Случайная встреча в лесу, ставшая возможной из-за чужой беды и житейской мудрости деда, дала Анне нечто большее, чем просто возможность помочь заблудившемуся ребенку. Она дала ей точку опоры. Маленькую, но такую важную. И первую надежду на то, что настоящее счастье часто приходит оттуда, откуда его совсем не ждешь.
Лето набирало силу, превращаясь из робкой весны в знойное, ароматное половодье красок и звуков. Для Анны эти недели стали временем медленного исцеления. Ее визиты к тете Поле стали регулярными — сначала раз в неделю, потом два, а теперь она бывала там почти через день. Предлог всегда находился: то помочь Маше с простой вышивкой, то принести свежеиспеченный хлеб, то просто "зайти по дороге".
Но все они понимали — и Алексей, и Анна, и даже маленькая Маша — что эти встречи стали чем-то гораздо большим. Между ними возникала странная, почти семейная идиллия. Анна проводила время с Машей, читала ей книжки, учила ее простым стишкам, а Алексей тем временем работал в своей маленькой мастерской, дверь в которую была всегда открыта.
Однажды теплым июльским вечером, когда Маша уже уснула, а тетя Поля ушла к соседке, они сидели на крылечке дома Алексея. Воздух был густым и сладким от запаха цветущей липы. В руках Анны была очередная фигурка — на этот раз лошадка с удивительно живыми, полными огня глазами.
— Вы знаете, — тихо сказала она, не поднимая глаз на резное изделие, — я иногда думаю, что наша встреча в лесу была не просто случайностью.
Алексей, сидевший на ступеньке ниже, обернулся к ней. В сумерках его лицо казалось более мягким, менее замкнутым.
— А чем же еще? — спросил он осторожно.
— Не знаю. Судьбой? — она наконец посмотрела на него. — Если бы не это предательство, если бы я не была так сломлена, дед не повел бы меня в лес. И мы бы не нашли Машу. И я бы никогда...
Она замолчала, смущенная собственной откровенностью.
— И вы бы никогда не встретили такого угрюмого и неразговорчивого человека, как я, — закончил он за нее с легкой улыбкой.
— Вы не угрюмый, — возразила Анна. — Вы... внимательный. И очень терпеливый. С деревом. С Машей. Со мной.
Они смотрели друг на друга в сгущающихся сумерках, и в воздухе повисло невысказанное напряжение. Алексей первым опустил взгляд.
— Война отнимает у человека многое, Анна. Но самое страшное — она отнимает веру. Веру в людей, в будущее, в себя. После госпиталя я долго не мог находиться среди людей. Казалось, что все они смотрят на меня и видят только инвалида, искалеченного душой и телом. Маша... она стала тем якорем, который не дал мне окончательно потерять себя. А вы... — он запнулся, подбирая слова. — Вы стали первым человеком после войны, с которым я снова почувствовал... покой.
Он говорил тихо, монотонно, но каждое слово отзывалось в Анне эхом собственной боли. Она поняла, что они были ранены одним и тем же — не осколками и пулями, а предательством и потерей веры. Только ее рана была свежей, а его — старой, затянутой, но все еще болезненной.
— Сергей... мой жених... — впервые за все время она произнесла его имя вслух не с болью, а с легкой грустью. — Он говорил, что война все меняет. Но я теперь понимаю, что она не меняет людей. Она лишь обнажает то, что в них было всегда. Он всегда был эгоистичным. Просто в мирной жизни это не было так заметно.
Алексей внимательно слушал, не перебивая.
— А вы... — продолжила она, — вы, кажется, стали только лучше. Несмотря ни на что.
Он покачал головой.
— Нет. Просто я научился ценить тишину и простые вещи. И понимать, что некоторые раны не заживают полностью. Их просто нужно принять как часть себя.
Он протянул руку и взял у нее из пальцев деревянную лошадку. Их пальцы ненадолго соприкоснулись, и Анна почувствовала, как по ее руке пробежала теплая волна.
