Литературный конвейер: Верн, Этцель и контракт на два романа в год
Пьер Верн был человеком основательным. Адвокат. Он твердо знал, что в жизни есть две опоры: закон и семья. И он очень хотел, чтобы его старший сын, Жюль, родившийся в 1828 году в портовом Нанте, пошел по его стопам. Проблема была в том, что Жюль был ходячим клише. Мать, Софи, была из семьи кораблестроителей, и мальчишку тянуло к воде. В одиннадцать лет он провернул классический трюк: записался юнгой на трехмачтовую шхуну «Корали», чтобы сбежать в Индию. Якобы, за коралловыми бусами для кузины Каролины, в которую был безответно влюблен. Вся эта романтическая шелуха закончилась очень быстро. Отец перехватил беглеца в соседнем порту Пэмбёф и, надо полагать, доходчиво объяснил, где отныне будут проходить его путешествия. «Только в воображении», — гласит семейная легенда. Но Пьер Верн решил подстраховаться. В 1847 году он отправил девятнадцатилетнего Жюля в Париж — подальше от кузины, подальше от порта, поближе к учебникам по юриспруденции. План был надежный, как швейцарские часы. Но он не учел одного: Париж в 1848 году был не лучшим местом для зубрежки. Пока на улицах строили баррикады и свергали монархию, Верн-младший открыл для себя мир литературных салонов.
Для молодого человека с амбициями это было то, что нужно. Он знакомится с Александром Дюма-отцом, который сам был скорее литературной фабрикой, чем просто писателем. Дюма, видимо, разглядел в парне потенциал — не столько талант, сколько усидчивость — и помог пристроить в «Исторический театр» его первую пьесу. «Сломанные соломинки» (1850) не произвели фурора, но это была первая строчка в резюме. Жюль тут же устроился секретарем в театр. Платили гроши, но это было что угодно, только не юриспруденция. Отец слал из Нанта гневные письма, требуя одуматься и, наконец, заняться «стоящим делом». Жюль в ответ писал пафосные отповеди в духе: «Разве я не вправе следовать собственным инстинктам?». Классический диалог «отцов и детей», где «инстинкты» обычно означают «не хочу работать там, где скучно». В январе 1851 года он все-таки сдал экзамены и получил лицензию адвоката, но было поздно. Он уже нашел способ зарабатывать на тексте. Его подтянул земляк Пьер-Мишель Шевалье, редактор журнала «Musée des familles». Журналу нужен был автор, способный внятно пересказывать научные и географические факты, чтобы приличная буржуазная семья могла просвещать своих отпрысков. Верн, с его детской любовью к картам, подошел идеально. В 1851 году выходят его первые опусы: «Первые корабли Мексиканского флота» и «Драма в воздухе». Это была еще не литература, это был контент.
На одних журнальных заметках было не прожить. Верну пришлось крутиться. Он устроился биржевым брокером. Это не шутка: будущий капитан «Наутилуса» с утра до ночи торговал акциями на Парижской фондовой бирже. Чтобы заниматься «творчеством», он вставал в пять утра и писал несколько часов до работы. Это был не порыв вдохновения, а суровая производственная необходимость. Он был женат (на вдове с двумя детьми) и отчаянно нуждался в деньгах. Вся эта каторжная рутина продолжалась до 1862 года, пока Верн не встретил человека, который изменил всё. Его звали Пьер-Жюль Этцель. Этцель не был просто издателем, он был гением маркетинга. Он издавал Бальзака, Жорж Санд и Виктора Гюго. Когда Верн принес ему рукопись «Пяти недель на воздушном шаре», Этцель увидел не просто роман, он увидел золотую жилу. Он понял, что на смену старому аристократическому читателю пришел новый — буржуазия. Этим людям нужно было что-то, что можно было бы читать детям, что было бы одновременно захватывающим и «полезным». Этцель тут же, в 1864 году, запускает «Журнал воспитания и развлечения» — идеальную платформу для нового продукта.
Этцель немедленно подписал с Верном контракт. Жесткий. Два романа в год за фиксированную плату. Позже, когда дела пошли в гору, планку подняли до трех. Верн был, по сути, на окладе. Он не получал баснословных роялти с каждой проданной «Двадцати тысяч лье». Он был наемным работником, «контент-мейкером» XIX века. И он это прекрасно понимал. В письмах к Этцелю он нередко подписывался: «Ваше вьючное животное». Ирония иронией, но это была чистая правда. Он вставал в пять утра и работал до восьми вечера, выдавая на-гора требуемый объем. Когда его настигало «вдохновение», он мог сутками не мыться и не выходить из кабинета. Издатели торопили. Машина не должна была останавливаться. За свою жизнь он напишет 68 романов. Это не творчество, это сталелитейное производство. Этцель придумал для этой продукции гениальную упаковку — серию «Необыкновенные путешествия». Это был бренд. Он лично формулировал задачу Верну: «...обозначить все географические, геологические, физические и астрономические познания, накопленные современной наукой, и пересказать их в занимательной и живописной форме». В переводе с издательского на человеческий: «Заверни скучную науку в яркую обертку, чтобы дети не скучали, а родители платили».
Именно Этцель придумал и реализовал модель, которая сегодня кормит стриминговые сервисы. Сначала роман публиковался по частям в журнале. Каждая глава — клиффхэнгер, чтобы читатель бежал за следующим номером. А потом, к Рождеству, выходила книга. В роскошной, тисненой золотом обложке. Как в 1868 году с «Детьми капитана Гранта». Все дети уже прочитали ее в журнале, но на Рождество хотели получить именно этот «подарочный» том. Это был идеальный бизнес. Этцель продавал один и тот же продукт дважды. Верн был мотором этой машины. Его задачей было не «творить», а «производить». И он производил. Он был идеальным исполнителем: трудоголик, помешанный на фактах, готовый вносить правки. А правки были. Этцель не церемонился. Он был не просто редактором, он был соавтором и цензором, который следил, чтобы продукт не портил аппетит целевой аудитории.
Пророк или компилятор? Метод предсказаний из библиотеки
Человеческий мозг ленив. Ему проще поверить в чудо, чем в кропотливую работу. Именно поэтому из Жюля Верна слепили «пророка» и «ясновидца». Ему приписывают изобретение всего — от подводной лодки до полетов на Луну. Но если посмотреть поближе, вся эта «магия» рассыпается. Верн не был пророком. Он был гениальным компилятором. Его главный инструмент — не хрустальный шар, а картотека. Огромная, тщательно рассортированная картотека, насчитывавшая к концу его жизни более двадцати тысяч тетрадей. Он был не визионером, он был одержимым гиком, который читал всё: научные журналы, отчеты географических обществ, газетные вырезки, рефераты. И у него были нужные знакомства. Он дружил не с поэтами, а с практиками — с географом Жаком Араго, который сам обошел полмира, и с фотографом-первопроходцем Надаром, который был помешан на воздуплавании. Верн не выдумывал будущее, он тщательно документировал настоящее и экстраполировал его на шаг вперед.
Возьмем «Наутилус» из «Двадцати тысяч лье под водой» (1870). Уникальное изобретение? Едва ли. В 1860-е подводные лодки были самой горячей темой. Во время Гражданской войны в США, которую Верн внимательно отслеживал, примитивная субмарина «Ханли» уже топила корабли. Во Франции в 1863 году спустили на воду «Плонжёр» — 44-метрового монстра, работавшего на сжатом воздухе. Верн просто взял существующую технологию и убрал ее главный недостаток — слабый двигатель. Он сделал «Наутилус» полностью электрическим, что в ту эпоху было чистой фантастикой. Но это была научная фантастика, основанная на уже открытых принципах. То же самое с аквалангом. Верн не изобретал его. В 1867 году на Всемирной выставке в Париже он своими глазами видел аппарат Рукейроля-Денейруза — вполне рабочий прототип акваланга с баллоном сжатого воздуха. Верн просто «подарил» его капитану Немо. Это не предсказание, это грамотный продуктовый ресерч.
Самый громкий «прокол» — «С Земли на Луну» (1865). Как он угадал? Ну, во-первых, он не угадал. Его метод — выстрел из гигантской пушки «Колумбиада» — не оставил бы астронавтам ни единого шанса выжить от перегрузок. Но сама идея «долететь» уже витала в воздухе. Почему Флорида? Точка запуска Стоунз-Хилл действительно находится недалеко от мыса Канаверал. Но Верн выбрал ее не по наитию. Любой физик того времени, включая его консультантов, сказал бы, что для запуска к Луне нужна точка как можно ближе к экватору, чтобы использовать центробежную силу Земли. Флорида была просто самым логичным выбором на территории США. Экипаж из трех человек? Идеальное число для приключенческого романа: капитан, скептик и весельчак (Мишель Ардан, списанный с друга-фотографа Надара). Использование алюминия для снаряда? В XIX веке алюминий был дороже золота. Это был не практический выбор, а демонстрация роскоши, «высоких технологий» того времени. Это все равно что сегодня написать о корабле из чистого графена.
Его предсказания авиации в «Робуре-Завоевателе» (1886) — та же история. Его «Альбатрос» — это, по сути, тяжелый вертолет с кучей несущих винтов. Он просто посмотрел на проблему «аппаратов тяжелее воздуха» и решил ее в лоб: если один винт не тянет, поставим тридцать семь. Опять же, это не видение, а инженерное решение «на бумаге». Его настоящие предсказания были куда мрачнее, и именно поэтому их никто не заметил. В 1863 году, на заре своей карьеры, он написал роман «Париж в XX веке». Это была его первая и единственная настоящая попытка заглянуть в будущее. И то, что он там увидел, ужаснуло не только его, но и издателя. Верн описал мир стеклянных небоскребов, скоростных поездов (похожих на «маглев»), факс-машин, глобальной сети для общения (тот самый «фото-телеграф») и автомобилей. Но это был мир, где люди поклоняются только деньгам, гуманитарные науки упразднены, поэты умирают с голоду, а государство казнит преступников при помощи электрического стула (за 27 лет до первого реального применения). Он описал не технологический рай, а духовный ад. Когда Этцель прочитал рукопись, он пришел в ярость. Это был не тот «воспитательный» контент, на который он делал ставку. «Вы убьете свой бренд! Это слишком мрачно!». Рукопись была отвергнута и заперта в семейном сейфе. Ее найдет только правнук писателя в 1989 году, а опубликуют в 1994-м. Ирония в том, что Верн «предсказал» оружие массового поражения («Пятьсот миллионов Бегумы», 1879) и супероружие («Флаг родины», 1896), но его самое точное, дистопическое предсказание мир увидел на сто лет позже. Сам Верн на все вопросы о «пророчествах» отвечал честно: «Это простые совпадения... Что бы я ни сочинял, что бы я ни выдумывал, — говорил он, — всё это всегда будет ниже действительных возможностей человека. Настанет время, когда достижения науки превзойдут силу воображения». Он не гадал, он считал.
Яхты, паралич и выстрел: беспокойная жизнь сухопутного капитана
Существует стойкий миф о Верне-путешественнике, эдаком «морском волке», который лично избороздил все океаны, прежде чем описать их. Этот образ — чистой воды маркетинговый ход, который так усердно создавал Этцель. Реальный Жюль Верн большую часть жизни провел в двух точках: за письменным столом и в кресле яхт-клуба. Его первая и последняя попытка «настоящего» приключения, тот самый побег на «Корали» в 11 лет, закончилась унизительным возвращением домой под конвоем отца. Опыт, видимо, отбил охоту к несанкционированным авантюрам. Конечно, он не был полным домоседом. Когда пошли деньги от контракта с Этцелем, он немедленно вложил их в свою единственную страсть, помимо книг, — в яхты. Их у него было три, и все он нескромно называл «Сен-Мишель». Первая была переделанной рыбацкой лодкой. Вторая — побольше. А вот «Сен-Мишель III», купленный в 1877 году, был уже серьезной игрушкой: 28-метровая парусно-паровая яхта с экипажем, требовавшая серьезных расходов. На ней он действительно ходил по Средиземному морю, посетил Англию, Шотландию, Нидерланды, Германию и Данию. Он даже планировал дойти до Санкт-Петербурга в 1881 году, но, по иронии судьбы, сильный шторм заставил его повернуть назад. Так что Россию, о которой он так много писал, он никогда и не видел.
