Дочка забегала ко мне, как обычно – на пятнадцать минут, с сумкой-холодильником, полной полезных продуктов, и списком вопросов, отточенным, как скальпель хирурга.
«Мама, ты пила таблетки? Проверяла сахар? Ноги не отекают? Телевизор слишком громко не смотри, соседи жаловались».
Она говорила это, уже поворачиваясь к выходу, её пальцы водили по экрану телефона, отсылая срочное рабочее письмо. Я смотрела на неё – свою дочь, чужую дочь – и чувствовала привычную смесь любви, вины и легкого раздражения. Для неё я была пунктом в ежедневнике: «Проверить мать».
Но в этот раз что-то было иначе. Она закончила свой спич и замерла на полпути к прихожей, глядя на меня. Не сквозь меня, а на меня. Её взгляд, всегда беглый и озабоченный, стал пристальным.
– Мама, – медленно произнесла она. – Ты… а ты хорошо выглядишь.
Это была не просто формальность. В её голосе прозвучало искреннее удивление.
Я в тот день вернулась с фитнеса, щёки горели, в глазах стоял блеск от только что прочитанной статьи о селекции томатов, а на столе лежал свежий номер научного журнала, который я забыла убрать.
– Да так, – смутилась я. – Погода хорошая.
– Нет, я серьёзно, – Люда отложила телефон и вернулась на кухню, села напротив. – Ты… прямая какая-то. И глаза… не уставшие. Ты даже… красишься, что ли?
– Немного, – кивнула я. – Подружки научили. Чтобы не пугать народ бледностью.
Люда покачала головой, не в силах понять эту метаморфозу. Её мать, ещё недавно погружённая в пучину болезней и тихого уныния, теперь говорила о «подружках» и красилась.
– А это что? – она ткнула пальцем в журнал.
– Так, почитываю, – пожала я плечами. – Старею, мозги надо в тонусе держать. А то совсем закисну.
Люда молчала, впитывая новую реальность. Потом её взгляд упал на холодильник, где магнитиком был прикреплён распечатанный скриншот – график роста нашего блога. Костя его повесил для нашего общего воодушевления.
– А это что? – её голос дрогнул.
– А, это… мы с подругами, – я почувствовала, как краснею. – Ну, блог такой завели. На Рутуб. Про нашу жизнь.
Я ожидала шока, непонимания, может быть даже упрёков. Но Люда просто сидела и смотрела на меня. И в её глазах я увидела не осуждение. Я увидела… надежду.
– Мама, – тихо сказала она. – Что с тобой происходит? Ты… как будто другой человек стала.
И тут во мне заговорила не я, не молодая Зоя. Заговорила Михаловна. Тихо, но очень чётко. И я, повинуясь этому голосу, сказала:
– Людочка, помнишь, ты в третьем классе… у тебя была кукла Маша. И ты ей отрезала все волосы, потому что хотела сделать ей модную стрижку, как у манекенщицы. А потом плакала всю ночь, боялась, что я буду ругаться.
Люда замерла. Её глаза округлились.
– Как ты… Я никому об этом не рассказывала. Сама уже давно забыла.
– А я помню, – мягко сказала я. – И помню, как ты в шестнадцать лет впервые влюбилась в того рыжего парня с гитарой. И писала стихи. Не очень хорошие стихи. – я улыбнулась. – Но такие искренние.
– Мама… – прошептала Люда, и в её голосе послышались слёзы.
– И помню, как ты, когда Костю родила, так боялась его на руки брать. Говорила: «Он такой хрупкий». А я тебе сказала: «Не бойся. Ты же его мать. Материнские руки не уронят».
Люда не сдерживалась больше. Тихие слёзы потекли по её щекам. Это были не слёзы горя. Это были слёзы облегчения. Узнавания.
– Я думала… я думала, ты всё забыла, – выдохнула она. – Я думала, тебе уже ничего не интересно, кроме болезней и моих редких визитов.
– Жизнь, Людочка, она… странная штука, – сказала я, выбирая слова. – Иногда кажется, что всё кончено. А оно только начинается. Просто по-другому.
Мы просидели за кухонным столом больше двух часов. Впервые за много-много лет. Мы не говорили о таблетках и давлении. Мы говорили о жизни. Я рассказывала о нашем клубе, о поездке на море, о Степане Петровиче. Она рассказывала о своей работе, о страхах за взрослеющих детей, о том, как устала бежать.
Стена, годами выстраиваемая из обид, непонимания и молчания, рухнула. Не с грохотом, а тихо, рассыпавшись в прах.
– Знаешь, мама, – сказала Люда, уже собираясь уходить, но теперь без прежней спешки. – Я всё это время так боялась. Боялась, что тебе одной плохо. Что ты скучаешь. Что я плохая дочь, потому что не могу быть рядом всегда. А теперь я смотрю на тебя и понимаю – тебе не плохо. Тебе хорошо. По-настоящему.