— Знаете, — сказал Алексей, поворачивая фигурку в руках, — я начал резать по дереву в госпитале. Врач сказал, что это поможет восстановить моторику рук. А оказалось, что это лечит душу. Когда ты видишь, как из бесформенного куска дерева рождается что-то красивое... Это возвращает веру в то, что и из хаоса может возникнуть порядок. И смысл.
Он протянул лошадку обратно Анне.
— Держите. Это вам.
— Но это же ваша работа! Вы можете продать ее...
— Нет, — мягко, но твердо прервал он. — Эту — нет. Я вырезал ее в тот день, когда вы впервые пришли к тете Поле. Она... особенная.
Анна взяла фигурку и прижала ее к груди. В этом простом жесте, в этом молчаливом признании было больше тепла и понимания, чем во всех словах, которые она слышала от Сергея за годы их отношений.
В этот момент с улицы донесся шум мотора — редкое явление для их деревень. На дороге остановился грузовик, из кабины вышел мужчина и направился к ним. По мере его приближения Анна замерла. Даже в сгущающихся сумерках она узнала эту уверенную, немного развязную походку.
Сергей.
Он подошел ближе и остановился у калитки, его лицо выражало смесь удивления и неприятного любопытства.
— Анна? Что ты здесь делаешь? — его взгляд скользнул по Алексею, оценивающе и холодно.
Анна почувствовала, как все ее тело напряглось. Старая боль, казалось, навсегда ушедшая, на мгновение вернулась, острая и жгучая. Но потом ее взгляд упал на деревянную лошадку в ее руках, и она почувствовала странное спокойствие.
— Я в гостях, Сергей, — ответила она ровным голосом. — А что ты здесь делаешь?
— Привез кое-какие стройматериалы для нового клуба, — он пожал плечами, не отводя от нее взгляда. — Слушай, нам нужно поговорить.
Алексей молча поднялся с ступенек. Его лицо было невозмутимым, но в глазах Анна прочитала готовность встать на ее защиту, если понадобится.
— Мне кажется, мы все сказали друг другу, Сергей, — тихо, но твердо произнесла Анна.
— Нет, не все, — он сделал шаг вперед, но Алексей столь же уверенно шагнул ему навстречу, блокируя путь.
— Девушка сказала, что разговор окончен, — проговорил Алексей. Его голос был тихим, но в нем слышалась стальная уверенность, заставляющая прислушаться.
Сергей на мгновение опешил, затем презрительно усмехнулся.
— Ясно. Новый защитник нашелся. Ну ладно, Анна. Как знаешь.
Он развернулся и пошел обратно к грузовику. Через мгновение мотор рыкнул, и машина тронулась, оставляя за собой облако пыли.
Анна стояла, дрожа от напряжения. Она боялась оглянуться на Алексея, боялась увидеть в его глазах жалость или вопросы.
Но когда он заговорил, в его голосе не было ни того, ни другого.
— Холодно становится, — тихо сказал он. — Пойдемте в дом, я чай поставлю.
И в этой простой, бытовой фразе было столько понимания и такта, что Анна почувствовала, как последние остатки ее напряжения растворяются. Она кивнула и последовала за ним в дом, крепко сжимая в руке деревянную лошадку — символ новой, только начинающейся жизни.
***
После визита Сергея в доме воцарилась напряженная тишина, которую нарушал лишь тихий свиток кипящего на печи самовара. Алексей молча разливал чай по кружкам, его спина была напряжена, но на лице не читалось ни осуждения, ни любопытства. Он поставил перед Анной кружку с парящим ароматным чаем и сел напротив.
— Простите за эту сцену, — наконец проговорила Анна, не в силах вынести молчание. Ее пальцы нервно перебирали деревянную лошадку.
— Вам не за что извиняться, — спокойно ответил Алексей. — Каждый несет свой крест. И каждый имеет право на свое прошлое.
Он не стал расспрашивать, и в этой тактичности было больше мудрости, чем в самых проникновенных словах. Анна почувствовала, как внутри нее что-то переворачивается. Глубокая благодарность смешалась с внезапным осознанием: этот мужчина, сам того не ведая, стал для нее надежной гаванью в бушующем море ее эмоций.
