Беспросветная, густая, как деготь, осенняя ночь окутала Плещеево озеро. Вода, черная и маслянистая, не отражала ни единой звезды, словно поглощала сам свет. Ветер, резкий и пронизывающий, гулял по оголенным холмам, срывая последние побуревшие листья с берез, стоящих частоколом у подножия Александровой горы.
Я стоял на ее вершине, чувствуя, как леденящий холод просачивается сквозь подошвы ботинок. Я был не один. Рядом, огромный и безмолвный, лежал он — Синий камень. В лунном свете, пробивавшемся сквозь рваные облака, он и впрямь отливал глубоким, почти чернильным синим цветом. Говорят, этот цвет особенно ярок по утрам, после росы, или в такие вот неестественно тихие ночи. Двенадцать тонн древнего кварцевого биотитового сланца. Не просто валун, оставленный отступившим ледником. Нечто большее.
Я был историком, этнографом, человеком науки. Моя цель заключалась в том, чтобы документально зафиксировать ночные «бдения» у камня, посмеявшись над суевериями новоявленных неоязычников и местными байками. Диктофон в кармане куртки тихо гудел, камера на штативе была направлена на исполинскую глыбу.
Сначала ничего не происходило. Лишь ветер да редкие крики ночных птиц. Но чем глубже в ночь, тем сильнее меня охватывало странное чувство. Тревога, беспричинная и тошнотворная, подползала к горлу. Воздух становился гуще, тяжелее, дышать им было все труднее. Я списывал это на усталость и осеннюю сырость.
И тогда камень «задышал».
Это было не физическое движение. Нет, он лежал неподвижно, как и миллионы лет. Но пространство вокруг него начало пульсировать. Словно гигантское невидимое сердце билось в такт шороху волн у берега. От камня исходила аура глубочайшей, первобытной старости. Она была ощутима кожей — легкое, противное покалывание, будто от статического электричества.
Я включил камеру. В видоискателе камень казался еще темнее, почти провалом в реальности. Я подошел ближе, протянул руку, чтобы коснуться шершавой, испещренной трещинами поверхности. И отшатнулся.
Камень был теплым.
В такую-то промозглую ночь, когда все вокруг покрылось инеем, этот гранитный левиафан хранил тепло, словно живой организм. Я прикоснулся снова, уже ладонью. Тепло было не поверхностным, оно шло изнутри, глубинное, пульсирующее в такт тому самому невидимому сердцу. А под пальцами я почувствовал едва уловимую вибрацию, низкочастотный гул, который скорее угадывался костями, чем воспринимался ушами.
Именно в этот момент ветер внезапно стих. Полная, абсолютная тишина обрушилась на мир. Ни шелеста листьев, ни плеска воды — ничего. Будто кто-то выключил звук. Мое собственное дыхание показалось мне оглушительным.
И тогда я его услышал. Сначала это был шепот. Неясный, многоголосый, доносящийся не извне, а прямо из головы. Он струился по извилинам мозга, словно вода. Я не понимал слов, но интонация была ясна — это были молитвы. Древние, полные отчаяния и надежды, обращенные к камню. К Нему. Я закрыл глаза, и передо мной поплыли образы: люди в звериных шкурах, с лицами, искаженными экстазом и страхом, возлагающие к подножию глыбы дары — горсти зерна, украшения, а иногда и нечто более жуткое, темное и липкое.
Шепот нарастал, сливаясь в гул толпы. Я почувствовал запахи — дым костров, горячего воска и медвежьей шкуры, и еще что-то… сладковато-приторный, тошнотворный запах гниющей плоти и старой крови. Я зажал уши, но это не помогало. Голоса звучали внутри.
«Хозяин… Прими… Услышь…»
Я попытался встать, отползти, но ноги не слушались, будто вросли в землю. Я с ужасом посмотрел на камень. Его синий цвет теперь казался фосфоресцирующим, он светился изнутри тусклым, зловещим сиянием, как гниющее в глубинах океана существо. Тени вокруг него зашевелились. Они сгущались, принимая формы — то длинные и тонкие, с неестественно вытянутыми конечностями, то короткие и приземистые, с рогатыми силуэтами. Тени древних богов, которым поклонялись здесь, у этого камня. Они плясали вокруг меня, беззвучно крича, протягивая ко мне руки-плети.
