Глава 1
Глава 9
— Третью ночь уж не спит! Заболела, что ль? — мать Марии, Лидия, была сама не своя. Её голос дрожал от беспокойства, когда она делилась переживаниями по поводу дочери с участковым Филипповым на кухне. За окном была поздняя ночь, лишь тусклый свет от единственной лампочки освещал их лица, привнося в разговор ещё большую тягостность.
— Сейчас-то уснула? — поинтересовался участковый. Его тоже разбудили крики Марии посреди ночи. Она звала своих детей — Дашу и Егорку. Даже после того, как бабушка Лида сводила её в комнату, где малыши мирно посапывали в своих кроватках, Мария не сразу смогла уснуть. Её бросало из стороны в сторону, взгляд блуждал по стенам, словно выискивая что-то, чего не видели другие.
— Раньше такое было? — Филиппов задавал вопросы, пытаясь ухватиться хоть за какую-то ниточку, которая могла бы объяснить это внезапное беспокойство.
— Никогда прежде! — Лидия уверенно открестилась. — Всё детство спала беспробудно. Пушкой не разбудишь!
— Да, подпортил зятёк вашу дочку, ничего не скажешь! — вздохнул участковый.
— А я ей сразу сказала, что он наркоман. А ей разве докажешь?
— Да? С чего вы взяли?
— А потому что крутились возле него вот такие же, местные. И Колька Жёлудь, и Славка Васюков — та ещё шпана, — Лидия махнула рукой, словно отгоняя неприятные воспоминания.
Филиппов кивнул. Эти ребята, действительно, стояли у него на учёте. Мелкие кражи, драки, подозрения в распространении… Но чтобы приезжий Игнат был в этом замешан? Хотя, кто знает…
— Ладно, тёть Лид, идите уже, прилягте с детьми! — отправил участковый усталую женщину, и сам пошёл в свою комнату. Ему хотелось хоть немного поспать до рассвета, собраться с мыслями, пока тишина не была нарушена новыми криками.
***
Днём Мария отчасти становилась прежней. Бледность и некоторая отрешённость в глазах выдавали бессонные ночи, но хотя бы криков больше не было. Она двигалась по дому, как призрачная тень, выполняя привычные дела, но без прежней энергии. Казалось, какая-то невидимая сила высасывала из неё жизнь, оставляя лишь оболочку. Бессонные ночи оставляли на её лице глубокие тени, словно кто-то рисовал их тонкой кистью.
— Маша, давай поговорим! — Алексей Филиппов не выдержал. Он выбрал момент, когда на кухне никого, кроме них двоих, не было. Лидия ушла к себе, дети играли на улице.
Мария сидела за кухонным столом, молча уставившись на какую-то невидимую точку на побеленной стене. В руке она машинально сжимала пустую кружку, словно забыв налить туда чаю.
— Что происходит с тобой в последние дни? — продолжал свой «допрос» участковый, его голос звучал мягко, но настойчиво. Он видел, как угасает эта молодая женщина, и не мог оставаться в стороне. — Не ешь толком, не спишь. Ты у меня так до суда не дотянешь!
Мария молчала в ответ, по-прежнему изучая точку на побеленной стене кухни. И когда Филиппов уже не надеялся получить вразумительный ответ, она вдруг заговорила обрывками фраз, словно пытаясь собрать мозаику из ускользающих воспоминаний.
— Скажи, пусть она уйдёт!.. — прошептала она, её голос был хриплым, как будто она долго кричала. — Она его не получит… Дети ничего не знают… Пусть не рассказывает им…
Последнюю фразу Маша произнесла, чуть не плача, сдавленно всхлипнув. Затем, неожиданно, её губы растянулись в жуткой ухмылке, и она засмеялась. Смех этот был настолько громким и неестественным, что Филиппов инстинктивно подался назад.
— Ждёт, когда я уйду, оставлю ей всё! Хитрая! — добавила она, всё ещё улыбаясь, но в этой улыбке не было ничего радостного. Лишь холодная, почти звериная злоба.
— Ты сейчас про кого? — спросил Филиппов, хотя сам догадывался, кого Мария имела в виду. Это явно была любовница её мужа, женщина, которая разрушила их семью.
— Она красивая. Да. Но я детей не отдам… — продолжала Мария, будто погружаясь в глубокий транс, в котором реальность смешивалась с навязчивыми видениями. — Сама придушу лучше, чем ей отдам!