— Он был другим до войны, — тихо начала она, глядя на пар, поднимающийся из кружки. — Или, может, я просто не хотела замечать. А когда вернулся... будто чужая душа в знакомом теле.
Алексей внимательно слушал, его серые глаза были прикованы к ее лицу.
— Война меняет не всех, — сказал он после паузы. — Но всех проверяет на прочность. Одних ломает, других закаляет. А третьи... третьи просто надевают маску, и под ней уже не разберешь, где настоящий человек, а где выживание.
— А вы? — рискнула спросить Анна. — Какая вы маска надели?
Он задумался, его пальцы медленно водили по краю кружки.
— Никакую. Пытался — не получилось. Решил, что лучше буду молчать, чем притворяться. Пока не встретил... — он запнулся, посмотрел на нее, и в его взгляде мелькнуло что-то теплое и беззащитное. — Пока не встретил вас и Машу.
В горнице послышался шорох, и в дверь просунулась сонная Маша.
— Я пить хочу, — прошептала она, протирая кулачками глаза.
Анна поднялась и подвела девочку к столу, налила ей воды. Та жадно прильнула к кружке, потом уставилась на Анну.
— Тетя Аня, а ты не уходи сегодня. Останься с нами.
Неожиданная просьба застала Анну врасплох. Она посмотрела на Алексея, ожидая, что он вмешается, но он сидел, склонив голову, и в его позе читалась та же напряженная ожидание.
— Милая, я не могу, — мягко сказала Анна, гладя Машу по волосам. — Мой дом тут недалеко, дедушка один.
— Ну хоть чуть-чуть посиди, пока я усну, — не сдавалась девочка.
Анна не смогла отказать. Она уложила Машу в кровать, села рядом на краешек, напевая тихую колыбельную, которую когда-то пела ей мать. Девочка почти сразу же погрузилась в сон, уцепившись рукой за край Анниного платья.
Когда Анна вернулась в главную горницу, Алексей стоял у окна, глядя в ночную тьму.
— Спасибо, — сказал он, не оборачиваясь. — Вы для нее... как лучик света. После сестры... — он не договорил, но Анна поняла. Мать Маши, его сестра, видимо, была в очень тяжелом состоянии.
Она подошла к нему ближе.
— Алексей... Мне пора.
Он обернулся. В темноте его лицо казалось бледным, а глаза — почти черными, полными невысказанных эмоций.
— Я провожу вас.
Дорога до околицы прошла в молчании, но оно было уже иным — не неловким, а насыщенным, полным понимания. У калитки тети Полины Анна остановилась.
— Спасибо за сегодня, — проговорила она. — За... за все.
Алексей сделал шаг вперед. Лунный свет падал на его лицо, и Анна увидела в его глазах ту самую уязвимость, которую он обычно так тщательно скрывал.
— Анна, — произнес он тихо, и ее имя в его устах прозвучало как самая нежная мелодия. — Я не умею красиво говорить. И не богат. И за душой у меня только эта изба да руки, которые умеют держать стамеску. Но... — он глубоко вздохнул. — Но когда вы рядом, я снова начинаю чувствовать себя живым. А не просто выжившим.
Он не стал ждать ответа, развернулся и пошел прочь, оставив Анну стоять у калитки с бьющимся сердцем и новой, странной надеждой, которая на этот раз была лишена страха.
Возвращаясь домой под усыпанным звездами небом, Анна думала о двух мужчинах. Один обещал ей золотые горы и клялся в вечной любви, но предал при первой же возможности. Другой не обещал ничего, кроме своей тихой, верной поддержки, и в этой простоте было больше честности, чем во всех клятвах прошлого.
Она зашла в дом, где уже спал дед Петр. На столе лежала деревянная лошадка, подаренная Алексеем. Анна взяла ее в руки и вдруг поняла, что боль от предательства Сергея окончательно ушла, оставив после себя лишь легкую, почти неосязаемую грусть. Как шрам, который больше не болит, а лишь напоминает об извлеченном уроке.
