Одиночество в квартире стало физически невыносимо. «Командировка. Три дня. Семьдесят два часа…»
Каждая минута была наполнена до краёв мучительными кадрами из её воображения: вот он с ней, вот он смеётся тому, что она говорит, вот его пальцы касаются её руки…
Кто она?
Как выглядит эта женщина?
Света стояла у окна, обхватив себя руками, словно пытаясь удержать внутри рвущуюся наружу боль. Отчаяние сдавило грудь, перехватило дыхание. Она не заметила, как время перевалило за полдень. Ей нужен был голос здравомыслия, голос с того, настоящего берега. Голос, который вернёт её в реальность, развеет это наваждение, назовёт все её страхи глупостью. Голос её лучшей подруги.
Дрожащими пальцами она набрала номер.
— Тань, привет, — голос Светы дрожал, выдавая её состояние с головой.
— Светик? Что случилось? — Таня на другом конце провода звучала живо, даже бодро. Слишком бодро и беспечно для этого унылого утра. В её голосе слышался фоновый шум — звон посуды, смех, приглушённые голоса. Видимо, она была в кафе или в гостях.
— Мне… нужно с тобой встретиться, — с трудом выговорила Света, чувствуя, как ком подступает к горлу. — Срочно.
— Конечно! — без колебаний откликнулась Таня. — Где и когда?
Они договорились о встрече вечером в уютном маленьком кафе с потрёпанной кожей на диванах. Там, где когда‑то делились самыми сокровенными секретами. «Раньше делились», — мрачно и тяжело подумала Света.
*****
Сумерки медленно сгущались за окном кафе, свет уличных фонарей пробивался сквозь морось, дробясь на тысячи крошечных искр в каплях на стекле. В этом приглушённом свете Таня выглядела особенно эффектно: идеально уложенные волосы, нежный кашемировый свитер пастельного оттенка, безупречный макияж. Света опустилась на диван напротив, чувствуя, как дрожат колени. Она сжала ладони под столом, пытаясь унять предательскую дрожь.
— Ну, рассказывай, что за трагедия? — спросила Таня, отодвигая в сторону свой почти допитый латте.
И Света выложила всё.
Скомканно, сбивчиво, путаясь в деталях и датах: его ледяную холодность, его взгляды, упёртые в никуда, внезапные, командировки, её паническую атаку в ванной. Слова вырывались сами собой, нагромождаясь друг на друга, обнажая самое сокровенное.
Она умолчала лишь о Наташе и её диагнозах. Произнести это вслух показалось бы предательством их старой, многолетней дружбы, внесением в неё чего‑то чужеродного и ядовитого.
Таня слушала, слегка наклонив голову. Её выражение лица было сочувствующим, внимательным, но… собранным. Слишком собранным и чётким. Как у опытного терапевта на приёме, выслушивающего стандартный набор жалоб.
— Светик, милая, да ты просто загоняешься! — наконец выдохнула она, с театральным облегчением дотрагиваясь до руки Светы.
Прикосновение было тёплым, но Света едва не вздрогнула, ощутив его почти как ожог.
— У Коли просто кризис какой‑то на работе. Мужики все такие — устанут, замкнутся в себе, ведут себя как последние идиоты. Это не значит, что он тебе изменяет!
— Но он так на меня не смотрит, Тань… — прошептала Света, чувствуя, как её жалкие, невнятные аргументы тают и растворяются под напором не допускающей сомнений уверенности.
Её голос дрожал, а в глазах стояли слёзы, которые она отчаянно пыталась сдержать. Она смотрела на подругу, ища в её взгляде хоть каплю понимания, но видела лишь спокойную, почти профессиональную отстранённость.
— А ты на себя посмотри! — Таня мягко, но с непререкаемой настойчивостью повернула её лицо к тёмному отражению в окне.
В нём Света увидела своё собственное, замученное и бледное лицо. Тёмные круги под глазами, потухший взгляд, напряжённо сжатые губы. Она словно смотрела на незнакомку — женщину, которую сама перестала узнавать.
— Ты вся как на иголках, замученная, напряжённая. Мужчины это чувствуют на расстоянии и бегут, как от огня. Ему и на работе тошно, а тут ещё ты со своими подозрениями и нервами.