– Да, Людочка, – кивнула я. – Мне хорошо. У меня есть друзья, дела, планы. Я живу.
– И я… я так рада, – она улыбнулась своей, не деловой, а какой-то юной, давно забытой улыбкой. – Живи, мама. Наслаждайся. Лети! – она посмотрела на мои седые волосы и старческие руки и добавила: – Ну, ты поняла.
Мы обнялись. По-настоящему. Не как «дочь, исполняющая долг» и «мать, которую навещают», а как две женщины, нашедшие друг друга после долгой размолвки.
– Но, мама, – сказала она уже в дверях, снова становясь немного дочерью, – ты же понимаешь, если что… если здоровье… Ты сразу скажешь? Ты переедешь ко мне?
В её глазах снова мелькнул старый страх – страх потерять меня. Но теперь это был не страх перед обузой, а страх перед потерей.
– Обещаю, – сказала я. – Если моё тело окончательно взбунтуется против моей души, я подниму белый флаг и переберусь к тебе. Но пока… Пока я здесь. И мне есть чем заняться.
Она кивнула, и в этом кивке было принятие. Принятие того, что её мать – не беспомощный старый человек, а личность. Со своей жизнью, своими интересами и своей свободой.
Дверь закрылась. Я осталась одна в тишине, но одиночество это было совсем другим. Лёгким, наполненным теплом от только что случившегося чуда.
Проблема престарелых родителей и взрослых детей не в том, что они не любят друг друга. А в том, что они разучиваются видеть за возрастными болячками и вечной занятостью – личность. И когда эта личность вдруг проявляется сквозь морщины и старческую немощь, это становится самым большим подарком для обеих сторон.
Октябрь пришёл не с золотом и багрянцем, а с серой, бесконечной моросью, затянувшей небо наглухо, как влажная простыня. Воздух стал тяжёлым, пропитанным запахом гниющей листвы и сырости, въедающейся в кости. И кости эти – мои кости – ныли и скрипели с удвоенной силой.
Последняя прогулка с подругами закончилась плачевно. Промочила ноги, продрогла, и к вечеру меня пробил озноб. Простуда в моём возрасте – это не просто «полежу, и всё пройдёт». Это практически трагедия. Температура, надсадный кашель, от которого болят все мышцы, и полное истощение. Лекарства, которые я принимала от давления и диабета, вступали в непредсказуемые реакции с таблетками от вируса, превращая моё тело в полигон для химических войн.
Я лежала в постели, прислушиваясь к монотонному стуку дождя по стеклу, и чувствовала, как хандра, тёмная и липкая, заполняет меня с ног до головы. Нет, не хандра. Отчаяние.
Возраст. Он давал о себе знать не только болячками. Он нашептывал. Тихо, настойчиво: «Сколько тебе осталось? Год? Два? Пять?» И за этим вопросом следовал другой, куда более страшный: «А что потом?»
«Детка, – тихо сказала Михаловна, и в её голосе не было обычной иронии, лишь усталость. – Сегодня что-то совсем тоскливо. Как будто все силы покинули».
– Я знаю, – прошептала я в ответ. – Я тоже это чувствую.
Мы лежали в тишине, две души в одном усталом теле, и слушали, как за окном умирает осень. И думали об одном и том же.
Я, Зоя, так отчаянно цеплявшаяся за надежду вернуться в свою жизнь, вдруг с ужасом осознала: а что, если всё прервётся вот так? Посреди этой серости, в боли, в немощи? Не героически, не красиво, а просто… закончится? Один вирус, один тромб, один неудачный шаг – и всё.
И тогда встал главный вопрос. Вопрос, который я, двадцатилетняя, отгоняла от себя, как назойливую муху. А что там, за гранью?
Я перебирала в голове все варианты, как перебирала когда-то возможные гипотезы для диплома.
Рай и ад? В это верила моя бабушка. Но моё научное, биологическое образование сопротивлялось. Где доказательства? Где хоть какое-то материальное подтверждение? Это утешительная сказка для тех, кто боится темноты.
Реинкарнация? Снова родиться? В кого? В бабочку, котёнка? В другое тело? Опять проходить весь этот путь, не помня, что было в прошлый раз – детство, юность, ошибки, болезни? Звучало как вечное домашнее задание, которое никогда не закончится. И главное – без возможности вспомнить предыдущие уроки. Бессмысленно.
Полная пустота. Небытие. Как сон без сновидений, который длится вечность. Отсутствие всего – боли, радости, мыслей, «я». Это было самым пугающим. И одновременно… самым логичным. Кончилась работа нейронов – кончилось и сознание. Печка потухла – тепло ушло.
Чего я боялась больше? Пустоты или неизвестности? Неизвестность оставляла место для надежды. Пустота – нет.
Но был страх куда более приземлённый, живой и потому – ещё более острый. Страх быть обузой.
Я видела это в глазах Люды, когда она ухаживала за мной во время простуды. Забота в них смешивалась с усталостью и глухим раздражением. Её собственная жизнь, работа, дети – всё это отходило на второй план. А если я серьёзно заболею? Надолго. Если буду лежать, как овощ, требующий постоянного ухода? Отравлю ли я ей жизнь своим беспомощным существованием? Стану ли тем самым кошмаром, о котором все молчат, но которого все боятся?
Слёзы текли по моим вискам и впитывались в подушку. Я боялась. Боялась боли, боялась пустоты, боялась стать тяжким грузом для тех, кого люблю. Казалось, этот осенний вечер вытянул из меня все силы, всю веру, всю ту бодрость, с которой мы с подругами громили шарлатанов и закатывали банки с летом.
Я лежала и смотрела в потолок, и жизнь казалась бессмысленной суетой, ведущей в никуда. Успела ли я что-то? Да, Михаловна родила детей, проработала на заводе, вырастила урожай. А что по-настоящему важного? Что останется после меня? Память в сердцах детей? Но и они когда-нибудь умрут. И всё.
Отчаяние достигло дна. И тут, в самой чёрной точке, из самых глубин, всплыла странная, почти кощунственная мысль. Её подсказала мне не Михаловна, а та , молодая, любопытная Зоя, что всё ещё жила во мне.
«А может… смерть – это новое приключение?»
Мысль была такой неожиданной, что я перестала плакать. Что, если это не конец, а просто… другая дверь? Такая же неизвестная, как когда-то для меня была дверь в тело Михаловны. Я же не знала, что меня ждёт. А оказалось – целая жизнь. Новая, сложная, но ЖИЗНЬ.
Что, если и за той, последней чертой, нас ждёт что-то, что мы просто не в состоянии постичь своим ограниченным мозгом? Не рай с гуриями, не ад с котлами, не пустота, а нечто, для чего у нас просто нет слов и понятий? Новый уровень сложности? Новая форма существования?
Интересно же, в конце концов! Мы столько всего изучаем – космос, океаны, молекулы. А главную тайну – тайну того, что после, – мы игнорируем или пугаемся её.
Я не стала внезапно бесстрашной. Нет. Простуда не отпускала, кости ломило, страх никуда не делся. Но клубок отчаяния внутри немного распутался. Появилась тоненькая, как паутинка, ниточка… не надежды, а любопытства.
Главное – не останавливаться, не ограничивать саму себя! Не давать другим ограничивать тебя.
Да – я буду жить на полную катушку, и я себе буду это позволять! Да, я могу стать обузой. Но пока я в сознании, я могу этого не допустить. Я могу жить так, чтобы моим близким со мной было интересно, а не только тяжело. Я могу учиться, радоваться, любить. У меня есть подруги. У меня есть Степан Петрович, чей взгляд греет лучше любого камина.
Я повернулась на бок, к окну. Дождь почти прекратился, и в разрыве туч показался бледный, осенний месяц. Холодный, далёкий, но он светил.
Сколько бы ни осталось – месяц или десять лет – это моё время. И я не собираюсь тратить его только на страх перед финалом. Потому что финал… кто знает? Может, это и вправду всего лишь начало чего-то нового. А я, как оказалось, обожаю новые начинания. Даже самые пугающие.
****
Болезнь отступила, как туман под напором ветра. Не то чтобы я помолодела – кости по-прежнему напоминали о себе глухим нытьём при смене погоды, а лёгкие временами выдавали предательский свист. Но внутри что-то переключилось. Хандра и страх, гнездившиеся во мне, были выметены вместе с вирусами. А на их место вернулось знакомое, давно забытое за время болезни чувство – острое, щекочущее нервы желание движухи.
За окном моросил противный, холодный дождь, превращавший улицы в грязное месиво. Но в моей квартире пахло совсем другим – домашней выпечкой, специями и предвкушением праздника.
Идея родилась спонтанно, как и всё лучшее в нашей жизни.
– Девочки, – сказала я, набирая номер Вали. – Меня знобит от этой промозглой тоски. Давайте устроим вечеринку с танцами.
– Вечеринку? – в трубке послышался её хриплый смех. – А ты точно уже выздоровела?
– Хочу именно вечеринку! – настаивала я. – мы ж за любой кипиш, кроме голодовки!
