Рассказ ветерана ВОВ Рогинцева Ивана Ивановича
— Расскажите, пожалуйста, Иван Иванович, как вы попали на войну, на Великую Отечественную.
Тяжело вздыхает. Смотрит не на меня, а куда-то сквозь стену.
— Как попал… Детство-то у всех, поди, одинаковое. Только наше на неспокойное время выпало. Отгремела революция, тут же Гражданская, следом эти реформы, колхозы… Страна бурлила. И вот, когда колхозы пошли, отец решил из деревни уехать. Семья у нас была — десять человек, восемь детей, считай. И вот всей этой оравой мы из Алтайского края, из села Берёзовка, приехали в город Саянск. Он тогда так назывался.
Думали — город. А там стройка одна, и землянки. Квартир-то не было. Отец и купил такую же землянку, рядом со строящимся металлургическим комбинатом. А что такое землянка? Врыта в землю, стены земляные, потолок — доски, а на досках — та же земля.
Первое ощущение, как из деревни приехали… Ночью переспали, а утром встали — нас на вкус облепили блохи и клопы. Они там тучами летали! Мать сразу войну им объявила. А отец решил с корнем «добро» это вытравить — начал пол вскрывать. Вскрыл, а там… шкуры. От коней, от коров. Оказалось, до нас татары жили, промышляли воровством. Скот воровали, мясо продавали, а шкуры тут же, в пол, закапывали. Они там гнили, оттого и запах, и нечисть эта. Отец всё выкинул. Зажили вроде…
Только спать всё равно нельзя было. Землянка-то вровень с землей, а по крыше нашей — прямая тропинка на завод. В шесть утра рабочие и строители идут — топают прямо у нас над головой. Нам, детям, сна нормального и не было.
Отец на завод устроился, но жить стало невмоготу. Семья большая, тут еще тифом все слегли. Начали думать, куда деваться. Нашел отец работу в совхозе «Сталинец», здесь, на 18-м квартале. Нам дали «квартиру» — ну, не квартиру, конечно, но добротный барак из свежего леса. Думали, осядем.
Ага. Прожили там два года. А потом река Тонн как вышла из берегов — затопила всё. Вся площадка под водой, поток был страшный. Опять переехали. Опять стройка, опять землянка, только уже из досок: стены двойные, а меж ними — земля или зола, кто что добудет. В таком вот «домике» и начали жить.
Я к тому времени уже подрос, восемь классов оттарабанил. Мечтал геологом стать — по горам лазить, камни искать, романтика! Поехал в Прокопьевск, в горный техникум. А проучился год — началась война с Финляндией, конец 39-го. Нам, студентам, стипендии-то и отменили. А я только на нее и жил, семью-то помните какую…
Вынужден был вернуться. Опять в Новокузнецк, поступил в учительский институт. Там стипендию платили, меня приняли. Первый курс закончил… А 22 июня сорок первого года, как известно, — война. Занятия прекратили.
За два месяца в полку 11 человек умерли от голода
Меня начали в военкомат по повестке дергать. Но я до этого в аэроклубе учился, на Ижморской колонии, и числился в военкомате как резерв в авиационные училища. Нас, таких резервистов, по Новокузнецку человек двадцать набралось. Нас придерживали.
Сорок первый… Страшный год. Немцы прут, как саранча. Уже под Москвой, Украину взяли. Напряжение в воздухе такое, что дышать трудно. Начали грести всех. Подростков, кому чуть стукнуло, — на фронт. Стариков до пятидесяти. Подчистую. И тут уж не посмотрели, что я в «резерве». Взяли по повестке и отправили в Челябинск, в запасной лыжный полк. Это в ноябре или декабре сорок первого.
Готовили из нас лыжников-разведчиков. Тех, кто должен к немцам подползать, «языков» таскать, разведку вести. Учили нас по методу Суворова: «Тяжело в учении…». Учили-то тяжело, это да. А вот кормили…
Чем кормили, рассказывать можно долго. Одно скажу: за два месяца у нас в полку одиннадцать человек умерли от голода. Один дед прямо на нарах, на втором этаже, помер. Мне пришлось его вытаскивать, хоронить. Нас, в похоронной команде, как раз одиннадцать человек и было…
Мы были измождены до предела. А обучали нас в том, в чём из дома приехали: куртки, штаны, валенки. Зима. В этом и ползали. Через два месяца повели в баню. Как разделись, глянули друг на друга — расхохотались: ходячие скелеты. Одели нас там в нижнее бельё и в обмундирование, которое, видать, еще кавалеристы в Первую мировую носили. Где-то на складах хранилось.