Слова резанули, будто лезвие. Света отстранилась, отводя взгляд. За окном мимо проплывали размытые огни машин, оставляя на мокром асфальте длинные светящиеся следы.
«Она не понимает… Или не хочет понимать?» — пронеслось в голове.
Внутри нарастало раздражение, смешиваясь с отчаянием. Она ждала поддержки, сочувствия, а получила холодный анализ, словно её чувства были не более чем симптомом.
В словах подруги была своя логика, пусть и жестокая. Логика, которая заставляла Свету чувствовать себя виноватой в своей подозрительности, слабости, в неспособности держать удар, в собственной панической атаке.
Мягкий свет настольных ламп отбрасывал тёплые блики на лицо Тани, подчёркивая идеально подведённые глаза и лёгкий блеск губной помады. Она сидела, слегка наклонившись вперёд, с видом заботливой наставницы, готовой раздать спасительные рецепты от всех бед.
— Знаешь, что тебе нужно? — Таня снизила свой звонкий голос до шёпота, и её глаза хищно заблестели. — Расслабиться. Перезагрузиться. Сделать что‑то для себя. Сходи в спа, на маникюр, приведи себя в порядок.
Она сделала паузу, давая Свете осмыслить сказанное, а затем, с лёгкой ухмылкой, добавила:
— Или, знаешь… купи новое бельё. Шикарное. Не то своё хлопковое «удобное» из масс‑маркета. Шёлк, кружева, дорогие оттенки. Сюрприз для мужа, когда вернётся. Он просто обязан прийти в себя, увидев тебя в таком новом свете, гарантирую!
Идея прозвучала так буднично и просто. «Купи новое бельё». Не «поговори с ним по душам», не «сходи к психологу, разберись в себе», а именно «купи бельё».
Света смотрела на подругу, а в голове билась одна мысль: «Как будто вся многолетняя история наших отношений, все накопленные обиды и молчаливые крики сводятся к банальной ошибке в выборе нижнего белья».
И самое ужасное, что какая‑то маленькая, отчаявшаяся часть её ухватилась за эту соломинку.
Это было так просто, так понятно.
Проще, чем поверить в чудовищную реальность измены.
Проще, чем смириться с тем, что весь её мир не просто дал трещину, а рассыпался в прах.
— Может, ты и права… — сдалась Света, покорно отводя взгляд в сторону, проиграв самой себе. — Наверное, я действительно себя накрутила.
— Конечно, накрутила! — Таня лучезарно улыбнулась и отхлебнула последний глоток остывшего кофе. — Не выдумывай лишнего. Всё у вас будет хорошо.
Её слова должны были согревать, как плед. Но Свете стало ещё холоднее, будто её только что мягко и настойчиво убедили добровольно надеть на себя наручники.
Она машинально провела пальцем по краю чашки. На фарфоре остался едва заметный след от её помады — розовый, почти незаметный. Как и её собственные чувства, которые она изо всех сил старалась спрятать.
В кафе пахло свежесваренным кофе и корицей, но этот уютный аромат не мог заглушить горького привкуса разочарования во рту.
Таня продолжала говорить — о том, как важно следить за собой, как мужчины ценят ухоженных женщин, как нужно уметь преподносить себя. Её голос звучал уверенно, почти назидательно, а в глазах читалась непоколебимая убеждённость в собственной правоте.
«Она правда верит, что всё так просто? Или просто не хочет видеть правду?» — думала Света, глядя на подругу.
В какой‑то момент она вновь поймала своё отражение в окне. «Вот она — я настоящая. Женщина, которая больше не знает, кто она и чего хочет».
— Спасибо, — тихо произнесла она, когда Таня наконец замолчала. — Я подумаю об этом.
— Вот и отлично! — оживилась Таня, доставая телефон. — Прости, надо бежать. Меня ждут!
Когда они вышли из кафе, холодный вечерний воздух ударил в лицо, заставляя вздрогнуть. Дождь усилился, капли стекали по зонту. Таня поймала такси, на ходу бросив:
— Не забывай звонить мне!