И снова этот смех, так громко и так жутко прозвучавший в тишине кухни, что у Филиппова больше не было никаких сомнений. Сегодня же он отвезёт её к своему старому знакомому — Петру Валентиновичу.
***
— Ты сказал, мы на суд едем… — Мария оглядывалась по сторонам: серое, облупленное здание вовсе не походило на ухоженный, недавно отремонтированный дом правосудия.
— Да, обязательная процедура, — врал ей Филиппов, заводя её внутрь здания. — Нужно справочку одну здесь получить. Ты же знаешь, как это бывает… бумажная волокита. — Он старался говорить как можно более спокойно, но чувствовал, как напряжение нарастает.
Едва войдя внутрь, Мария почувствовала, как её охватывает необъяснимая тревога. Стены, некогда, возможно, и белоснежные, теперь были пропитаны желтизной времени и чьей-то безысходностью. Пугающая тишина, казалось, кричала. Стены как будто шептали: «Беги! Беги!». Линолеум на полу вздымался местами, словно из-под него вот-вот полезут какие-то ползучие твари, невидимые, но ощущаемые. Каждая трещинка, каждая пылинка на этом полу казалась ей зловещим знаком. Марии всё здесь не нравилось. Настолько, что она стала невольно пятиться, пытаясь уйти обратно, туда, где ещё чувствовала себя в безопасности.
— Да успокойся ты! — подёргивал Марию за руку участковый, видя, что ей в этом месте совершенно не комфортно. — Заметила, здесь всё точь-в-точь, как в нашей школе? Как тогда, в нашем детстве?
Воспоминания о детстве, действительно, немного расслабили Марию. Но лишь на мгновение. Школьные годы… Там всё было совершенно иначе! Там всё было наполнено шумом, криком, топотом детей, звонками, весёлым гамом. А здесь… здесь тишина была такой, как будто всему вокруг запретили издавать звуки под страхом страшных пыток. Эта гнетущая, давящая тишина была хуже любого крика.
Мария вдруг встала как вкопанная, её ноги словно приросли к полу. Она решительно отказывалась идти дальше, туда, куда методично вёл её участковый.
— Нам надо домой! — почти умоляла Мария, её голос снова наполнился отчаянием. — Она там, смотрит на детей, она рядом!
Филиппов понимал, о ком говорила Мария. Ей опять везде мерещилась она — любовница её мужа, та самая, которую она по-прежнему боялась и ненавидела.
— Успокойся, мы же завезли детей в отдел, — спокойным, убаюкивающим тоном говорил он, пытаясь переключить её внимание. — Ты что, не помнишь? Там Ваня опять в дежурке, он их развеселит.
Мысли о том, что дети с Ваней, заставили Машу улыбнуться. В памяти всплыла картинка: Даша с Егоркой, глаза горят восторгом, наперебой рассказывают, какой хороший этот дядя Ваня. Он им даже пистолет настоящий дал подержать! О таком, конечно, никому рассказывать было нельзя, это их маленький секрет. Но маме… маме ведь всё можно.
Филиппов, воспользовавшись моментом, пока Маша вновь улетала в своих мыслях, осторожно довёл её до двери, на которой висела табличка «Не входить, идёт приём». Сердце его билось учащённо — он делал то, что должен, но тревога не отпускала.
***
— Здравствуйте, Пётр Валентинович, — голос участкового прозвучал резко, вырывая Марию из её грёз. Она встрепенулась и увидела, что уже сидит на большом чёрном кресле, обитом изрядно потёртым дерматином. Кабинет был просторным, но каким-то неуютным. Тяжёлые портьеры на окнах, казалось, поглощали свет, а воздух был пропитан запахом чего-то старого, пыльного, с нотками медикаментов.
— И тебе не хворать, Алёша! — поприветствовал участкового пожилой мужчина в белом халате. Он был худощавым, с проницательными глазами, которые, как будто, видели всё насквозь. Залысина на его голове возвышалась над седыми волосами, обрамляющими лицо, словно нимб.
Маша хотела было встать и просто выйти из кабинета, почувствовав себя пойманной в ловушку. Но голос человека в белом халате располагал к себе — в нём было что-то надёжное, притягивающее, что-то, что заставляло остановиться.
