Я сидела на широком подоконнике в гостиной, прижав к себе колени, и смотрела, как город за окном зажигает свои огни. В квартире пахло яблочным пирогом и свежестью после уборки. Этот запах был запахом моего дома, моего личного убежища, которое я создавала с такой любовью. Каждый предмет здесь, от мягкого пледа на диване до коллекции старых черно-белых фотографий на стене, был выбран мной. Это была моя крепость. Квартира, которую я купила задолго до встречи с Сергеем, моим мужем.
Именно поэтому я так ценила эти тихие моменты, — думала я, отпивая теплый чай из любимой чашки. — Моменты, когда дом принадлежит только мне и моим мыслям.
Сергей должен был вернуться с работы через час. Мы были женаты три года, и наши отношения казались мне почти идеальными. Он был заботливым, внимательным, всегда поддерживал меня в моих начинаниях. Мы редко ссорились, находя компромиссы в бытовых мелочах. Единственным, но весомым источником напряжения в нашей семье была его мама, Анна Петровна.
Она была женщиной старой закалки, властной и уверенной в своей непогрешимости. Для нее существовало только два мнения: ее и неправильное. Своего единственного сына она обожала до слепоты, а меня… меня она, кажется, просто терпела. Терпела как временное и не очень удачное приложение к своему драгоценному Серёженьке. Каждый ее приезд превращал мою уютную квартиру в поле битвы, где я отчаянно, но молчаливо защищала свои границы, а она столь же упорно пыталась их нарушить.
Раздался звонок. На экране телефона высветилось «Сергей».
— Привет, любимая, — его голос был немного уставшим.
— Привет. Уже едешь? Пирог почти готов.
— Да, скоро буду. Лен, тут такое дело… Мама звонила. У нее там какие-то проблемы с сантехникой, в общем, потоп намечается. Я предложил ей пожить у нас несколько дней, пока все не починят. Она уже завтра утром приедет. Ты же не против?
Я замолчала, и в этой паузе повисло все мое невысказанное «против». Опять. Опять этот оценивающий взгляд, непрошеные советы, попытки переставить мебель и критика моей стряпни. Опять я буду чувствовать себя прислугой в собственном доме. Но я слышала виноватые нотки в голосе мужа и знала, что отказать ему не смогу. Он разрывался между нами, и я не хотела усложнять ему жизнь.
— Конечно, нет, — мой голос прозвучал на удивление ровно. — Пусть приезжает. Я подготовлю гостевую комнату.
— Спасибо, солнышко! Я знал, что ты меня поймешь. Ты у меня лучшая.
Я положила трубку и тяжело вздохнула. Спокойствие вечера было безвозвратно утеряно. Я встала с подоконника и пошла в гостевую. Небольшая светлая комната, которую я использовала как свой рабочий кабинет. Придется снова упаковывать мои эскизы, убирать ноутбук, прятать все, что могло вызвать у Анны Петровны очередной приступ критики. Я застелила диван свежим бельем, которое пахло лавандой, поставила на тумбочку бутылку с водой и положила стопку чистых полотенец.
Сделаю все, чтобы ей было комфортно, — убеждала я себя. — Может, в этот раз все будет по-другому. Может, она увидит, как я стараюсь, и станет немного мягче.
Это была моя вечная ошибка. Я каждый раз надеялась на чудо, забывая, что некоторые люди не меняются.
Когда на следующее утро Анна Петровна переступила порог, я встретила ее с самой радушной улыбкой.
— Анна Петровна, здравствуйте! Проходите, я так рада вас видеть.
Она окинула меня холодным взглядом с головы до ног, словно оценивая товар на рынке, и протянула мне свою тяжелую сумку.
— Здравствуй, Лена. Вот, держи. Тяжело, спину ломит.
Ни слова благодарности. Ни улыбки в ответ. Она прошла в прихожую, сняла пальто и тут же устремилась в гостиную, даже не разувшись. Я молча пошла за ней, неся ее вещи.
— Ну-с, посмотрим, как вы тут живете, — провозгласила она, проводя пальцем по полке с книгами. Палец, разумеется, остался чистым, но выражение ее лица говорило об обратном. — Пыльно у тебя, Лена. Для дома, где живет мой сын, можно было бы и постараться.
Сергей, который вошел следом, смущенно кашлянул.
— Мам, ну что ты начинаешь. Лена только вчера убиралась.
— Сынок, я же не со зла, я для вашего же блага, — она тут же сменила тон на сладко-заботливый, обращаясь к нему. — Мужчина должен приходить в идеально чистое гнездышко, чтобы отдыхать душой и телом.