Его самое большое заокеанское путешествие состоялось в 1867 году, когда он с братом Полем отправился в США. Но и тут никакой романтики: они просто купили билеты на трансатлантический пароход «Грейт Истерн», как обычные туристы. Это путешествие он позже опишет в романе «Плавающий город». В основном же его «плавучий кабинет» курсировал вдоль побережья Франции. В 1865 году он перебрался в тихий приморский поселок Ле-Кротуа, где яхта и стала его вторым домом. Он был не исследователем, а состоятельным джентльменом на отдыхе. В 1872 году, по настоянию жены Онорины, которой надоел шум, семья переехала в провинциальный Амьен. Здесь Верн и осел окончательно. Его бунтарский дух, если он и был, окончательно угас. Он стал респектабельным буржуа. Настолько респектабельным, что в 1888 году его избрали в городской совет. И этот «властелин мира» занимался политикой 15 лет. Главным его достижением на этом посту стало строительство нового городского цирка. Капитан Немо, управляющий цирком, — в этом весь Верн.
Реальная жизнь писателя была полна не приключений, а болезней. Он был ходячей медицинской энциклопедией. С юности его мучили хронические боли в животе — современные врачи, глядя на симптомы, предполагают колит или болезнь Крона. Он постоянно сидел на строгих диетах: то неделями питался одними яйцами, то переходил исключительно на молочные продукты. Это, разумеется, не помогало. Вдобавок ко всему, у него был паралич лицевого нерва. Эта напасть случалась с ним как минимум четыре раза в жизни. Внезапно одна половина лица просто «отключалась». Прибавьте к этому прогрессирующий диабет и проблемы с пищеварением. Не очень похоже на образ покорителя глубин. А в 1886 году его жизнь окончательно пошла под откос. 9 марта к нему в дом пришел его 26-летний племянник Гастон, сын брата Поля. Гастон страдал психическим расстройством (вероятно, паранойей). Он попросил у дяди денег на путешествие, Верн отказал. Тогда Гастон достал револьвер и дважды выстрелил. Первая пуля прошла мимо. Вторая серьезно ранила его в левую лодыжку. 58-летний Верн упал. Семья сделала все, чтобы замять скандал. Гастона тихо упрятали в лечебницу, где он и провел остаток жизни. А Жюль... Жюль так и не оправился. Рана заживала плохо, он остался хромым навсегда. Отныне о любых путешествиях, даже на любимой яхте, пришлось забыть. Он стал затворником в своем амьенском доме. Через неделю после выстрела пришла еще одна новость: умер его издатель, партнер и главный цензор Пьер-Жюль Этцель. А в 1887 году умерла мать. 1886-й год сломал его. Последние годы жизни — это медленное угасание. К диабету прибавилась катаракта. Он почти ослеп, но продолжал диктовать тексты. Он умер 24 марта 1905 года от осложнений, вызванных диабетом.
