Квартира Нади сияла чистотой, но сама она в этой пустоте казалась ещё более потерянной. Она ходила по своим квадратным метрам, как привидение, не зная, куда приткнуться. Единственным островком смысла были кошки. Она разговаривала с ними, гладила, и в эти минуты её лицо смягчалось.
Мы, банда Михаловны, наблюдали за этим, собравшись у Нади на кухне. Пили чай с вареньем от Али и обсуждали стратегию.
– Так, – начала я. – Физическую территорию мы отвоевали. Теперь нужно завоевать психологическую. Надя как выключенный телевизор – картинка есть, а звука и жизни нет.
Мы задумались. Тишину нарушил только довольный чавкающий звук – это Михаловна в моей голове мысленно доедала пирожок.
— А давайте ей покажем, что есть что-то еще помимо её квартиры и кошек! – предложила я. – Мы с вами весело живем, есть что показать.
Для начала мы решили вовлечь Надю в нашу орбиту. В тот же день мы почти насильно притащили её с собой в наш клуб «Непоседливых пенсионеров».
Она сидела сначала на краешке стула, зажавшись, как школьница на новом месте. Но когда Костя начал показывать, как пользоваться видеосвязью, чтобы общаться с внуками (у Нади, к сожалению, их не было, но сама технология её заинтересовала), она невольно потянулась к телефону. Пальцы, помнящие тонкую работу скальпеля, дрожали, но пытались повторить движения.
Потом был фитнес. Надя стеснялась своей слабости, но Валя взяла её в свою «группу поддержки».
– Не смотри на них, – говорила она, пока Надя еле-еле поднимала руки с пластиковыми бутылками. – Главное – двигаться. Мы тут все не с обложки.
И Надя двигалась. Медленно, осторожно. И понемногу ледяная скорлупа вокруг неё начала давать трещины.
Но этого было мало. Фитнес и клуб хорошо, но чего-то не хватало, чтобы вернуть Надю к жизни.
– Ей нужно дело, – уверенно заявила Валя. – Руки должны быть заняты. Я бы её к себе в помощницы взяла – грядки копать. Свежий воздух, физический труд – лучшее лекарство!
– Ой, Валя, она же ещё слабенькая, – возразила Аля. – Ей бы что-то душевное. Может, рисовать? Я бы ей свои краски подарила.
– Нецелесообразно, – покачала головой Галя, изучая свой планшет. – По нашим данным, у Нади артрит в активной фазе. Мелкая моторика нарушена. Рисование и копание грядок вызовут боль и разочарование. Нужна деятельность, не требующая точности, но дающая тактильное удовольствие и видимый результат.
Проблема зависла в воздухе…
Однажды вечером, сидя у меня дома, мы завели разговор о рукоделии.
– Я раньше вышивала, – вдруг тихо сказала Надя, глядя на свои искривлённые пальцы. – И вязала. А теперь… даже иголку толком держать не могу.
«А знаешь, Зоюшка, в нашем дворце пионеров был кружок? – вдруг сказала Михаловна. – Не рисования, а лепки. Из глины. Там бабушка одна, с трясущимися руками, такие вазоны делала… Или папье-маше. Это ж не надо сильно давить, мни себе и мни».
И тут меня осенило.
– Девочки! – воскликнула я. – А что, если глина? Или папье-маше?
Все уставились на меня.
– Объясняй, – потребовала Валя.
– Это же идеально! – загорелась я. – Руки работают, суставы разминаются, но не нужно ювелирной точности. Комок глины – он живой, он подсказывает. А папье-маше – это вообще медитация: рвёшь бумажку, мнёшь, клеишь. А результат! Сделала горшочек – вот тебе и польза, и красота.
Идея была встречена с энтузиазмом.
– Это же прекрасно! – всплеснула руками Аля. – Можно лепить кошечек!
– Практично, – одобрила Галя. – Можно освоить производство горшков для рассады. Снизим мои расходы на садовый инвентарь.
– Ой! – глаза Нади вдруг оживились. – А я… я могла бы попробовать слепить Мурзика. Он у меня самый характерный.
Это была первая искра! Первый раз она заговорила о чём-то с интересом, а не с тоской.
Галя, не теряя времени, уткнулась в планшет.
– Так. В радиусе трёх остановок есть две гончарные мастерские. Одна предлагает разовые мастер-классы, вторая – абонемент. Судя по отзывам, во второй более терпеливые мастера.
– Поедем! – решительно заявила Валя. – В субботу. Все вместе. Будет у нас женский цех по производству горшков!