Я промолчала. Дискутировать было бесполезно. Я отнесла ее вещи в гостевую и вернулась на кухню, чтобы предложить чай.
— Чай я буду позже, — отрезала она, заглядывая в холодильник. — А это что? Опять твои новомодные салаты? Серёжа такое не ест. Ему нужно мясо, картошка. Нормальная мужская еда. Я сегодня сама приготовлю ужин. А ты пока покажи мне, где у вас что лежит.
У «вас»? Она уже говорит «у вас», будто мы с Сергеем владеем этим домом в равной степени.
Я начала медленно закипать. Каждый ее жест, каждое слово было направлено на то, чтобы принизить меня, показать, что я здесь всего лишь временная хозяйка, которая не справляется со своими обязанностями. Она открывала ящики, перебирала мои кастрюли и сковородки, цокала языком.
— И это все? Так мало посуды? Ужас. Надо будет съездить в магазин, купить нормальный сервиз. Негоже моему сыну есть из разномастных тарелок.
Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Сергей, видя мое состояние, попытался вмешаться.
— Мам, посуды хватает, нам нравится. Давай ты отдохнешь с дороги, а ужин мы закажем.
— Закажете? Еще чего! Я что, зря приехала? Я сама все сделаю. Лена, где у тебя крупы? А мясорубка есть?
Весь день прошел в этом тумане. Анна Петровна вела себя не как гостья, а как новый командир, прибывший на военную базу. Она расхаживала по квартире, отдавая приказы. «Переставь этот цветок, он загораживает свет». «Выброси этот плед, у него вид неопрятный». «Почему телевизор такой маленький? Серёже нужен большой экран, чтобы смотреть футбол».
Я молча выполняла или делала вид, что выполняю, уходя в другую комнату, чтобы перевести дух. Я чувствовала, как стены моей собственной квартиры начинают на меня давить. Моя крепость рушилась на глазах, превращаясь в чужую территорию, где я была бесправной исполнительницей.
Хуже всего было то, что Сергей, казалось, не замечал масштаба катастрофы. Он видел лишь отдельные «маленькие странности» своей мамы.
— Лен, ну не обижайся, — говорил он мне шепотом вечером, когда мы остались наедине в спальне. — Она просто очень за меня переживает. Она так привыкла обо всем заботиться. Потерпи пару дней, ладно?
Потерпеть? Легко сказать. Это не в его комнату бесцеремонно вторгаются, не его вещи перекладывают с места на место, не его кулинарные способности ставят под сомнение каждые полчаса.
На второй день стало еще хуже. Я проснулась от громкого звука работающего пылесоса. Было семь утра. В субботу. Я вышла из спальни и увидела Анну Петровну, которая с ожесточенным видом «наводила порядок» в гостиной.
— О, проснулась, соня, — бросила она, не выключая агрегат. — Я тут решила пропылесосить, а то дышать нечем. В доме моего сына должна быть стерильная чистота.
Снова это — «в доме моего сына». Фраза звучала как пощечина. Каждый раз она произносила ее с особым нажимом, будто вбивая гвозди в крышку моего терпения. Я заметила, что фотография со дня нашей свадьбы, стоявшая на самом видном месте на комоде, исчезла. Вместо нее теперь красовался портрет юного Сергея в школьной форме.
— Анна Петровна, а где наша фотография? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— А, эта? Я ее в ящик убрала, — беззаботно ответила она. — Что она тут место занимает? Вот, полюбуйся, какой красавец мой сын! Настоящий мужчина. А на той фотографии у тебя такое лицо... Неудачно вышла.
Я замерла. Это был уже не просто бытовой террор. Это было планомерное вытеснение меня из моей же жизни, из моего же дома. Она не просто передвигала предметы. Она пыталась стереть следы моего присутствия.
Днем я работала над срочным проектом. Я села за свой стол в гостиной, так как гостевая-кабинет была занята. Анна Петровна тут же уселась напротив в кресло и стала демонстративно вздыхать.
— И вот так целый день за компьютером? Бедный Серёжа. Приходит домой, а жена уставшая, внимания ему ноль. Женщина должна встречать мужа с улыбкой, с горячим ужином, а не с этой твоей работой. В наше время мы о семье думали, а не о карьере.
Я проигнорировала ее, надев наушники. Но даже сквозь музыку я чувствовала ее тяжелый, осуждающий взгляд. Она создавала вокруг себя такое плотное поле негатива, что было трудно дышать.
К вечеру третьего дня я была на грани срыва. Мой дом перестал быть моим. В ванной на полочке вместо моих баночек с кремами теперь стояли ее склянки с валерьянкой. В холодильнике прописались кастрюли с борщом и котлетами, которые пахли так сильно, что перебивали все остальные запахи. Мои любимые орхидеи были «заботливо» политы так, что теперь стояли в луже воды и рисковали погибнуть.
Анна Петровна окончательно освоилась и теперь уже не просила, а требовала. Она вела себя как полноправная хозяйка. Вечером, когда пришел уставший Сергей, она встретила его в дверях.
— Сыночек, ты пришел! А я тебе твои любимые котлетки приготовила. Проходи, мой руки. А Лена твоя опять за компьютером сидит, ничего по дому не делает.
Сергей посмотрел на меня виновато, но промолчал. Он был слишком измотан, чтобы вступать в конфликт. Он просто хотел тишины. И я снова его поняла и простила. Но внутри меня что-то уже надломилось. Я чувствовала себя преданной. Не только свекровью, но и мужем, который выбрал путь наименьшего сопротивления.
Последней каплей стала ее попытка вторгнуться в святая святых — нашу спальню. Я как раз переодевалась, когда дверь без стука распахнулась. На пороге стояла Анна Петровна.
— Лена, я хотела взять чистое постельное белье. Серёжа сказал, оно у вас в шкафу.
— Анна Петровна, я же вам дала два комплекта! — воскликнула я, спешно прикрываясь халатом. — И могли бы вы постучать?
— Стучать? В доме своего сына? — она удивленно вскинула брови. — Не выдумывай. Так где белье?
Она беззастенчиво прошла к нашему шкафу и открыла его. Ее взгляд прошелся по моим платьям, по полкам Сергея. Она вела себя так, будто это ее шкаф, ее спальня, ее дом.
Я поняла, что больше не могу. Еще один день — и я либо взорвусь, либо соберу вещи и уйду из собственного дома. Что-то нужно было делать. Но я не знала, что. Любая попытка поговорить натыкалась на стену непонимания со стороны мужа и на агрессию со стороны его матери.
На четвертый день Сергей уехал в однодневную командировку в соседний город. Я осталась с Анной Петровной один на один. Я старалась как можно реже попадаться ей на глаза, запершись с ноутбуком в кухне. Но она сама меня нашла.
Она вошла с решительным видом и заявила:
— Лена, я тут подумала. Эта комната, которую вы называете гостевой… это же смех. Она слишком маленькая и темная. Мы сделаем из нее нормальный кабинет для Серёжи. А из вашей спальни сделаем детскую. Когда родится внук, ему нужна будет светлая и просторная комната.
Я медленно сняла очки и посмотрела на нее.
— Анна Петровна, мы пока не планируем детей. И тем более, мы не планируем делать ремонт.
— Кто это «мы»? — усмехнулась она. — Я говорю о своем сыне и его будущем. А твое дело — согласиться. Мы уже и обои с ним присмотрели, когда в прошлый раз по магазинам ходили. Веселенькие, с машинками.
Она говорила об этом так, будто все уже решено. Будто меня, хозяйки квартиры, вообще не существует. И тут до меня дошло. Она действительно не считала меня хозяйкой. В ее картине мира все это — квартира, мебель, будущее — принадлежало только ее сыну. А я была лишь временной жиличкой.
Именно в этот момент я приняла решение. Все. Хватит. Терпение лопнуло. Я больше не буду молчать.
Я решила начать с малого. У меня давно лежали новые шторы для гостиной — красивые, светло-серые, из плотного льна. Я купила их еще месяц назад, но все не было времени повесить. Сейчас — самое время, — подумала я. Это был мой способ заявить о себе. Маленький, но важный акт возвращения своего пространства.
Я достала стремянку, сняла старые, выцветшие занавески, которые висели здесь еще с момента покупки квартиры и которые Анна Петровна почему-то одобряла. Я уже разворачивала первую штору, когда в комнату вошла свекровь. Она застыла на пороге, ее лицо окаменело.
— Что ты делаешь? — ее голос был тихим, но в нем звенела сталь.
— Вешаю новые шторы, — спокойно ответила я, расправляя ткань. — Старые уже совсем вид потеряли.
— Я запрещаю тебе это делать, — отчеканила она, подходя ближе. — Кто тебе позволил менять что-то в этой квартире? Я сказала, ничего не трогать!
Я спустилась со стремянки и посмотрела ей прямо в глаза.