Света осталась одна на мокром тротуаре. Огни города мерцали сквозь пелену дождя, превращаясь в размытые пятна света. Она медленно пошла домой, засунув руки в карманы. В голове крутилась одна и та же мысль: «А если она ошибается? А если всё именно так плохо, как мне кажется?»
*****
Торговый центр взрывался в глазах неестественно ярким светом. Люминесцентные лампы резали глаза, отбрасывая резкие блики на глянцевые поверхности витрин. Оглушительная какофония чужих голосов, назойливая музыка из динамиков, механический смех аттракционов — всё сливалось в единый, давящий на психику гул.
Света брела между стеллажами, заваленными шёлком и кружевами. Воздух был пропитан сладкими, навязчивыми ароматами парфюмерных пробников, от которых кружилась голова. Она машинально перебирала ткани — нежные, струящиеся, соблазнительные. Но в её руках они казались чужими, словно костюм для незнакомой и унизительной роли. Роли соблазнительницы, которую, возможно, уже давно никто не хотел соблазнять.
«Надень маску. Притворись. Может, он поверит», — эхом отдавались в голове слова, словно чужой, насмешливый голос.
Вчера совет Тани казался спасительной соломинкой. Сегодня — по‑настоящему унизительным. Света с отвращением, будто прикасаясь к чему‑то ядовитому, отшвырнула комплект алого, вызывающе‑пышного кружева. Ткань упала на пол, растеклась кровавым пятном у её ног.
Не раздумывая больше, она почти бегом вырвалась из душного марева магазина в прохладную, просторную галерею центра. Здесь, по крайней мере, было тише — лишь отдалённый гул толпы и мерный перестук эскалаторов. Ей отчаянно нужен был глоток воздуха, нужна была тишина, нужно было домой. Заблудиться в гробовой тишине своей квартиры‑саркофага, где никто не увидит её позора, слабости, слёз.
Она прислонилась к колонне, пытаясь унять дрожь в руках. Сердце колотилось где‑то в горле, мешая дышать. За закрытыми веками мелькали обрывки мыслей, образов, сомнений.
И тут её взгляд, рассеянно скользящий по бесстрастным витринам, зацепился за что‑то до боли знакомое.
Остановился.
Отшатнулся.
За стеклом дорогой кофейни, утопая в уютных объятиях глубокого полукруглого диванчика, сидели они.
Николай и Таня.
Он улыбался той улыбкой, не предназначенной для неё. Она — в элегантном бежевом пальто, с идеально уложенными волосами, с тем самым выражением лица, которое Света знала наизусть: лёгкая полуулыбка, чуть приподнятые брови, взгляд, полный немого восхищения.
Сначала мозг, отказываясь верить в кошмар, упрямо не складывал картинку в целое. Отдельные детали не желали собираться в ужасающую мозаику.
Коля. В своём дорогом сером кашемировом свитере, который она сама выбирала в бутике как подарок на Новый год, бережно складывала в подарочную коробку, с трепетом вручала…
Таня. В кашемировом свитере нежного персикового оттенка, что был на ней сейчас. Света помнила этот цвет — мягкий, как рассвет над морем. Помнила, как восхищалась им, когда подруга впервые надела обновку. «Идеально!» — сказала тогда Света, и в голосе не было ни тени зависти.
Они не просто сидели за одним столом — они пили кофе.
Сидели неприлично близко.
Очень близко.
Настолько, что их колени, должно быть, соприкасались под столом.
«Ах, вот оно что! — пронеслось в голове у Светы с радостью. — Он вернулся! И встретился с Таней! Наверное, хочет сделать мне сюрприз! Или они обсуждают… мой подарок? Да, точно!»
Она даже сделала шаг вперёд, чтобы войти, помахать им, одарить их своей счастливой, ничего не подозревающей улыбкой. Но ноги вдруг стали ватными, тяжёлыми, вросшими в пол. Словно чьи‑то невидимые руки пригвоздили её к месту.
Николай сказал что‑то, склонившись к Тане. Таня засмеялась в ответ, запрокинув голову, и её смех, обычно такой громкий и заразительный, сейчас, через стекло, показался Свете тихим, предназначенным только для него одного.
И тогда он положил свою руку поверх её изящной руки, лежавшей на столе. Не похлопал по‑дружески, не отстранился.
