Найти в Дзене
Rozhkov_vibe

11 дней молчания

Кухня была пустой в семь утра. Кухня была пустой и в восемь. Кухня была пустой, потому что Ирина ела завтрак в спальне, а Виктор ел на кухне. Это началось в день, когда он сказал, что её макароны холодные. Не суп — макароны. Но холодными были не макароны. Холодной была она. Холодной была вся её любовь, если она может тратить время на ненужные вещи — так сказал Виктор. Ирина перестала готовить для него. Она готовила для себя, для сына, когда тот приходил. Для Виктора — ничего. День первый. Молчание было чистым, как белая скатерть. На четвёртый день они столкнулись в коридоре. Виктор шёл на работу, Ирина несла бельё. Их плечи едва коснулись друг друга. Она посмотрела на него, он — мимо. Воздух стал гуще. Даже шаги звучали осторожно, как будто могли что-то сломать. На восьмой день Ирина уронила чашку на кухне. Чашка была его любимой — с изображением кота, которое когда-то казалось им смешным. Чашка разбилась. Виктор был в соседней комнате. Она услышала его шаги. Она ждала, что он выйдет,
О двух людях, которые почти потеряли друг друга, чтобы понять, что ещё держатся.
О двух людях, которые почти потеряли друг друга, чтобы понять, что ещё держатся.

Кухня была пустой в семь утра. Кухня была пустой и в восемь. Кухня была пустой, потому что Ирина ела завтрак в спальне, а Виктор ел на кухне. Это началось в день, когда он сказал, что её макароны холодные. Не суп — макароны. Но холодными были не макароны. Холодной была она. Холодной была вся её любовь, если она может тратить время на ненужные вещи — так сказал Виктор. Ирина перестала готовить для него. Она готовила для себя, для сына, когда тот приходил. Для Виктора — ничего.

День первый. Молчание было чистым, как белая скатерть.

На четвёртый день они столкнулись в коридоре. Виктор шёл на работу, Ирина несла бельё. Их плечи едва коснулись друг друга. Она посмотрела на него, он — мимо. Воздух стал гуще. Даже шаги звучали осторожно, как будто могли что-то сломать.

На восьмой день Ирина уронила чашку на кухне. Чашка была его любимой — с изображением кота, которое когда-то казалось им смешным. Чашка разбилась. Виктор был в соседней комнате. Она услышала его шаги. Она ждала, что он выйдет, посмотрит на осколки, посмотрит на неё. Может быть, это будет поводом. Может быть, поводом будет его голос, произносящий её имя. Может быть.

Он не вышел.

День восьмой. Молчание стало тяжелым.

На одиннадцатый день утром Виктор встал и прошёл на кухню. На столе лежал его завтрак — каша, которую он любил, булка, которую он ел каждое утро. На тарелке, не на его месте, а просто на столе. Ирина вставала ночью и готовила ему завтрак. Виктор это понимал. Понимание пришло с пятна каши на скатерти — она готовила в темноте, чтобы не встретить его глаза.

Виктор сел и начал есть. Каша была тёплой. Булка — мягкой. На его лице не было выражения.

Ирина вышла из спальни, увидела его за завтраком и повернулась обратно. Но её рука дрожала, когда она закрывала дверь.

День одиннадцатый. Молчание стало домом.

Около полудня Ирина сидела на диване и смотрела на стену. На стене была фотография. На фотографии они оба улыбались — свадьба 23 года назад. Её платье было белым. Его костюм был чёрным. Они выглядели счастливыми. Они выглядели как люди, которые не знают, что будут молчать.

В соседней комнате Виктор смотрел ТВ, но звук был выключен. Он смотрел на людей, которые двигались в телевизоре, и не слышал их слов. Это было похоже на его жизнь — люди двигались, но голосов не было.

Потом телефон Ирины зазвонил. Звонок был из больницы.

«Мама, я в аварии. Я в порядке, но... пожалуйста, приезжайте».

Голос их сына был спокойным, но скрывал что-то. Скрывал панику. Скрывал тот факт, что он боялся. Что его машина лежала на боку. Что он не знал, жива ли его подруга или уже нет.

Ирина встала. Её ноги были медленными. Потом быстрыми. Потом очень быстрыми.