Через два часа моя скромная однушка напоминала филиал сумасшедшего дома, но в самом лучшем смысле этого слова. Мои бабульки пришли нарядные, кто во что горазд. Еды натащили гору! Валя, не признававшая полумер, принесла полторы тонны салатов, холодца и домашней колбасы. Аля, отвечавшая за эстетику, расставила по всей квартире зажжённые свечи и накидала повсюду ярких подушек. Галя, с присущей ей практичностью, принесла бутылку хорошего каберне и тут же составила план мероприятий на вечер.
– Итак, повестка дня, – объявила она, водружая на нос очки. – Первый пункт – ужин. Второй – настольные игры. Третий –… – она замялась.
– Третий – дискотека! – радостно выкрикнула я.
– Дискотека «Для тех, кому за…», – уточнила Валя.
– То есть, за восемьдесят, – фыркнула Галя. – Ну, мы своё уже оттанцевали. Но чёрт с вами, попробуем!
Мы уселись за стол. Вино, тёплая, душевная компания, смех – и мир за окном, серый и враждебный, вдруг перестал существовать. Мы ели, пили, вспоминали забавные случаи из нашего яркого лета. После ужина Галя извлекла из сумки колоду карт.
– Предлагаю классику. В «Дурака».
– Только не на раздевание! – строго предупредила Валя. – Я в прошлый раз так проиграла Але, что осталась в одном ниглеже.
Мы играли, хохотали, шутили. Аля, проигрывая, сбрасывала мне короля и говорила: «Это тебе, Зойка, на память о нашей общей юности!». А я, отбиваясь, парировала: «Спасибо, у меня своих королей в жизни хватало!».
Потом нам стало жарко, и Аля предложила «дефиле». Мы полезли в мой шкаф и начали примерять всё подряд. Валя нацепила мою элегантную шляпку и изобразила «леди на прогулке», ковыляя с тростью Степана Петровича, которую он забыл на днях. Галя, к нашему восторгу, нашла где-то старый байховый халат и, накинув его на плечи, с важным видом декламировала «Евгения Онегина». Я же надела свою лучшую тунику и, вспомнив молодость Михаловны, попыталась изобразить твист, что закончилось лёгким головокружением и всеобщим хохотом.
– Знаете, девочки, – сказала Галя, поправляя сбившиеся очки. – А я тут анекдот вспомнила. Как расслабляются женщины в разных странах? Итальянка приготовит пасту и откроет бутылочку вина. Француженка устроит страстный вечер с любовником. А русские девчата соберутся и… «И снова седая ночь»!
Мы валились со смеху. Это было про нас. Не страстные итальянки, не утончённые француженки, а мы – четыре седые, скрипучие, но абсолютно безумные подруги, устроившие пляски под «седую ночь» среди ноябрьской слякоти.
И вот настал звёздный час. Дискотека. Я включила на своём новом смартфоне сборник советских и более поздних шлягеров. Первые аккорды «Седой ночи» наполнили комнату.
– Ну, что, лани уставшие, потанцуем? – подмигнула мне Валя.
– Только осторожно, – предупредила Галя. – А то у нас тут не паркет, а линолеум. Поскользнёмся – кости не соберём.
Мы задвигались посреди комнаты. Наши танцы были далеки от грации. Это было скорее ритмичное покачивание, осторожные притоптывания и взмахи руками, не поднимающимися выше плеч из-за артрита. Но в наших глазах горел настоящий, молодой огонь. Мы улыбались, подпевали хриплыми голосами, ловили друг друга, когда кто-то терял равновесие.
– А представляешь, – крикнула мне на ухо Аля, – что скажут соседи?
– Скажут, что вчера дискотека «Для тех, кому за 80» была сорвана группой пьяных 70-летних подростков! – залилась смехом Валя.
Мы танцевали до тех пор, пока у нас не перехватило дух. Потом повалились на диван и кресла, отдуваясь и смеясь.
– Ой, девочки, – выдохнула я, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, но от радости и танцев. – А ведь жизнь-то… она совсем не закончилась.
– Ещё какая не закончилась! – подтвердила Валя, отхлёбывая воды. – Она, можно сказать, только началась. В новом, энергосберегающем режиме.
Мы сидели в полумраке, при свете догорающих свечей, слушая уже тихую музыку, и было так тепло и хорошо, что хотелось, чтобы эта «седая ночь» никогда не кончалась. Потому что она доказывала – возраст, болячки, осенняя хандра – всё это ерунда. Главное – не сдаваться. И знать, что где-то рядом есть такие же сумасшедшие «подростки» за семьдесят, готовые в любой момент устроить дискотеку, сыграть в дурака и напомнить тебе, что расслабляться и веселиться можно в любом возрасте. Даже если для этого приходится предварительно принять таблетку от давления.
Все опубликованный главы смотрите здесь
Как купить и прочитать мои книги целиком, не дожидаясь новой главы, смотрите здесь