А на смену той боли приходило новое чувство — тихое, глубокое, как лесное озеро, и такое же чистое. Оно еще не имело имени, но уже жило в ее сердце, согревая его изнутри и даря силы смотреть в завтрашний день без страха.
***
Сенокосная пора подходила к концу, и деревня отмечала это событие скромным праздником возле нового клуба. Небо над Высоким было ясным и бездонным, пахло свежескошенной травой и дымком от самоваров, расставленных на длинных столах под открытым небом. Для Анны этот день стал первым по-настоящему светлым за последние месяцы.
Она пришла вместе с дедом Петром, в простом, но нарядном ситцевом платье, с аккуратно уложенной косой. В кармане у нее лежала та самая деревянная лошадка — талисман, напоминавший о тихом признании Алексея.
Народ собирался постепенно. Звучали гармошка и балалайка, кто-то запел старую лирическую песню. Анна помогала тетке Поле расставлять угощения, но взгляд ее постоянно блуждал по собравшимся, выискивая в толпе высокую фигуру в синей рубашке.
Алексей появился не сразу. Он пришел с Машей, одетой в новенькое платьице, купленное, как потом выяснилось, на деньги от проданных на рынке фигурок. Увидев Анну, он улыбнулся своей сдержанной, но такой теплой улыбкой и направился к ней.
— Поздравляю с окончанием сенокоса, — сказал он, останавливаясь рядом. — Хороший урожай нынче.
— И вас тоже, — кивнула Анна, чувствуя, как заливается румянцем.
Маша, не теряя времени, утащила деда Петра смотреть на лошадей, а тетя Поля внезапно вспомнила о недосоленном пироге и умчалась его «спасать». Они снова остались одни, но на этот раз не в тишине вечерней избы, а в самом центре деревенского веселья.
— Анна, — тихо начал Алексей, глядя куда-то поверх ее головы, — я вчера... Я хотел спросить...
Но закончить фразу ему не дали. К ним подошел Сергей. Он был в новой гимнастерке, с иголочки, и смотрел на Алексея с неприкрытой насмешкой.
— Орлов, слышал, ты тут не только по дереву строгать мастак, но и по чужим невестам, — громко произнес он, чтобы слышали окружающие.
Анна почувствовала, как по ее спине пробежали мурашки. Она видела, как сжались кулаки у Алексея, как напряглись его плечи. Но он молчал, словно принимая этот удар как должное.
И тогда в Анне что-то перевернулось. Вся боль, вся обида, все унижение, которое она терпела все эти недели, вырвалось наружу. Она сделала шаг вперед, став между двумя мужчинами, и посмотрела прямо на Сергея. Голос ее звенел от холодной ярости.
— Во-первых, Сергей, я тебе больше не невеста. И не была ею с того дня, как ты привез свою Ирину. А во-вторых, — она обернулась и взяла Алексея под руку, чувствуя, как он вздрогнул от неожиданности, — Алексей Орлов — человек чести. В отличие от некоторых. И если уж на то пошло, то это ты пришел на мой праздник. На праздник моих друзей.
Тишина, воцарившаяся вокруг, была оглушительной. Все смотрели на них: на разгневанную Анну, на смущенного и тронутого Алексея, на побелевшего от ярости Сергея.
— Друзей? — фыркнул тот. — Ну ладно. Не буду мешать вашей... дружбе.
Он развернулся и ушел, расталкивая людей. Анна все еще держала Алексея под руку, чувствуя, как дрожат ее колени. Но внутри нее бушевало не горе, а странное, победоносное ликование. Она наконец сказала ему все, что думала. Публично. И это освободило ее.
Гармошка снова заиграла, зазвучала более быстрая, заводная мелодия. Кто-то крикнул: «Ну, что стоим? Пошли в пляс!»
Алексей осторожно повернулся к Анне. В его глазах светилось что-то новое — восхищение, благодарность и та самая надежда, которую она когда-то разглядела в глубине его серых глаз.
— Анна, — сказал он, и голос его был твердым и уверенным. — Простите за наглость, но... не спляшете со мной? Я, конечно, не большой мастер, но... попробовать могу.
Она улыбнулась, чувствуя, как с ее души спадает последний груз.
— Я тоже не мастерица. Но попробовать можно.
И они пошли в круг. Танец их был простым, даже немного неуклюжим. Алексей действительно плохо танцевал, но в его движениях была такая бережная внимательность к ней, такая искренняя радость от того, что она просто рядом, что Анна забыла обо всем на свете. Она смеялась, ловя его смущенные взгляды, и впервые за долгие-долгие месяцы ее смех был настоящим, идущим от самого сердца.
Когда музыка стихла, они стояли, не отпуская друг друга, запыхавшиеся и счастливые. Вокруг них хлопали, улыбались, и даже тетя Поля утирала слезу радости краем фартука.
Вечером, провожая Анну и деда Петра до телеги, Алексей шел рядом, крепко держа за руку заснувшую на его плече Машу.
— Спасибо вам за сегодня, — проговорил он, когда они уже дошли до места. — За то, что... вступились.
— Я просто сказала правду, — ответила Анна, глядя на звездное небо. — И это была самая легкая правда в моей жизни.
Он помог ей взобраться на телегу, и его рука задержалась в ее ладони на мгновение дольше, чем было необходимо.
— Анна, — снова произнес он ее имя, и в темноте она почувствовала, а не увидела его улыбку. — До скорой встречи.
— До скорой, Алексей.
Дед Петр тронул лошадь, и телега плавно покатила по дороге домой. Анна сидела, обернувшись, и смотрела на удаляющуюся фигуру Алексея, пока та не растворилась в ночной темноте. Она прижала к груди деревянную лошадку и поняла, что настоящее счастье действительно приходит оттуда, откуда его совсем не ждешь. Оно пришло к ней не с громкими клятвами и обещаниями, а с тихим стуком стамески по дереву, с доверчивым взглядом маленькой девочки и с парой честных серых глаз, в которых она наконец-то нашла свое отражение — не искалеченное предательством, а исцеленное любовью.
***
Август подходил к концу, наполняя воздух терпким ароматом спелой рябины и первых яблок. Отношения между Анной и Алексеем постепенно обретали ту прочную, глубокую связь, которая рождается не в страстных порывах, а в совместных заботах и тихом понимании.
Как-то раз Алексей попросил Анну помочь разобрать старый сундук, оставшийся от его бабушки. Они сидели на полу в горнице, перебирая пожелтевшие фотографии и письма. Маша играла рядом с деревянными игрушками, которые Алексей продолжал мастерить для нее.
Среди старых документов Анна нашла потрепанный конверт с фронтовым адресом. Внутри лежало письмо, датированное 1943 годом.
— Это от моей сестры, Лиды, — тихо пояснил Алексей, заметив ее интерес. — Машиной матери. Она была военным врачом.
Анна осторожно развернула листок. Аккуратный почерк рассказывал о буднях госпиталя, о спасенных жизнях, о надежде на скорую победу. Но одно место особенно тронуло ее:
«Сегодня снова работала почти сутки без отдыха. Когда вышел из операционной, понял, что больше не могу стоять на ногах. Но потом ко мне подошел молодой лейтенант, которого мы вчера вытащили с того света. Просто молча протянул кусок хлеба и улыбнулся. В такие моменты понимаешь, ради чего все это...»
Анна подняла глаза на Алексея.
— Она удивительный человек, твоя сестра.
— Была, — поправил он грустно. — После ранения под Кенигсбергом она так и не оправилась полностью. Сейчас находится в санатории под Москвой. Врачи говорят, шансов мало.
В его голосе прозвучала та самая боль, которую Анна научилась узнавать за эти недели — глубокая, привычная, ставшая частью самого существа.
— Прости, — прошептала она.