Семья, наследник и скелет в сейфе
За фасадом респектабельного писателя, поучающего молодежь через свои «полезные» романы, скрывалась семейная драма, достойная пера Бальзака. Верн, по сути, всю жизнь пытался либо сбежать от отцовского влияния, либо заслужить его одобрение. Отец Пьер хотел видеть сына адвокатом. Сын стал писателем, но таким, чтобы отец мог им гордиться: успешным, богатым, респектабельным. Его ранние любовные неудачи тоже оставили след. Он был безответно влюблен в кузину Каролину. Когда ее выдали замуж за другого, 19-летний Жюль впал в депрессию, возненавидел родной Нант и сбежал в Париж. Этот опыт «брака по расчету» против воли он потом не раз опишет в своих книгах. И когда пришло время жениться самому, он поступил как прагматик. На свадьбе друга в 1856 году он знакомится с Онориной де Виан-Морель. Ей 26, она вдова с двумя дочерьми. По циничному замечанию современников, она была как две капли воды похожа на ту самую Каролину. 10 января 1857 года они поженились. Это был союз двух людей, которым что-то было нужно: ему — статус женатого человека и финансовая мотивация (чтобы ее обеспечить, он и пошел в брокеры), ей — стабильность. Они прожили вместе почти 50 лет, но назвать этот брак страстным было сложно.
А в 1861 году у них родился единственный общий ребенок — сын Мишель. И вот тут-то вся «воспитательная» литература его отца дала трещину. Мишель был его личной головной болью. Он рос абсолютно неуправляемым, циничным и избалованным. Жюль, вечно занятый работой на Этцеля, пытался «исправить» сына стандартными методами викторианской эпохи. В 1876 году он упёк 15-летнего Мишеля в исправительное учреждение в Метре. Не помогло. Тогда он силой записал его учеником штурмана на судно, идущее в Индию. Расчет был на то, что «морская карьера» приведет его в чувство. Не привела. Мишель сбежал с корабля, наделал в Индии долгов и с триумфом вернулся в Париж, чтобы продолжить кутеж. Жюль Верн, автор «Пятнадцатилетнего капитана» (1878) — романа о подростке, который берет на себя ответственность и спасает экипаж, — был отцом, который не мог справиться с собственным сыном. Он оплачивал бесконечные долги Мишеля, пока тот ухаживал за несовершеннолетними актрисами и вел разгульную жизнь. В конце концов, Жюль выставил его из дома и, казалось, порвал с ним навсегда.
Отношения наладились только к старости, и тут начинается самое интересное. Когда Жюль Верн умер в 1905 году, он оставил после себя не только славу, но и сейф. В сейфе — несколько неоконченных и неопубликованных рукописей. Права на них перешли к Мишелю. И Мишель развернулся. Он, наконец, нашел свое призвание: он стал «соавтором» мертвого отца. Он брал черновики и «дорабатывал» их. «Доработка» была масштабной. Роман «Агентство Томпсон и К°» (1907), вышедший под именем Жюля Верна, был полностью написан Мишелем от первой до последней строчки. В других книгах, как «Золотой вулкан» или «Маяк на краю света», он менял сюжетные линии, добавлял персонажей, менял пессимистичные концовки на хэппи-энды. Самый вопиющий случай — «Необыкновенные приключения экспедиции Барсака». У Жюля это был небольшой набросок из шести глав о роли языка эсперанто. Мишель превратил это в полноценный роман-антиутопию, добавив туда супер-город в Африке и футуристическое оружие. Он знал, что продается. Он буквально подделывал стиль отца, и десятилетиями читатели по всему миру не подозревали, что читают не Жюля, а Мишеля. Литературоведы распутали этот клубок только во второй половине XX века. Проблемный сын оказался самым хватким наследником.
Но главный «скелет в сейфу» был не он. Это была та самая рукопись «Парижа в XX веке». После отказа Этцеля в 1863 году Верн спрятал ее и, видимо, забыл. Семья считала ее легендой. Пока в 1989 году (опубликована в 1994-м) правнук писателя, Жан Верн, не решил разобрать старый фамильный сейф. Там, среди пыльных бумаг, и лежал роман, который на 130 лет опередил свое время. Текст, который был слишком честным и слишком мрачным для «воспитательного» бренда «Необыкновенных путешествий».
Переписанный капитан: как политика и цензура изменили «Наутилус»
Наследие Верна — это не только 68 романов, но и глобальная головная боль для переводчиков и литературоведов. По статистике ЮНЕСКО, он занимает второе место в мире по переводимости, уступая только Агате Кристи и обгоняя Шекспира. Цифры впечатляют. Но вопрос — что именно читал мир под обложкой «Жюль Верн»? Десятилетиями, особенно в англоязычных странах, это была не просто адаптация, а откровенная халтура. Первые британские и американские переводчики (вроде Льюиса Пейджа Мерсье) считали Верна автором «книжек для мальчишек». Они беззастенчиво вырезали из текста до 40% (!) объема. Под нож шло всё: «скучные» научные описания, политические рассуждения, сатира. Они переписывали диалоги, меняли имена персонажей и всячески упрощали текст. Например, антибританские выпады капитана Немо они просто удаляли. В итоге из сложного, полного науки и политики писателя Верн превратился в автора примитивных приключенческих историй. И именно в таком виде его узнали миллионы читателей.
Отношения Верна с Россией — это отдельный детектив, который идеально иллюстрирует, как бизнес и политика кромсают литературу. Верн был Россией одержим. Он мечтал побывать в Санкт-Петербурге, но шторм 1881 года не дал ему дойти на «Сен-Мишеле III». Поэтому он писал о России по книгам, как он писал обо всем остальном. И Россия в его книгах была «колоритной», то есть состоящей из медведей, бескрайних снегов и «сибирских здоровяков». Его роман «Михаил Строгов» (1876), о курьере царя, скачущем в Иркутск, стал абсолютным бестселлером в Европе. Во Франции он продавался лучше «Наутилуса». Что характерно, роман очень понравился российскому императору Александру II. Это была, по сути, блестящая про-царская агитка о верном слуге престола, и неважно, что сам Верн, вероятно, просто искал большой и экзотический фон для приключений. Но не все его книги проходили так гладко. Российская цензура, например, надолго запрещала «Путешествие к центру Земли». Причина? Идея о том, что Земля внутри может быть полой, признана «антирелигиозной» и «подрывающей доверие к Священному писанию».
Но главная история — это, конечно, капитан Немо. Тайна его происхождения мучила читателей десятилетиями. Но никакой тайны изначально не было. В первой рукописи «Двадцати тысяч лье под водой» у Немо была предельно четкая биография. Он не был абстрактным индийским принцем. Он был польским аристократом, графом, чью семью постигла трагическая участь от рук русских солдат во время подавления Польского восстания 1863-1864 годов. А «Наутилус» был не исследовательским судном, а машиной мести, созданной на польские деньги, чтобы топить корабли враждебной Российской Империи. Верн, вдохновленный борьбой поляков, написал мощный политический памфлет. Когда Этцель это прочитал, он схватился за голову. Россия была одним из главных рынков сбыта! Более того, Франция в тот момент активно искала политического союза с Россией. Публиковать роман, где главный герой — мститель, топящий русских, было коммерческим и политическим самоубийством. Этцель поставил ультиматум: поляка убрать. Верн был в ярости, он спорил, но издатель был неумолим. Контракт есть контракт. В итоге они сошлись на компромиссе, который мы и знаем: прошлое Немо окутали туманом. Он стал абстрактным «борцом против рабства», мстящим абстрактной «империи». Вся ярость и вся политика были вымараны ради продаж. Так, благодаря цензуре Этцеля, капитан Немо стал одной из самых загадочных фигур в мировой литературе.
В России, несмотря на цензуру, его читали. Лев Толстой с восторгом читал его книги своим детям и, по воспоминаниям, говорил Тургеневу, что Верн — «удивительный мастер». Дмитрий Менделеев называл его «научным гением». Они читали то, что им позволяли. Сегодня Верна, наряду с Уэллсом, называют «отцом стимпанка» — жанра, который романтизирует викторианские технологии. Ирония судьбы: человек, который всю жизнь писал о будущем, стал иконой жанра, который одержим прошлым. Его наследие — это идеальный шторм из гениальной работоспособности, коммерческого чутья Этцеля, политической цензуры, плохих переводов и откровенных подделок собственного сына.
Понравилось - поставь лайк и напиши комментарий! Это поможет продвижению статьи!
Подписывайся на премиум и читай дополнительные статьи!
Поддержать автора и посодействовать покупке нового компьютера