Вскоре к нам приехали «покупатели». Ребята из училища, что в девяноста километрах от Челябинска, в городе Миасс. Туда эвакуировали 1-е гвардейское Краснознамённое артиллерийское училище имени Красина, московское. Приехали набирать молодых ребят для учёбы.
Собрали нас, у кого среднее образование было, — человек сорок из двух с лишним тысяч. Устроили экзамены: по математике задачи и сочинение по русскому. Я сижу, решаю, написал. Слышу — меня кто-то хлопает. Оказалось, не только решил, но еще и шпаргалку по рядам раздал. Выручил человек шесть-семь.
На второй день из сорока выстроили семнадцать. Мы сдали. Остальные остались в полку. А нас повезли в Миасс.
Сынок! Ты есть хочешь?
Прежде чем в училище зачислить, нас проверяли: кто, что. В основном комсомольцев брали. Я был комсомольцем. Но сначала — на полигон. Оружие-то секретное, чтоб шпион какой не пробрался. Почти месяц там долбили: выравнивали площадку для стрельбы.
Иду однажды, слышу шепот за кустом: «Сынок!»
Смотрю — бабушка стоит, манит. «Иди сюда». Подхожу. «Ты есть хочешь?» — «Кто ж не хочет!» — отвечаю.
Она открывает ведёрко литров на пять. А там — картошка! Очищенная, разваренная, пар идет, запах… Я схватил, давай грызть. А потом опомнился: как же я один буду есть, а у меня там два друга закадычных? Мы вместе из того лыжного полка, я им еще со шпаргалкой помог.
Позвал их. Мы втроём моментально это ведро опустошили. Эта бабушка, Роза, потом нам еще по ведру приносила, подкармливала. Но патруль ее заметил: в охраняемой зоне, кормит. Забрали, придержали, предупредили. Но она всё равно ещё пару раз приходила…
Потом нас перевели в училище. Выдали форму, место на нарах. Началась учеба. Учиться надо было два года, а мы учились… четыре месяца. Выпустили младшими лейтенантами, мне 18 лет. Отправили в Москву.
«Андрюши» идут на Ленинград
В Москве сформировали 9-й гвардейский минометный дивизион и направили нас в блокадный Ленинград. Наш дивизион — ракетных установок. В училище нас учили на «Катюши», но тут появилось новое оружие — «Андрюши». Это снаряды М-31. Наше оружие было очень сильным, разрушительным. А в сорок четвёртом нам выдали установки уже на американских «Студебеккерах». Мощь!
Привезли нас на поезде почти к Ладожскому озеру. Какое-то расстояние пешком, на машинах. До Ладоги добрались в конце ноября. Ладога уже замёрзла. По льду шла «Дорога жизни». Грузовые машины сплошным потоком везли продукты. Но дорога эта постоянно бомбилась и обстреливалась. Бомба упадет — воронка, машина тут же туда, и всё на дно.
Личный состав погрузили на небольшие пароходики. Никаких кают — всех на палубу. Сгрудились, как овцы в табуне. Плывём, а ветер пронизывающий, со снежком. Замёрзли, сбились в одну кучу, чтоб хоть как-то согреться. Дух у всех бодрый. На берегу нам военные кричали: «Куда плывёте? Балтика, обстреливают!» А мы машем: «Не обстреливают, не бомбят».
Проплыли час. Ночь тёмная. И вдруг слышим гудение. Немец. Наши самолеты гудят ровно, а немецкие — с таким, знаете, переливом. И тут осветилось всё, будто днём. Лётчик сбросил осветительные ракеты на парашютах. Загрустили мы: сейчас…
Слышим — несколько самолётов. Начали бомбить. Ни одна бомба, к счастью, в пароход не попала. Рвались рядом, брызги со льдинками окатывали. Мы мокрые до нитки, а ветер пронизывает. Трудно.
Капитан, опытный мужик, как только самолёты надлетали — останавливал пароход. Бомбы по инерции пролетали вперед. Так и доплыли. Машины наши прошли по льду. Сели, поехали в Ленинград.
Лбами об горячую бочку
Какой был Ленинград… Долго рассказывать. Двумя словами: заехали в город — слабый-слабый свет где-то просвечивал, ни в одном окне огня. Редкие прохожие, скрюченные, еле-еле передвигаются. Трамваи, занесённые снегом, автобусы разбитые, дома разрушенные.
Проехали, выгрузились в лесу. Место — Невская Дубровка. А по ту сторону Невы — Шлиссельбург. Там немцы. Город в двойном кольце.
Начали занимать огневые позиции. Работали только по ночам. Днём в небе висела «рама» — немецкий разведчик с двумя фюзеляжами, медленно так кружил. Ему всё видно. Зенитки по нему стреляли — не сбивали, бронированный.
Район болотистый, кочки замёрзли. Копать бесполезно — сразу вода. Никакого укрытия. Очищали позицию, деревья убирали. Установки наши — это рама из уголков, сошник с лапами, которые врывались в землю. На них ракеты.
10-го числа нам зачитали приказ: 12 января в 9 утра — операция по прорыву блокады.
Мы перед этим и не спали почти. Лес, берёзы, укрытий нет. Грелись у бочки из-под бензина. Прорубили в ней отверстия, разожгли огонь. Кто на позиции работает — греется, кто отдыхает — садится у бочки. Так и спали, сидя. Заснешь — и лбом об горячую печку ткнешься. У всех носы, щёки обморожены. Спали час-два в сутки.
Подошло 12-е. Собрались, всё проверили. Команда «Огонь!» раньше времени — и немец засечет, взорвет всё на позициях. А немцы очухались: стреляют из орудий, миномётов.
И тут один снаряд попал в немецкую же батарею, что стояла позади нас. Ракеты у них там взлетели и… полетели прямо на нас! Мы с перепугу кто куда. Как стукнутся об наши установки — взорвутся все. Вымахали страху… Но ракеты доползли до какой-то кучи брёвен, упёрлись в них, обледенели и остановились. Взрыва не было.
Команда «Огонь!». Электрик замкнул цепь.
Рёв! Полетели ракеты. Хвосты огненные метров по десять, дым. Когда рассеялось, видим — половина пакета не слетела: рядом ракета порвала кабель. Что делать? Поджигали факелом. Подбегаешь, суешь факел — она взлетает. Камни в лицо бьют — никто не замечал. Мы будто переродились. Немцы стреляют — а мы забыли о защите. Важно было одно — чтобы ракеты летели.
Дали залп. Дым рассеялся, и тут же затарахтели наши танки, пехота с криком пошла, автоматы застрочили. По льду Невы пошли танки. А над ними самолёты Ил-2, низко-низко, бомбят.
Так прорвали блокаду. Прорыв этот шел неделю. Пробили коридор шириной 11 километров и глубиной 18. Там за две недели построили железную дорогу. В Ленинград пошли грузы.
Вот она, Германия
Потом снимали блокаду: Пушкин, Красное Село, Гатчина, дошли до Пскова. Потом приказ — вернуться в Ленинград, и нас направили на Финляндию. Линию Маннергейма, которую в 39-м месяц топтали, мы прорвали за 10 дней. Подошли к Хельсинки. Финны запросили капитуляцию. Одна из стран, воевавших на стороне немцев, вышла из войны.
Нас — в Москву. Потрёпанные, измотанные. У многих куриная слепота, цинга. У меня кровь из дёсен шла. Дали нам новую технику, поправили нас под Москвой. И привезли на границу Беларуси и Польши.
Участвовали в освобождении Варшавы, Люблина. В Люблине нас чествовали, обнимали. А в Варшаве видели лагерь… Немцы там уничтожили полтора миллиона — евреев, разных национальностей.
Приходит эшелон, выгружают людей. Говорят — «перед баней» раздеться. Всю обувь, одежду — по секциям: ботиночки к ботиночкам, тапочки к тапочкам. Волосы стригли — в ёмкости. Украшения отбирали. Загоняли голых человек 150 в помещение. А сверху засыпали соль, пропитанную синильной кислотой. Жарко — она испарялась. Пять минут — и все мертвы. Наблюдатель в окне следил. Потом проветривали, и заключённые вытаскивали трупы в печи. Там горы пепла, черепов…
Дальше освободили Польшу. 16 апреля — на границе Германии. Асфальтная дорога, пробка. А на воротах — красное полотно: «Вот она, проклятая Германия». Мы остановились, стоим. Многие плачут, вспоминают. Не думали, что живыми дойдём.
Берлин капут
Последний бой у меня был 29 апреля, в центре Берлина, район зоопарка. Широченная улица, высоченные дома из дикого камня. Горят наши танки, машины, убитые пехотинцы. Мы были приданы пехотному батальону: обеспечивали прорыв. Впереди танки с пехотой, за ними мы. Застревают — мы даём залп.
А тут у немцев фаустпатроны. Такая трубка с порохом, головка. Прожигает броню, и взрыв внутри. В подвалах сидел целый полк немцев: фаусты, гранаты, автоматы.
Решение было такое: напротив подвалов, где они сидели, стоял дом, занятый нашими. Мы в окна того дома затащили и наложили ракеты. Немцы это увидели, вышли с белым флагом. Парламентёры. Наш старший лейтенант спрашивает: «Сдаетесь?» А немец ему нагло: «Это вы сдаетесь!» Наш его обложил по-русски, и они ушли.
Мы наложили больше ста ракет в те окна. Командир приказал: «Прочищайте дорогу! К 4 утра 1 мая!»
Сомкнули кабели — взрыв! Дом, где мы были, загорелся, от взрыва рухнул и соседний. Немцы полезли из подвалов. Вылезли, сложили оружие в кучу, построились — человек двести. «Берлин капут, Германия капут».
Двинулись к Рейхстагу. Три километра. К 5–8 утра пробивались. У самого Рейхстага — огонь, взрывы. Подошли наши части, ждали. Я зашел в какой-то дом, всё горит, бумаги летают, стрельба. Спустился, сел на ступеньках. Сидят артиллеристы, миномётчики. И слышим — стрельба утихает, утихает…
Вдруг топот. Крики: «Победа!»
Что тут началось… Обнимаемся, целуемся, плачем, палим в воздух из всего, что есть. Сели, меняемся трофеями. Танкист один дал мне портсигар. Открыл — а там не табак, бумажки какие-то. Мы сворачиваем «козьи ножки», махорку свою забиваем. Курим — восторг.
В 9–10 утра 1 мая для нас война кончилась. Хотя отдельные группы немцев еще прятались, нападали, но с ними справились.
Победа… Это я вам, может, один процент рассказал.
Каждые пять лет мы, кто прорывал блокаду, собирались в Ленинграде. Я себя ленинградцем считал: мы же голодали вместе с ними. В 1985-м приехали на День Победы.
Прошли по Невскому, банкет в ресторане. Собралось нас человек сто — рядовых, офицеров, кто до Берлина дошел. Ну, горячительное ударило. Начальник штаба встает: «Дошли до Берлина, а памяти нет. Установки наши в музее — кто про них знать будет?» Думали, кто напишет.
А меня на фронте Ванюшкой звали — самый молодой офицер, 18 лет, грамотный. Я ж им письма домой помогал писать, романтические. «Ты, — говорят, — и напишешь!»
Приехал домой. Пять лет писал. Книга, говорят, впечатление произвела…
Рассказ создан на основе видео выступления ветерана на Ютуб.
Книгу "От Ленинграда до Берлина: записки гвардейского минометчика". можете скачать по этой ссылке
Дорогие читатели!
Мы в неоплатном долгу перед защитниками нашей Родины. Сегодня у нас есть возможность отблагодарить не только словом, но и делом. Вы можете оказать реальную помощь ветеранам через благотворительный фонд "Память поколений". Давайте покажем им, что их подвиг не забыт.