— Не за что, — он взял у нее из рук письмо, осторожно сложил его. — Жизнь есть жизнь. И мы должны быть благодарны за те светлые моменты, что она нам дарит.
В этот момент в дом вошла тетя Поля с охапкой только что собранного укропа. Увидев их за разбором сундука, она удовлетворенно хмыкнула.
— Вот и хорошо, что старье разбираете. Надо же новому место освобождать, — многозначительно сказала она, направляясь к печи.
Анна и Алексей переглянулись, и на их лицах появились одинаковые смущенные улыбки. Они понимали, о каком «новом» говорит тетя Поля.
Позже, когда Маша уснула, а тетя Поля ушла к себе, они сидели на крыльце и смотрели на зажигающиеся звезды. Воздух был наполнен ароматом цветущего табака и свежескошенной травы.
— Знаешь, — тихо начал Алексей, — когда я вернулся с фронта, я думал, что никогда больше не смогу чувствовать себя частью... нормальной жизни. Казалось, что во мне что-то сломалось навсегда.
Анна молча слушала, давая ему возможность выговориться.
— Но потом появилась Маша. А потом... ты. И я понял, что раны — даже самые глубокие — могут заживать. Не полностью, конечно. Шрамы остаются. Но они перестают болеть.
Он повернулся к ней, и в лунном свете его лицо казалось особенно открытым и беззащитным.
— Я не богатый человек, Анна. У меня нет ни дома, ни состояния. Только эта арендованная комната да руки, которые кое-что умеют. Но... — он сделал паузу, собираясь с мыслями. — Но я хотел бы построить для нас дом. Настоящий, свой. Если ты... согласна.
Анна смотрела на него, и в ее душе рождалось странное, щемящее чувство — смесь глубокой нежности и абсолютной уверенности в правильности выбора. Она положила свою руку на его — сильную, покрытую шрамами и мозолями, но такую бережную в своих прикосновениях.
— Мне не нужен дворец, Алексей, — тихо сказала она. — Мне нужен дом. А дом — это там, где любят и ждут. Где ты есть.
Он медленно, словно боясь спугнуть хрупкое счастье, обнял ее за плечи. Они сидели так, не двигаясь, слушая, как в ночной тишине стрекочут сверчки и шумит листва старых берез.
— Я подам документы на участок, — проговорил Алексей после долгого молчания. — На окраине деревни есть свободное место. С видом на реку и лес. Как раз там, где мы с тобой встретились.
Анна улыбнулась, прижимаясь к его плечу.
— Идеальное место.
Вдруг с дороги донеслись шаги. К калитке подошел запыхавшийся подросток — сын соседа тети Поли.
— Алексей Иванович! Вам срочная телеграмма! — мальчик протянул сложенный листок бумаги.
Алексей взял телеграмму, лицо его стало серьезным. Он развернул ее, пробежал глазами по тексту, и все черты его вдруг заострились.
— Что случилось? — тревожно спросила Анна.
Он медленно поднял на нее глаза, и в них она прочитала смесь боли и решимости.
— Это из санатория. Лидия... ей стало хуже. Очень хуже. Они просят приехать.
Он сжал телеграмму в кулаке, костяшки пальцев побелели.
— Мне нужно ехать. Завтра же.
Анна положила руку на его сжатый кулак, ощущая напряжение, исходящее от всего его существа.
— Поедем вместе, — твердо сказала она. — Я не оставлю тебя одного с этим.
Он посмотрел на нее с такой благодарностью, что у Анны сжалось сердце.
— А Маша? — спросил он.
— Маша останется с дедом и тетей Полей. Они справятся.
Он кивнул, и в его глазах появилась та самая уверенность, которая рождается, когда знаешь, что в трудную минуту есть на кого опереться.
Позже, провожая Анну до околицы, Алексей сказал:
— Знаешь, я всегда думал, что судьба — это что-то вроде реки, которая несет тебя по течению, и ты не можешь ничего изменить. Но сейчас я понимаю — иногда судьба дает нам шанс свернуть в другую протоку. Туда, где тебя ждет настоящее счастье.
Он наклонился и впервые по-настоящему поцеловал ее — нежно и бережно, как самое дорогое сокровище.
Возвращаясь домой, Анна думала о странных поворотах судьбы. Всего несколько месяцев назад ее жизнь казалась разрушенной. А сейчас она шла по темной дороге, чувствуя на губах вкус его поцелуя и зная, что впереди их ждут испытания, но они пройдут их вместе.
На душе у нее было и тревожно, и спокойно одновременно. Тревожно — за Лидию, за Алексея, за их хрупкое, только начинающееся счастье. Но спокойно — потому что она наконец-то нашла свое место в этом мире. И это место было рядом с человеком, чья душа была так похожа на ее собственную — израненной, но не сломленной, искалеченной войной, но сумевшей найти в себе силы для новой жизни и новой любви.
***
Дорога до санатория под Москвой заняла два дня. Два дня, которые показались Алексею вечностью. Он сидел в вагоне поезда, сжав руки в кулаки, и смотрел в окно на мелькающие леса и поля. Анна молча сидела рядом, изредка касаясь его руки, напоминая, что он не один.
Санаторий оказался большим белым зданием с колоннами, утопающим в зелени парка. Воздух здесь был другим — пахло лекарствами, хлоркой и тихой грустью.
Медсестра, проводившая их в палату, говорила тихо и осторожно:
— Лидии Михайловне сегодня немного лучше. Она в сознании. Но, пожалуйста, не утомляйте ее.
Анна осталась в коридоре, давая Алексею возможность побыть с сестрой наедине. Она видела, как он глубоко вздохнул, прежде чем войти, как выпрямил плечи, готовясь к самому трудному разговору в своей жизни.
Через полчаса он вышел из палаты. Лицо его было бледным, но спокойным.
— Она хочет познакомиться с тобой, — сказал он Анне.
Лидия лежала на белой подушке, и сразу было видно, что когда-то она была красавицей. Черты лица напоминали Алексея, но ее глаза — такие же серые — казались больше из-за худобы и болезненной бледности.
— Анна? — тихо произнесла она, и в ее голосе была та же хрипотца, что и у брата, но более слабая. — Подойдите ближе.
Анна осторожно подошла к кровати. Лидия смотрела на нее внимательно, изучающе, но без осуждения.
— Спасибо, что приехали, — прошептала она. — И что помогаете моей девочке. И... ему.
Она кивнула в сторону Алексея, который стоял у окна, отвернувшись, но Анна видела, как напряжены его плечи.
— Это мне нужно благодарить судьбу, что встретила их, — честно ответила Анна.
Лидия слабо улыбнулась.
— Он писал мне о вас. В последнем письме. Говорил, что встретил женщину с добрым сердцем. Я рада. Он заслуживает счастья. И Маша тоже.
Она замолчала, закрыв глаза от усталости. Потом снова открыла их, и взгляд ее стал острым, ясным.
— Обещайте мне... Обещайте, что будете заботиться о них. Что дадите Маше то, что я не смогу.
Анна почувствовала, как комок подступает к горлу. Она взяла худую, почти невесомую руку Лидии в свои.
— Обещаю. Я буду любить ее как родную. И Алексея тоже.
Лидия кивнула, и ее лицо осветилось благодарностью. Она посмотрела на брата, и между ними прошел безмолвный диалог, понятный только им двоим.
Через три дня Лидии не стало. Она умерла тихо, во сне, как будто решила не мешать их последнему визиту, не обременять их своей агонией.
Похороны были скромными, на маленьком кладбище рядом с санаторием. Алексей стоял у свежей могилы, прямой и негнущийся, как дерево во время бури. Он не плакал, но Анна видела, что его молчание — это крик, обращенный внутрь себя.
На обратном пути в поезде он наконец заговорил. Смотрел в темное окно, за которым проплывали огни незнакомых деревень, и говорил тихо, монотонно.
— Она была старше меня на пять лет. Всегда меня защищала. В детстве — от дворовых хулиганов. Потом — от самого себя, когда отчаивался. Ушла на фронт добровольцем. Говорила, что не может сидеть сложа руки, когда решается судьба страны. Я должен был защищать ее... А не получилось.
Анна молча слушала, понимая, что ему нужно выговорить эту боль.
— Последние годы она страдала. Боль была... невыносимой. Но она никогда не жаловалась. Только спрашивала в письмах о Маше. Радовалась каждому моему успеху. Как будто ее собственная жизнь уже не имела значения.
Он повернулся к Анне, и в его глазах стояла такая глубокая, недетская печаль, что у нее сжалось сердце.
— Теперь она свободна от боли, — тихо сказала Анна. — И она знала, что оставляет Машу в надежных руках. Это было ее последним утешением.
Алексей кивнул, сжал ее руку и больше не говорил до самого конца пути.
Возвращение в деревню было горьким и светлым одновременно. Маша, еще не понимавшая до конца, что произошло, бросилась к ним навстречу. Алексей подхватил ее на руки, крепко прижал, закрыв глаза, и в этот момент Анна увидела, как по его лицу скатилась первая слеза.
Дед Петр и тетя Поля встретили их молча, с тем особым тактом, который присущ людям, многое повидавшим на своем веку. В доме тети Поли был накрыт стол — скромный, но с любовью. И за этим столом, в кругу самых близких людей, Алексей наконец смог расслабиться.
Вечером, когда Маша уснула, они с Анной вышли в сад. Стояла тихая, звездная августовская ночь. Пахло дымком и спелыми яблоками.
— Спасибо, — сказал Алексей, останавливаясь под старой яблоней. — За эти дни. За все. Без тебя я бы... не справился.
Он повернулся к ней, и в лунном свете его лицо казалось высеченным из мрамора — красивым и печальным.
— Я понял там одну вещь, — продолжил он. — Жизнь коротка. Слишком коротка, чтобы откладывать счастье на потом. Лидия подарила мне этот урок своей смертью.
Он опустился на одно колено, и у Анны перехватило дыхание. В его руке был маленький деревянный предмет — не кольцо, а изящно вырезанная птица с расправленными крыльями.
— У меня нет фамильного кольца, Анна. Только это. Я вырезал его в поезде. Птица, которая находит свой дом после долгого полета. Как я нашел тебя.
Он смотрел на нее, и в его глазах горели звезды и надежда.
— Анна, стань моей женой. Дай мне возможность провести остаток жизни рядом с тобой. Дай мне возможность построить для нас тот дом, о котором мы говорили. Дом, где будет счастлива Маша. И мы с тобой.
Анна смотрела на него — на этого сильного, сломленного и вновь возродившегося человека, прошедшего через ад войны и личных трагедий, но сохранившего способность любить и верить. Она вспомнила все: боль предательства, отчаяние, случайную встречу в лесу, тихие вечера на крыльце, его бережные руки, его преданность...
И поняла, что ее ответ рождался не сейчас. Он рождался все эти недели, месяц за месяцем, в каждом их взгляде, в каждом прикосновении, в каждом молчаливом понимании.
Она опустилась перед ним на колени, не в силах говорить, и кивнула, обнимая его. Ее слезы текли по его гимнастерке, но это были слезы исцеления, очищения.
— Да, — прошептала она наконец. — Да, Алексей. Конечно, да.
Он прижал ее к себе, и в его объятиях не было страсти — только безграничная благодарность и чувство долгожданного прибытия домой после долгих лет скитаний.
Над ними шумели листья яблони, усыпанные наливающимися плодами. Где-то вдалеке кричала ночная птица. А в деревне, за рекой, тихо светились огни в окнах — символы обычной, мирной жизни, которая наконец-то начиналась и для них.
Они сидели под деревом, держась за руки, и молчали. Им не нужны были слова. Все было решено. Война, боль, предательство и потери остались позади. Впереди была жизнь. Долгая, сложная, но их собственная. И они знали — справятся со всем. Вместе.