— Мария, не спешите уходить, я ведь хочу только одного — помочь вам! — на лице Петра Валентиновича появилась улыбка. Не злая, не фальшивая, а просто искренняя, такая, какую Маша видела разве что на лицах своих детей, когда они радовались новой игрушке. Её сердцебиение, ещё недавно отрабатывающее ритм в ускоренном темпе, замедлилось, сердце стало биться спокойно, умиротворённо.
— Алексей, вы не могли бы оставить нас, — обратился к участковому Пётр Валентинович, — буквально на пару минут.
Филиппов послушно вышел. Чувство выполненного долга, того, что он довёл Марию до нужного специалиста, постепенно сменялось волнением. Верно ли он сейчас поступает? Отдаёт ли он её в надёжные руки, или же это лишь новый виток безумия? Он присел на стул в коридоре, прислушиваясь к тихим голосам, доносящимся из-за двери.
Около пятнадцати минут прошло, прежде чем Пётр Валентинович вышел из кабинета. Он закурил скверно пахнущую папиросу прямо в коридоре, перед участковым, который сам не курил и ненавидел запах табака.
— Ну, что я могу сказать тебе, Филиппов? — тяжело вздохнул Пётр Валентинович, выпуская колечко дыма. — У барышни твоей — синдром отчуждения. Вероятнее всего. Слыхал про такое?
Филиппов такое уже где-то видел. Он вспомнил сразу. В деле покойной любовницы Игната, Веры, было написано то же самое. Он понятия не имел, что это за синдром, но понимал одно — у Маши, как и у той злосчастной Веры, не всё в порядке с головой.
— Понятно, — Филиппов задёргался, занервничал, как будто сам попал на приём к психиатру. Запах табака, исходящий от врача, казалось, усиливал его внутреннее смятение. — Я могу забрать её? Там дети, всё-таки… мать ждут… — Он с надеждой посмотрел на Петра Валентиновича, словно тот мог одним своим словом отменить всё случившееся.
Мужчина отрицательно покачал головой. Его взгляд был серьёзным, лишённым всякой доли фальшивой жалости.
— Я вынужден оставить вашу «барышню» у себя. Мне нужно поставить точный диагноз. Ну, а если мой подтвердится, то я тем более не могу отпустить её. Она представляет опасность.
— Но… что? Почему? Как? Откуда он взялся, этот синдром? — участковый не находил себе места, его трясло. Вопросы вылетали из него один за другим, словно пулемётная очередь. Он чувствовал себя беспомощным, как ребёнок, которому объясняют что-то непостижимое.
— Трудно сказать, — пожал плечами врач, вновь выпуская кольцо дыма. — Травмы, стрессы, тяжёлые «препараты»… или всё вместе. Причин может быть много. Главное сейчас — разобраться и помочь.
Глаза участкового готовы были вот-вот наполниться слезами. Он уже не помнил, когда такое было с ним. Он не плакал очень давно, с самого детства. Но сейчас он чувствовал себя беззащитным, бесполезным, беспомощным. Там, за дверью находился человек, чья жизнь, казалось, разрушалась на глазах, и он, полицейский, призванный защищать, мог лишь наблюдать.
Пётр Валентинович похлопал его по плечу, кинул окурок сигареты прямо на пол, себе под ноги, методично затушил его ногой и достал телефон. Он позвонил, попросил, чтобы к нему отправили двоих санитаров. Его голос звучал спокойно и деловито, словно он отдавал распоряжение о доставке продуктов.
Пять минут спустя Филиппов стоял в том же коридоре и наблюдал, как Машу куда-то уводят. Она послушно шла с угрюмыми санитарами, любезно держащими её под руки. В её глазах Алексей видел какую-то грусть, тоску, но она не сопротивлялась, не билась в истерике, спокойно шла туда, куда её вели. Это спокойствие пугало больше, чем любая бурная реакция. Словно она уже смирилась, приняла свою новую реальность.
Филиппову было не по себе. Он только что сдал в психушку девушку, в которую, кажется, недавно влюбился. Впервые за долгие годы он представлял кого-то рядом с собой, строил какие-то планы, мечтал. И вот она здесь. И он сам её сюда привёз. Горькое осознание захлестнуло его. Он смотрел вслед удаляющейся фигуре Марии, и ему казалось, что вместе с ней уходит и какая-то часть его самого. Он остался один, в этом прокуренном коридоре. Совсем один…
(глава 10 , в нашем телеграм канале все истории читают раньше, чем здесь, присоединяйтесь)