосившийся забор, ставни, которые прежде скрипели от обиды на жизнь, фронтон, двери и крыльцо. Даже старый колодец, который, казалось, навсегда провалился в меланхолию и ржавчину, расчистили, и он, сверкая свежей голубой окантовкой, снова стал похож на сказочный теремок.
Мирзо, покрывая последнюю дверцу ставни, философски изрек: «Теперь как новый. Только старый». Настя с ним согласилась. Дом не стал новым, он стал… очаровательным. Таким, в котором сразу хочется пить чай с вареньем и рассказывать истории.
И вот, в один из дней, когда солнце ласково гладило новенькие голубые ставни, а Маша с восторгом разрисовывала мелками отмостку, тоже, разумеется, голубую, во двор вошла Нина Никифоровна.
Она шла медленно, погруженная в мысли о бумажной волоките и о том, что пора бы уже этой Насте сообщить, что документы, как и предполагалось, буксовали на вираже. Она подняла голову, чтобы толкнуть калитку, и замерла. Ее рука повисла в воздухе. Лицо вытянулось. Рот приоткрылся.
Перед ней стоял не ее старый, немного потертый, немного грустный домик. Перед ней сиял, прямо-таки лучился жизнерадостностью, свежий, голубой и белоснежный терем. Забор не косился, а бодро огораживал территорию. Крыльцо не просило пощады, а нарядно вело в дом. Даже старая беседка, которую Настя подлатала и покрасила в тон, выглядела как дама в новом платье.
Нина Никифоровна медленно, как лунатик, прошла через двор, не сводя глаз с преображения. В груди у нее бушевал ураган из эмоций: изумление, гордость («А ведь Семен строил на совесть!»), и… жгучее, щемящее чувство упущенной выгоды.
В этот момент из беседки вышла Настя с сияющей улыбкой.
— Нина Никифоровна!Какая радость! Проходите, садитесь, я как раз самовар поставила! А скоро и суп будет готов, пообедаем вместе.
Анастасия и правда поставила самовар, старый, медный, который отыскала в сарае и отдраила до блеска. Они сидели в беседке. Нина Никифоровна молчала, ошеломленная, а Настя, счастливая, разливала чай по кружкам.
— Вы не представляете, как тут теперь здорово! Маша целыми днями на воздухе. И дом… он просто ожил! Я счастлива, что покупаю именно Ваш дом! Рабочие сказали, что он на века, хотя и требует серьезного ремонта. Ничего, справимся! Еще сто лит простоит!
Нина Никифоровна сделала глоток чая, но он был ей не в радость. Она поставила кружку с таким стуком, что Настя вздрогнула.
— Красотища-то какая… — медленно, с придыханием произнесла пенсионерка. И посмотрела на Настю оценивающим, жестким взглядом. — Дешево я как-то… дачу продаю. Очень дешево.
Настя замерла с блюдцем в руке. Улыбка медленно сползла с ее лица.
— Простите? — переспросила она, надеясь, что ослышалась. — Мы же уже все обговорили, договорились. Или… что? Говорите! — взволнованно произнесла будущая хозяйка.
— Говорю, продешевила я, – повторила Нина Никифоровна, и в ее голосе зазвучали новые, стальные нотки. — И на оформление этих документов я уже деньги потратила. Немаленькие, между прочим.
— Но… мы же договорились… — снова повторила Настя и голос её дрогнул. – Вы сами сказали, что вопрос решенный!
— Сказала и что? В жизни ничего решенного нет, деточка, пока договор не подписан, — отчеканила Нина Никифоровна, используя свой учительский, не терпящий возражений тон. – А я, знаете, подумала… и передумала… продавать. Вот так.
В ушах у Насти зазвенело. Комната поплыла. Она смотрела на это голубое великолепие, в которое вложила не только все свои сбережения, оставшиеся после развода, но и душу. В которое вложила надежду Маши на «дом с феей».
— Как… передумали? – прошептала она. – Мы же… мы тут устроились! Мы отказались от аренды! Нам некуда ехать! И денег у меня больше нет лишний… на новую аренду, я все вложила в ремонт!
— Ваши проблемы, – холодно парировала Нина Никифоровна. — Я вас не заставляла красить. Мало ли что. Так что съезжайте. В течение двух недель. Освобождайте мое имущество. А чтобы ничего не сперла, я сюда перееду до вашего отъезда! Присмотрю.
— Ваше имущество? – Настя вскочила, и ее голос зазвенел, как разбитое стекло. – Ваше имущество было похоже на сарай! Я его привела в порядок! Я вложилась! А Вы теперь просто… забираете? Это называется мошенничество!
— Не повышай на меня голос, молода ещё! – вспылила Нина Никифоровна, тоже поднимаясь. – Я тебе не мать родная, чтобы ты со мной так разговаривала! Я тебе ничего не должна! Хотела как лучше, приютила, а ты… а ты… — она искала слово, — …въехала как к себе домой! И теперь не выселишь!
— Я требую выполнить то, что Вы обещали! – кричала Настя, уже не сдерживаясь. Слезы гнева и обиды катились по ее щекам. — Вы продаете мне этот дом! По той цене, о которой договорились!
— А где об этом написано? Ничего я тебе не продаю! И не буду! – тряслась Нина Никифоровна. – Слышишь? Две недели! И чтобы духу твоего тут не было!
— Да я… да я на Вас в суд… — от бессилия произнесла Настя, но хозяйка дачи только расхохоталась.
Нина Никифоровна поднялась из-за стола, развернулась и пошла к выходу. А затем, громко хлопнув, бережно отреставрированной калиткой, удалилась, оставив Настя одну посреди ее голубого рая, который в одно мгновение превратился в ловушку.
Настя медленно опустилась на скамейку. Из дома выбежала испуганная Маша.
— Мама,что случилось? Почему ты плачешь? Баба Нина ушла сердитая?
Настя обняла дочь, глядя в ее большие, испуганные глаза. И впервые за долгое время почувствовала не просто страх, а леденящую душу беспомощность. Она осталась одна. С ребенком. В чужом, вдруг снова ставшем чужим, доме. И с единственной мыслью в голове: «Нет. Я не уйду. Я не отдам дом. Ни за что. У меня Виктория в свидетелях, она все слышала! Подтвердит!.
Голубой цвет, цвет мечты и надежды, внезапно показался ей цветом наивности и глупости. Но где-то глубоко внутри, под слоем отчаяния, начинала зреть маленькая, твердая, как алмаз, решимость.
****
Утром следующего дня, Настя стояла во дворе, развешивая на веревке Машины платьица и свои футболки, и чувствовала себя героиней плохого анекдота. Только вчера она была счастливой, пусть и временной, хозяйкой этого голубого теремка, а сегодня превратилась в постоялицу с неясным статусом и сомнительными перспективами. Над головой щебетали воробьи, солнце припекало спину, а на душе была лютая зима.
Угроза подать в суд, вырвавшаяся у нее вчера в порыве отчаяния, повисла в воздухе и благополучно растаяла, как ее надежды. Нина Никифоровна, услышав это, не то чтобы рассмеялась. Она издала звук, нечто среднее между хриплым кашлем и уханьем филина.
— В суд? – фыркнула она, смотря на Настю сверху вниз, будто на двойку в журнале. – Милая моя, а на каких основаниях? Покажешь судье смс-ку «переезжайте»? Или приведете в свидетели дух Семена?
Настя попыталась было что-то возразить, но пенсионерка, войдя в раж, продолжала, отчеканивая каждое слово:
— А я скажу,что ты таким образом заплатила за аренду моей дачи! Ты ведь живешь здесь уже три недели? И еще две будешь жить! Красила, чинила – так это твой энтузиазм, я тебя не просила. Плата за проживание, так сказать, натуральным расчетом. Очень удобно.
От такой наглой, но, увы, не лишенной житейской логики аргументации, у Насти перехватило дыхание. Она чувствовала себя мухой, попавшей в изумрудные сети хитрой старухи-паучихи.
— В общем, две недели тебе и уезжай! – подвела итог Нина Никифоровна. – А чтобы ничего не сперла, я завтра сама перееду на дачу и буду за тобой следить.
И вот это «завтра» настало. Нина Никифоровна въехала в свой, а точнее, снова в свой, дом с двумя увесистыми сумками, полными провизии, упрямства и морального превосходства. Она разместилась в просторной спальне, где когда-то жила с Семеном, с таким видом, будто водрузила флаг на завоеванной территории.
Настя и Маша были вынуждены ютиться в маленькой комнатке, которую Настя в шутку уже успела окрестить «замок феи». Комната и правда была крохотной, с низким потолком и обоями, на которых угадывались следы когда-то оклеенных постеров. На стене темнел силуэт от снятой полки, а на подоконнике лежала засохшая мушка в пыли – немой свидетель прошлой жизни.
*****
На следующий день, когда Настя развешивала белье во дворе, а Нина Никифоровна пошла в магазин, случилось неожиданное. Занимаясь домашней работой, Настя думала о том, где же найти временное жилье. Но мысли ее были не только об этом. Они снова и снова возвращались к хозяйке дома.
— Вероятно, здесь когда-то жил сын Нины Никифоровны. И комната его сохранилась, и качели, и спортивный уголок, — размышляла Настя, аккуратно развешивая свое скромное белье рядом с гигантскими, цвета хаки, бюстгальтерами новой хозяйки. – Неужели умер? Ведь Нина Никифоровна сказала, что одинока и никого у нее нет.
Мысль была грустной. Может, эта черствость и жадность пенсионерки — просто ширма, за которой скрывается большое горе?
И вот, в самый разгар этих невеселых размышлений, калитка скрипнула. Но не так, как ее открывала Нина Никифоровна – с привычным ворчанием. И не как Настя – осторожно, боясь обидеть. Скрип был уверенным, почти наглым.
Настя оглянулась. Во двор вошел молодой, если сорок лет – это молодость, мужчина. Он нес в одной руке дорожную сумку, а в другой – внушительных размеров торт в коробке. Увидев Настю с прищепкой во рту и ворохом мокрого белья в руках, он замер, и его ухоженное, слегка уставшее лицо выразило неподдельное изумление.
— Вы кто? — спросил он, окидывая Настю быстрым, оценивающим взглядом. Взглядом человека, который привык, что в его доме чужих не бывает.
Настя, вынув прищепку изо рта, почувствовала прилив дикой смеси надежды и злорадства. Так вот оно что! Значит, не одинокая!
— Я здесь почти что хозяйка, молодой человек, — сказала Настя и уперла руки в бок.
Неожиданный гость опешил. На его лице играла улыбка, но глаза оставались серьезными. Воздух, только что наполненный ядовитыми испарениями скандала, вдруг застыл. Фраза Насти «я почти что хозяйка» повисла в воздухе, а затем обрушилась на молодого человека, словно кирпич.
Его уверенная поза сломался, плечи опустились, и он, не говоря ни слова, медленно опустился на ступеньки свежевыкрашенного голубого крыльца, поставив дорожную сумку и торт рядом, как памятник собственным разбитым надеждам.
Настя, все еще кипящая от несправедливости, вдруг почувствовала неловкость. Этот взрослый, состоявшийся мужчина выглядел сейчас как потерянный мальчишка.
— А Вы кто? -– тихо спросила она, присаживаясь на соседнюю ступеньку на почтительном расстоянии.
Мужчина не сразу поднял на нее взгляд. Он смотрел куда-то в сторону яблони, но видел, очевидно, совсем другое.
— Алексей,– наконец выдохнул он. – Алексей Соколов. А когда-то здесь жила моя мать. Нина Никифоровна Соколова.
От этого простого признания в уютном дворике повеяло ледяным сквозняком прошлого. Настя остолбенела.
— Ваша…мать? Но она сказала… что одна. Что никого нет.
Горькая усмешка искривила губы Алексея и он тяжело вздохнул.
— Да. Так оно и есть. Меня – нет. Уже пять лет.
— Пять лет? – не удержалась от возгласа Настя. – Но почему?
Алексей вздохнул так глубоко, будто пытался вдохнуть все эти пять лет обратно. Он взял коробку с тортом, поставил ее на колени и принялся бесцельно водить пальцем по пластиковой крышке.
— Все банально и похоже на дурной сериал. Женился. Жену мою зовут Зоя. Маме она с первого взгляда не понравилась. Ну, знаете, как это бывает… взгляд не тот, суп пересоленный, смех слишком громкий. А Зоя… Зоя не стала подстраиваться. Началась война. Холодная, с партизанскими вылазками и диверсиями.
Он говорил монотонно, но в каждом слове чувствовалась застарелая, невысказанная боль.
— А потом обе поставили меня перед выбором. Или жена, или мать. Ультиматум. Я пытался быть дипломатом, говорил, что не могу выбрать, что я люблю их обеих… что мы можем как-то ужиться. Но нет. — Алексей махнул рукой с некой обреченностью.
Он замолчал, снова глядя в пустоту. Настя не дышала, боясь спугнуть его откровенность.
— И что же было потом? — тихо спросила она.
— Мама обиделась. Сказала, что раз я не могу сделать «однозначный выбор», значит, выбираю жену. Уехала к себе, в райцентр. А мы жили в Краснодаре. Сказала, что у нее больше нет сына. Я пытался звонить, писать. Деньги ей высылал – она их возвращала обратным переводом. Каждый рубль. Сообщение: «Мне чужих денег не надо».
— А что же Ваша жена?» – прошептала Настя, уже догадываясь о ответе.
— Зоя? – Алексей горько усмехнулся. – О, она была на седьмом небе. Сказала: «Раз твоя мамаша такая, пусть к нам больше не приезжает. Хочешь видеться – сам скачи к ней, как пони». Я и скакал. Первое время. Пока мама совсем дверь перед носом не захлопнула.
Он откинул голову назад, уставившись в голубое небо, точно искал там ответа.
— А Зоя… Зоя, которая обещала сделать меня счастливым и родить двоих детей… Оказалось, счастливым я должен был делать исключительно ее. А наши будущие дети были козырем в войне с моей матерью. «Не видать ей внуков, пока она не извинится!» В общем, сейчас я в стадии развода. И понял, что мама была во многом права. Эта женщина меня сломала и выжала, как лимон.
Алексей повернулся к Насте, и в его глазах она увидела не уверенного в себе мужчину, а израненную душу.
— Я приехал сюда,чтобы извиниться. Просто пасть перед ней на колени и сказать, что был слепым идиотом. Сначала заехал в городскую квартиру – соседи сказали, что мама уехала на дачу. Я обрадовался! Подумал, вот он, шанс поговорить на нейтральной территории. Купил торт… ее любимый, «Шоколадный»… Примчался сюда. А тут… тут Вы. И голубой забор. И новости о маме, которая… оказывается продает дом.
В этот момент скрипнула дверь. На пороге стояла Нина Никифоровна. Было понятно, что она подслушивала, стоя за калиткой, и слышала весь разговор. Ее лицо было каменным, но в глазах, которые обычно сверкали гневом или хитринкой, плескалась вода. Она смотрела на сына, сидящего на крыльце ее дома, с тортом и с разбитым сердцем.
Уважаемые читатели, на канале проводится конкурс. Оставьте лайк и комментарий к прочитанному рассказу и станьте участником конкурса. Оглашение результатов конкурса в конце каждой недели. Приз - бесплатная подписка на Премиум-рассказы на месяц.
Победители прошлой недели.
«Секретики» канала.
Самые лучшие и обсуждаемые рассказы.