В субботу мы, пять старушек, ввалились в гончарную мастерскую, словно штурмовая группа. Запах глины и творчества ударил в нос.
Мастер, молодой парень с пирсингом в брови, в кожаном фартуке и добрыми глазами, поначалу опешил от такого напора, но быстро освоился. Он посадил нас за стол, раздал комки прохладной, податливой глины и стал показывать азы.
Первое время было смешно и неловко. Валя пыталась вылепить «правильный» горшок, но у неё получался скорее блюдо. Аля увлеклась украшениями и облепила свою вазочку чем-то, отдалённо напоминающим цветы. Галя, следуя инструкциям с математической точностью, выдавила из глины идеально ровный, но бездушный цилиндр.
А я пыхтела над гончарным кругом, и понимала, что у меня руки растут не из того места. Зато я умная! И красивая – успокаивала я себя. А Михаловна подтрунивала надо мной.
«Я знаю — путь прямой бывает,
прямой эфир. прямая речь.
А я хочу прямые руки.
из плеч».
Я смотрела на Надю. Она сосредоточенно разминала в пальцах комок глины, её лицо было сосредоточенным. Потом она закрыла глаза, как будто вспоминая что-то, и её пальцы, неуверенные и дрожащие, начали двигаться. Она не пыталась лепить что-то конкретное. Она просто чувствовала материал. И под её пальцами глина начала оживать, превращаясь в плавные, обтекаемые формы.
– У вас хорошо получается, – подошёл к ней мастер. – Чувствуется рука.
– Раньше… другие материалы приходилось чувствовать, – тихо улыбнулась Надя. И в этой улыбке было столько грусти и светлой ностальгии, что у меня защемило сердце.
Через два часа у каждого было своё «произведение». У Вали – блюдо для печенья, плоское и неуклюжее, но сделанное с душой. У Али – яркая, чуть кривоватая ваза. У Гали – безупречный цилиндр. «Это кашпо для кактуса», – заявила она. У меня – квадратная чайная кружка с толстой ручкой. Все эти «кривульки» мастер попросил оставить для обжига, сказав, что готовые изделия с глазурью мы получим через пару недель. Каждая гордилась своей работой.
Самое красивое изделие было у Нади! У неё получился эскиз кошки, свернувшейся клубком. Не законченный, не идеальный, но в нём была жизнь. И самое главное – в её глазах горел огонь. Тот, который мы надеялись увидеть.
– Ну что, – сказала Валя, отмывая руки от глины. – Теперь будем керамическими магнатами?
– Нет, – улыбнулась Надя, и это была уже уверенная, счастливая улыбка. – Теперь я буду лепить своих кошек. Всех пятерых. А потом… потом, может, и вазочку попробую.
Мы вышли из мастерской, и болтали без умолку. Надя шла в центре нашей группы, и она больше не была потерянным ребёнком. Она была скульптором, открывшим для себя новый материал. И жизнь, которую она считала законченной, вдруг открыла для неё новую, очень приятную и немного грязную главу. Главу под названием «А ведь я ещё могу».
Однажды Степан Петрович, наш капитан, явился ко мне с таинственным видом и, галантно поцеловав руку, вручил настоящие бумажные сокровища – билеты в театр.
– Зоя Михайловна, – сказал он, и в его глазах плескалось море удовольствия. – У меня есть небольшой сюрприз. Для вас и ваших очаровательных подруг. Завтра в театре – «Лебединое озеро». Не откажите в чести составить мне компанию.
Когда я сообщила новость банде, наш чаепитие превратилось в штаб по подготовке к культурному десанту.
– В театр! – взвизгнула Аля. – Ой, девочки, надо же, как в молодости! Платья, перчатки!
– Платья… – задумчиво протянула Галя, уже мысленно перебирая свой гардероб. – Длинные. Элегантные. Это логично.
– А я своё, помните, тёмно-синее, с кружевами на плечах, надевала на юбилей завода! – раскатисто объявила Валя. – Только, поди, моль его всю съела.
– Ничего, – махнула я рукой. – Вытряхнем, проветрим. Главное – дух! Покажем всем, что «банда Михаловны» не только на грядках и в библиотеках хороша!
На следующий вечер фойе театра замерло на секунду, когда в него вплыла наша стайка. Мы были похожи на экзотических, немного выцветших от времени, но оттого не менее прекрасных птиц.
Я – в своём тёмно-бордовом платье, доставшемся от Михаловны, с кружевной накидкой. Валя – в синем, которое действительно слегка пахло нафталином, но сидело на ней с царственной осанкой прораба. Аля – в романтичном платье цвета лаванды, с шёлковым шарфом. Галя – в строгом чёрном, но с изящной брошью в виде совы. А Надя… Мы уговорили её надеть моё запасное платье – нежно-зелёное, и оно удивительно оживило её лицо.
Мы шли не быстро, наша походка была далека от лебединой – скорее, уверенный, с достоинством, «шаркающий вальс». Но мы шли вместе. И на нас смотрели. Не с усмешкой, а с тем самым, редким и ценным чувством – восхищением. Пожилой мужчина в смокинге одобрительно кивнул Степану Петровичу. Дама в норковой горжетке улыбнулась Але: «Какое очаровательное платье!».
Степан Петрович, сияющий, в отутюженном костюме и с тростью, вёл под руку меня, и я чувствовала себя не старой бабкой, а дамой из высшего общества. Он был нашим галантным кавалером, а мы – его свитой. Нет, его королевством.
– Ну что, капитан, – шепнула я ему, – не стыдно с нами такое общество показать?
– Я горжусь, Зоя Михайловна, – ответил он, и в его голосе не было ни капли лести. – Рядом с вами я чувствую себя юнгой, впервые попавшим на бал к королю.
В зале, когда погас свет и зазвучала музыка, мы замерли. Но каждый воспринимал происходящее по-своему.
«Ах, какая грация! – вздыхала про себя Аля. – Вот бы и мне так парить… Только у меня, наверное, крестец бы хрустнул на первом же прыжке».
«Интересная конструкция декораций, – анализировала Галя. – Довольно затратно по материалам. А осветительные приборы… надо будет изучить модель».
«Ну и ну, – мысленно свистела Валя. – Мужик-то этот, в чёрном, как он её крутит! Аж заходится! Без страховки, поди!»
А Надя сидела, не отрывая глаз от сцены, и по её лицу текли слёзы. Но это были слёзы очищения. Она смотрела на красоту, которая была сильнее боли, сильнее одиночества, сильнее предательства.
В антракте мы отправились в буфет. Бархатные кресла, хрустальные люстры, и… умопомрачительные цены на бутерброды.
– Мама дорогая, – проворчала Валя, глядя в меню. – За эти деньги я бы себе пол-огорода клубники купила!
– Но мы же в театре, Валя! – с упрёком сказала Аля. – Это же искусство!
И тут Аля, наша муза, решила добавить искусству немного… крепости. Ловко орудуя у столика, она из какой-то потайного карманчики в сумочке извлекла плоскую фляжку и с хитрой улыбкой плеснула понемногу коньяка в наши кофе.
– Для сугреву, девочки! – прошептала она. – И для настроения! Чтобы как те самые, Роза Пургеновна и Зоя Стрептоцидовна!
Мы фыркнули, но от «согрева» не отказались. Кофе с коньяком, дорогущие бутерброды с икрой (Степан Петрович, несмотря на наши протесты, угостил всех), наш смех и сияющие глаза – мы были центром притяжения в этом буфете. И снова на нас смотрели не с осуждением, а с улыбкой. Пять седых, нарядных, счастливых женщин, которые умеют радоваться жизни так искренне, что заражали своим настроением всех вокруг.
Надя, выпив свой «лекарственный» кофе, расправила плечи и вдруг сказала:
– Знаете, я в последний раз в театре была… кажется, когда Женька ещё в школе учился. А ведь я любила балет.
– Вот и полюбишь снова, – обняла её Валя. – Потом тебя за уши не оттащишь.
Второе отделение пролетело как одно мгновение. Когда зажегся свет и зал взорвался аплодисментами, мы встали вместе со всеми. Надя хлопала особенно сильно, как будто аплодировала не только артистам, но и себе. Себе, которая смогла снова надеть красивое платье, выйти в свет и почувствовать себя живой.
– Спасибо вам, – сказала она, когда мы выходили у нашего подъезда. – Я… я сегодня поняла. Мне всего шестьдесят пять. А вы, «девочки», которые меня на двадцать лет старше… вы так живёте. Я ведь правда ещё молодая.
– Вот именно! – подтвердила я, поправляя свою накидку. – А балет – он как жизнь. Бывают чёрные лебеди, бывают белые. Бывают па-де-де, а бывает и просто постоять у станка. Но музыка всегда играет. Она заполняет пустоту нашей души.
Все опубликованный главы смотрите здесь
Как купить и прочитать мои книги целиком, не дожидаясь новой главы, смотрите здесь