А положил.
Ладонь на ладонь.
Тепло на тепло.
Ту самую нежность, которую Света не видела в его прикосновениях долгое время.
Мир не рухнул с грохотом.
Он замер, застыл в одном кадре.
Все звуки огромного торгового центра разом исчезли, словно кто‑то выдернул штекер из розетки вселенной. Остался лишь тихий, мерный стук её сердца, отдающийся в ушах, как похоронный барабан.
Света стояла по ту сторону холодного стекла, как привидение, как немой экспонат в музее чужого счастья. Она видела, как Таня что‑то говорит, кокетливо вздёрнув тонко выщипанную бровь, а Николай улыбается ей в ответ. Не той скупой, вежливой улыбкой, что он дарил жене. А настоящей, живой, широкой, с лучиками морщинок у глаз, которые она считала стёршимися навсегда.
Потом он наклонился ещё ближе и поцеловал её.
Это был не быстрый, дружеский поцелуй в щёку. Это был медленный, нежный, уверенный поцелуй в губы. Полный тех смыслов и обещаний, которые Света читала без единого перевода: привычка, желание, неоспоримое право собственности.
Время остановилось.
В её сознании вспыхнули обрывки воспоминаний — их совместные завтраки, тихие вечера, обещания, клятвы, — и тут же рассыпались в прах, как стеклянные фигурки под ударом молота.
«Это конец», — прозвучало внутри глухо.
Она отступила назад, затем ещё шаг, ещё. Стекло кофейни размылось перед глазами, превратившись в пёстрое пятно света и цвета. Где‑то рядом смеялись дети, звенели подносы, играла музыка — но всё это было уже не её миром.
Света развернулась и пошла.
Не бежала, нет.
Просто шла, механически переставляя ноги, сквозь толпу, сквозь шум, сквозь боль, которая медленно, но неотвратимо заполняла каждую клеточку её тела.
В тот самый миг что‑то коротко и отчётливо щёлкнуло внутри — не в сердце, а где‑то гораздо глубже, в самом фундаменте её существа. Тот самый хруст, с которым ломается хребет прежней жизни.
Света едва не упала, споткнувшись о собственную непослушную тень. Кто‑то из прохожих бросил ей вслед неодобрительный, раздражённый взгляд — наверное, за то, что она вдруг застыла посреди прохода, перегородив путь. Но она уже ничего не видела, кроме грязного, испещрённого следами обуви пола под ногами.
«Бежать. Немедленно. Пока не рассыпалась в прах прямо здесь», — билась в голове единственная мысль.
Она не помнила, как добралась до дома. Всё слилось в размытое пятно: яркие вывески, мелькающие фигуры, гул голосов, звон эскалаторов. Лишь механический ритм шагов — левой, правой, левой, правой — удерживал её в реальности.
Дверь захлопнулась за спиной и знакомая тишина квартиры обрушилась на неё. Света стояла в прихожей, не в силах снять пальто, не в силах сделать ни шага, не в силах даже пошевелиться. Она застыла, словно изваяние.
Из кухни доносилось монотонное тиканье часов.
Она прошла на кухню и медленно опустилась на стул, всё так же не снимая пальто. Взгляд бесцельно скользил по привычным предметам, которые вдруг стали чужими: по кофеварке, на которой они вместе выбирали режим, по магниту на холодильнике с фотографией из отпуска, по чашке с её любимым узором, которую он когда‑то купил «просто потому, что она тебе понравится».
Мир вокруг продолжал жить своей жизнью. А где‑то внутри неё что‑то навсегда оборвалось.
Она подняла руку и посмотрела на неё — обычную, бледную, с едва заметными морщинками у основания пальцев. Рука, которая ещё на днях гладила его по плечу, готовила ему завтрак, держала его ладонь в трудные минуты. Теперь эта рука казалась ей чужой, как и всё остальное.
Света прошла в спальню, место, где они когда‑то смеялись, спорили, мечтали. Теперь это была просто комната с мебелью, стенами и потолком. Место, лишённое смысла.
Она сняла пальто, аккуратно повесила его на крючок. «Что дальше?» — спросила она себя. Но ответа не было.
Только тишина.
Только пустота.