Я понял, что это не просто камень. Это дверь. Древняя, как сама земля, и забытая. Но дверь никогда не бывает просто объектом. У двери есть сторож. Или хозяин.
История камня, которую я изучал, пронеслась в моем помутневшем сознании. Его пытались утопить — но озеро вытолкнуло его на берег, отполировав до сияния. Его закопали — но он снова «выполз» на поверхность, будто живой. Церковь боролась с ним, ставя на гору кресты, но ветра и время смели их, а камень остался. Он не хотел уходить. Он ждал.
Ждал чего? Или кого?
Ветер вернулся, но это был уже не тот осенний ветер. Он был ледяным, несущим запах вечной мерзлоты и звездной пустоты. Он выл, и в его вое я различил слова, одно, повторяющееся снова и снова, на языке, которого не знал, но значение которого понимал всем нутром:
«Жертва».
Ужас парализовал меня. Я был не наблюдателем. Я был участником. Приглашенным гостем на этот ночной шабаш. Или… предложенным блюдом.
Тени сомкнулись вокруг. Их призрачные руки коснулись меня, и в местах прикосновений вспыхивала адская боль, будто меня жгли раскаленным железом. Я закричал, но мой крик поглотил все тот же вой ветра и нарастающий гул из-под камня. Земля под ногами затряслась. Не сильно, но достаточно, чтобы я почувствовал, как нечто колоссальное шевелится внизу.
Синее свечение камня стало ослепительным. В его центре образовалась воронка, чернее самой черноты, вращающаяся, затягивающая в себя взгляд и душу. Из этой воронки выползло Оно.
Это не было ни человеком, ни зверем. Это была сама Тень, обретшая плотность, сотканная из холода, безумия и той самой древней, дочеловеческой мощи, что исходила от камня. У Него были глаза — две мертвые голубые звезды, горящие в бездне. Оно было похоже на гигантского червя, на спрута, на паукообразное, но постоянно меняло форму, и от этого становилось еще страшнее.
Оно медленно поползло ко мне. Я не мог двинуться, не мог отвести взгляд. Его холодное дыхание обжигало мое лицо. Оно было голодным. Оно ждало очень долго.
И в этот миг из моей груды исследовательского хлама выпала маленькая, старая медная иконка, которую мне накануне вручила в городе одна старушка — «от озера, от камня, от ночи… охрани, Господи». Она упала в лужу, и тихий плеск прозвучал как взрыв.
Монстр, почти достигший меня, замер. Мертвые звезды-глаза сузились. Он не отпрянул от иконки, нет. Он просто… заинтересовался. Он повернул свою безликую голову к луже, где лежал тот маленький кусочек другой веры, другой силы. И Он издал звук. Не рык, не шипение. Нечто похожее на ледяной, безразличный смех. Смех над тщетностью человеческих попыток защититься от того, что было древнее их богов.
Но этой доли секунды мне хватило. Инстинкт самосохранения пересилил паралич. Я рванулся с места, не думая ни о камере, ни о диктофоне, ни о чем вообще. Я бежал с той горы, спотыкаясь, падая, обдирая в кровь руки и лицо, чувствуя на спине ледяное дыхание того, что оставил позади. Я бежал, пока не рухнул без сил на окраине города, у первого же дома, где светилось окно.
Меня нашли утром. Полубезумного, в грязи, со странными узорами, похожими на древние руны, выжженными на плече. Камеру и диктофон я потерял. Никто не поверил моим бредням. Списали все на переутомление, ночные кошмары и, возможно, на руку местных хулиганов, которые могли подшутить над столичным ученым.
Я уехал. Но я не могу забыть. Я сплю с включенным светом. Я не смотрю на большие темные камни. А по ночам мне кажется, что я снова чувствую тот низкочастотный гул, идущий из самой глубины земли. И я понял самую жуткую правду о Синем камне.
Его не боялись местные жители. Его боялась сама Церковь, пытаясь уничтожить или скрыть его. Его боялось само озеро, которое столетиями выталкивало его на берег, не желая держать в своих водах.
Потому что камень — это не бог. И не дьявол. Это тюрьма.
И в ту ночь… я стал тем, кто чуть не сорвал замок.