— Анна Петровна, я не должна спрашивать у вас разрешения, чтобы повесить шторы в своем доме.
— В своем? — она расхохоталась. Громко, неприятно, зло. — Девочка моя, ты, кажется, забылась.
Она сделала шаг ко мне, ее лицо исказила гримаса высокомерия и гнева. Она ткнула пальцем мне в грудь, и в этот момент прозвучала фраза, которая стала точкой невозврата.
— Это квартира моего сына, так что молчи и выполняй мои приказы!
Я услышала эти слова, и мир вокруг на секунду замер. Шум улицы за окном, тиканье часов, все исчезло. В ушах звенело от ее крика. Я ожидала чего-то подобного, я чувствовала, что к этому все шло, но услышать это вслух было… ошеломляюще. Я чуть не поперхнулась воздухом от такой откровенной, неприкрытой наглости. Первая реакция — шок. Вторая — внезапно нахлынувший ледяной штиль. Вся моя тревога, весь страх, вся накопившаяся обида вдруг сменились холодной, кристальной ясностью. Я больше не чувствовала себя жертвой. Я поняла, что сейчас все закончится.
Я не стала кричать в ответ. Я не стала плакать. Я просто стояла и смотрела на нее. Мое спокойствие, кажется, сбило ее с толку еще больше, чем если бы я устроила истерику.
— Повторите, пожалуйста, — попросила я очень тихо.
— Что «повторите»? — зашипела она. — Ты что, глухая? Это дом Серёжи! Мой сын в поте лица зарабатывает деньги, чтобы содержать эту квартиру и тебя в том числе! А ты возомнила себя королевой? Твое дело — молчать и слушаться!
Я медленно кивнула, словно соглашаясь. А потом так же медленно развернулась и пошла к комоду в прихожей. Она смотрела мне вслед с победным видом. Наверное, решила, что я сломалась и пошла выполнять ее приказ. Но я открыла верхний ящик, где у меня лежали все важные документы. Я достала толстую синюю папку.
Вернулась в гостиную. Анна Петровна стояла, скрестив руки на груди, ожидая моего полного подчинения.
— Анна Петровна, — я снова заговорила, и мой голос был ровным и бесцветным, как у диктора, зачитывающего новости. — Давайте я вам кое-что объясню. Сядьте, пожалуйста. В ногах правды нет.
Она фыркнула, но почему-то послушалась и опустилась в кресло. Я присела на диван напротив и открыла папку.
— Видите вот этот документ? — я протянула ей договор купли-продажи. — Он датирован пятнадцатым мая две тысячи шестнадцатого года. Я купила эту квартиру за два года до того, как впервые встретила вашего сына Сергея. Вот мое имя. Прочитайте.
Она недоверчиво взяла бумагу, ее губы зашевелились, читая.
— А вот это, — я достала следующий документ, — свидетельство о праве на наследство. На деньги, которые достались мне от моей бабушки. Вот ее имя, а вот мое. Сумма, указанная здесь, полностью покрыла стоимость этой квартиры. Ни копейки вашего сына, ни тем более вашей, здесь нет. И не было. Никогда.
Я выкладывала перед ней на журнальный столик документ за документом. Выписка из банка. Свидетельство о государственной регистрации права собственности на мое имя. Единоличное.
— Вот это, — я указала на квитанции, — оплата коммунальных услуг за последние пять лет. Все они приходят на мое имя. Потому что собственник — я. А вот чеки на ремонт, на мебель, на технику. Почти все они оплачены с моей карты. До свадьбы и после. Сергей, безусловно, вносит свой вклад в наш общий бюджет, мы вместе покупаем продукты и оплачиваем отпуск. Он прекрасный муж. Но эта квартира, Анна Петровна, — я сделала паузу, глядя ей в глаза, — моя. От первого кирпича до последней лампочки.
Ее лицо менялось с каждой моей фразой. Самоуверенность сменилась недоумением, потом растерянностью, а затем на нем проступили багровые пятна гнева и унижения. Она смотрела то на документы, то на меня, и не могла вымолвить ни слова. Ее мир, в котором ее сын был всемогущим благодетелем, рушился прямо у нее на глазах.
— Сергей… — прохрипела она наконец. — Сергей знает?
— Знает, — подтвердила я. — Он знает, что живет в моей квартире. Мы никогда не делали из этого секрета. По крайней мере, я не делала.
Она вскочила, опрокинув чашку, стоявшую на краю стола.
— Ты лжешь! Вы все мне лжете! Мой сын бы не стал… он бы не позволил…
Она бросилась к телефону и дрожащими пальцами набрала номер Сергея.
— Серёжа! Сынок! Ты где? Срочно приезжай домой! — закричала она в трубку. — Эта… эта твоя жена… она выгоняет меня из твоего дома! Она говорит, что это ее квартира!
Я сидела и молча смотрела на этот театр абсурда. Мне даже не было ее жаль. Я чувствовала только пустоту и холод. Я собрала документы обратно в папку, аккуратно промокнула салфеткой лужицу чая на столе. Затем взяла стремянку и молча продолжила вешать новые шторы.
Сергей примчался через полтора часа. Влетел в квартиру бледный, взъерошенный. Анна Петровна тут же кинулась к нему с рыданиями, как в дешевой мелодраме.
— Сыночек, она унизила меня! Она сказала, что я здесь никто! Сказала, что это все ее!
Сергей посмотрел на мать, потом на меня. Я стояла на стремянке, заканчивая вешать последнюю штору. В комнате стало светлее и просторнее.
— Лена, что здесь происходит? — его голос был напряженным.
Я спустилась.
— Ничего особенного, — ответила я ровно. — Твоя мама заявила, что это квартира твоего сына и я должна выполнять ее приказы. Я просто объяснила ей фактическое положение дел. С документами.
Он перевел взгляд на папку, лежащую на столе. Его лицо стало еще бледнее. Он все понял.
— Мама, — он повернулся к ней, — Лена говорит правду. Это ее квартира.
Анна Петровна отшатнулась от него, как от прокаженного.
— Что? И ты… ты мне врал? Ты все это время молчал? Ты позволил мне думать…
— Я не врал! — воскликнул Сергей, но вышло неубедительно. — Я просто… не хотел тебя расстраивать. Я думал, это не имеет значения! Какая разница, чья квартира, если мы одна семья?
И вот он, новый поворот. Тот самый, которого я не ожидала. Я думала, что это исключительно заблуждение его матери. А оказалось, это был его маленький, удобный обман. Он позволил ей верить в эту ложь. Может, чтобы она чувствовала себя важнее. А может, чтобы она лучше относилась ко мне, считая, что я полностью завишу от ее сына. Он пожертвовал моей честью, моим достоинством, чтобы сохранить свой комфорт и ее спокойствие. Это было предательство куда более страшное, чем все выходки его матери.
— Не имеет значения? — переспросила я тихо. Сергей вздрогнул, услышав ледяные ноты в моем голосе. — Тебе показалось, что не имеет значения, что твоя мать четыре дня унижает меня в моем собственном доме, считая меня приживалкой? Тебе показалось неважным, что она пытается выжить меня из моего же пространства, потому что ты дал ей на это моральное право своей ложью?
Он молчал, опустив голову. Он не знал, что ответить. А Анна Петровна, осознав весь масштаб своего унижения, схватила свою сумку и, бросив на сына полный презрения взгляд, вылетела из квартиры, громко хлопнув дверью.
Мы остались вдвоем. В абсолютной тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов. Квартира снова стала моей. Но радости от этого не было. Новые серые шторы красиво обрамляли окно, но свет, проходящий сквозь них, казался холодным и безжизненным.
— Лена, прости, — прошептал наконец Сергей. — Я дурак. Я не думал, что все так обернется.
— Ты вообще не думал, — ответила я, глядя не на него, а в окно, на огни чужих, далеких окон. — Ты просто выбрал самый легкий путь. Как всегда.
В тот вечер он уехал. Сказал, что поедет к матери, попробует все объяснить. Я не стала его останавливать. Когда за ним закрылась дверь, я прошла по квартире. Моей квартире. Я подошла к комоду и достала из ящика нашу свадебную фотографию. Поставила ее на место, убрав портрет маленького Сергея. Потом пошла на кухню и безжалостно вылила в раковину остывший борщ, который так и не пришелся мне по вкусу. Я открыла все окна, впуская свежий ночной воздух, который выветривал чужой запах, чужое присутствие. Я возвращала себе свой дом. Сантиметр за сантиметром. Но я знала, что как раньше уже не будет. Этот холодный штиль внутри меня был не спокойствием, а опустошением. Ложь отравила не только эти четыре дня. Она отравила все три года нашей совместной жизни, которые теперь казались мне иллюзией. Я осталась одна в своей крепости, отвоеванной в бою, но стены ее больше не казались такими уж нерушимыми. Они были пробиты в самом слабом месте — в доверии.