Виктор услышал её движения. Услышал, как она достаёт куртку.

И в этот момент они оба потянулись к своим телефонам. Ирина — позвонить ему. Виктор — позвонить ей. Их взгляды встретились через два метра кухни, через одиннадцать дней молчания.

Телефон Ирины звонил. На экране — имя Виктора.

Её палец дрожал, когда она нажимала на зелёный кружок.

— Ты слышала? — спросил его голос. Первое слово за одиннадцать дней.

— Да, — выдохнула она.

— Я еду с тобой.

Они ехали в больницу молча. Молчание было другим. Оно не резало. Оно держало. В машине пахло его одеколоном, её духами, их жизнью, которая всё ещё была жива, несмотря на одиннадцать дней.

Его рука в какой-то момент нашла её руку. Он не смотрел на неё. Он смотрел на дорогу.

В приёмном покое сына видно не было. Вокруг — белые халаты, спешка, запах дезинфектанта. Ирина спросила у медсестры, а Виктор встал рядом. Его рука была на её спине.

Когда они услышали, что сын жив — перелом ноги, стекло, но жизнь на месте, — Ирина пошатнулась. Виктор поймал её.

Они стояли, держась друг за друга, и дрожали. Не от холода. От осознания, что они почти потеряли сына. И что до этого — почти потеряли друг друга.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказала Ирина.

Они отошли в коридор, где лампы светили ровно и слишком ярко.

— Я не помню, почему я обидел тебя, — сказал Виктор. — Я не помню слов, которые сказал.

— Я помню, — ответила Ирина. — Я помню каждое слово. Но это не было про слова.

— Про что?

— Про то, что мы не говорим. Про то, что ты уходишь на работу, и я не знаю, о чём ты думаешь. Про то, что я готовлю ужин, и ты ешь молча. Про то, что я ложусь рядом с тобой, а ты смотришь на стену.

Виктор слушал. Его лицо было неподвижным.

— Я был неправ, — сказал он. — Я был... испуган.

— Чего?

— Что я старею. Что ты видишь во мне старика, который больше не нужен. Что ты говоришь про холодные макароны, потому что хочешь уйти, но не знаешь, как это сказать.

Ирина дотронулась до его щеки. Её рука была влажной от слёз.

— Я не хочу уходить, — сказала она. — Я хочу прийти. Хочу, чтобы ты вернулся. Чтобы мы оба вернулись.

Они обняли друг друга. Мимо проходили врачи, люди с болью и усталостью. Они стояли, два человека, держась за живого друг друга, понимая, что одиннадцать дней молчания — это просто волна, которая отступает, если есть кто-то, кто ждёт.

Когда они вошли в палату к сыну, его глаза были открыты. На лице — боль и облегчение.

— Вы оба... — начал он.

— Мы оба здесь, — сказал Виктор, и его рука нашла руку Ирины.

Ночь была долгой. Они сидели у кровати сына и впервые за одиннадцать дней говорили. Не про конфликт. Про жизнь. Про то, как он вырос. Про первые слова. Про беременность Ирины. Про Виктора, каким он был молодым.

Истории. Слова. Голоса, которые казались забытыми, но жили внутри, просто ждали, когда их вспомнят.

На рассвете сын уснул. Виктор и Ирина вышли на улицу.

— Спасибо, — сказала Ирина.

— За что?

— За то, что ты ехал со мной. За то, что вообще ехал со мной по жизни.

Виктор поцеловал её в лоб. Поцелуй был мягким, как простое прощение.

— Я не уйду, — сказал он. — Даже когда буду старым. Даже когда ты будешь видеть во мне только старика.

— Ты никогда не будешь просто стариком, — ответила Ирина. — Ты будешь мой старик. Мой.

Когда солнце поднималось над больницей, они поняли: одиннадцать дней молчания не были поражением. Это была проверка. Проверка того, насколько они всё ещё держат друг друга. И они удержали.

* * *

😊 Дорогие друзья!

Спасибо, что заглянули на канал! 😊 Каждый ваш визит — это маленькое чудо для меня.

Если вам было интересно, ставьте лайк и 👉 подписывайтесь на канал

Мои другие рассказы: