Аля не ответила. Она лишь ускорила шаг, направляясь по своей дороге, оставляя позади Никиту и его слова. «Лисичка» – это прозвище, когда-то казавшееся милым, теперь резало слух, напоминая о наивности, которую она потеряла вместе с первой, такой болезненной любовью. С этого дня Аля хотела только одного, поскорее окончить школу, и уехать из Калиновки, чтобы не видеть его. А лето как на зло тянулось медленно, очень медленно, словно специально решило испытать её на прочность. Она старалась избегать Никиту, но Калиновка хоть и была большим селом, всё же это не город. Случайные встречи на улице, в магазине, или в клубе во время кино – и каждый раз сердце сжималось от невысказанной обиды, и желания забыть. Однажды, перед самым сентябрём, когда в воздухе уже витал запах осени, пришла Лида.
— Представляешь, Лариска эта, Никиты Башкатова жена, будет в школе у нас работать.
Аля замерла, ловя каждое слово подруги.
— Кем? — растерялась она, пытаясь осмыслить услышанное. Её голос прозвучал глухо, словно из-под воды.
— Продлёнку вести будет в начальных классах, — продолжила Лида, не замечая перемены в лице подруги. — Бедные детишки, чему такая научить сможет.
— А у неё что, педагогическое образование? — выдавила из себя Аля, пытаясь найти хоть какое-то рациональное объяснение.
— Откуда, — усмехнулась Лида, — просто Павел Александрович попросил, а наша Биссектриса не смогла ему отказать. Как же председатель, ты же знаешь, как она лебезит перед начальством. А тут такой случай, услужить. Председательской невестушке декретные заработать надо, вот и расстаралась.
Слова Лиды, были полны сарказма. «Жена Никиты будет работать в школе, — набатом звучали в голове Али, — в той самой школе, которую она так стремилась покинуть. И вот теперь, каждый день, ей придётся видеть её». Аля почувствовала, как внутри неё поднимается волна отчаяния. Уехать как можно скорее. Эта мысль стала ещё более навязчивой, ещё более необходимой. Она больше не могла оставаться здесь, где каждый уголок напоминал о несбывшейся мечте.
— Мне нужно уехать, и как можно скорее, — тихо произнесла она.
— Что, — не поняла её Лида, — куда ты собралась уезжать, мы ведь школу ещё не окончили?
— В Покровку, там интернат при школе есть, попрошу родителей чтобы перевели меня туда, — решительно произнесла Аля, — а тут я не останусь, просто не смогу видеть её каждый день.
— Ну ты даёшь, — возмутилась Лида, — а ещё подруга называется. Мы ведь договаривались вместе дальше в институт пойти. А теперь что?
— А мы и будем потом вместе, в институте, в городе. Ну пойми меня, не могу я так больше, — у меня вот тут, — она постучала себя кулачком по груди, — переворачивается, когда я его или её вижу. А теперь Лариса эта, каждый день перед глазами будет. Слушай, — Алю осенила идея, — а давай вместе в Покровку уйдём.
— Не знаю, — растерялась Лида, — меня родители могут не отпустить. За интернат ведь платить надо, а они у меня сама знаешь, какие прижимистые. Да и вообще, что я им скажу, почему вдруг ни с того ни с сего решила уйти учится в другую школу?
— Давай скажем что там учителя лучше, вот мы и хотим перед институтом туда перевестись, чтобы нас хорошо подготовили к поступлению.
— Слушай, а это мысль, — согласилась Лида. Отец спит и видит меня с высшим образованием, поэтому думаю и на интернат раскошелится ради этого. Решено, забираем документы, и с первого сентября, учимся в другой школе.
Идея с Покровской школой-интернатом закружила обеих девушек, и они воодушевлённо принялась убеждать родителей, в том, что им просто необходимо там учиться перед поступлением в институт. Те в свою очередь засыпали дочерей вопросами, пытаясь понять истинную причину спешного решения перевестись в Покровку. Подружки как могли, расписывали преимущества учебы школе-интернате, а главным аргументом выдвигали то, что учителя там были намного лучше, чем в их Калиновке.
— А тебе откуда это известно, — допытывалась Анна, у Лиды.
— Так я же на районные олимпиады езжу, с учениками из этой школы разговаривала, они всё мне рассказали — аргументировала дочь.
— Ладно, — произнёс строго Пётр, и посмотрел На Лиду, — пускай будет, по-твоему. Но только чтобы в институт поступила, иначе дояркой на ферму работать отправлю, поняла.
— Поняла, — кивнула она в ответ.
— Ох Петя, потакаешь ты ей, — поджала губы Анна, — ведь платить придётся.
— Ладно тебе, — примиряюще проговорил муж, — десятка, не такие уж большие деньги, раз в месяц заплатим.
— Так ведь на учёбу в городе ей собираем, а тут за школу платить придётся.
— Хвати и на город, не жадуй, развяжи кубышку. Главное, чтобы дочь диплом получила, и не месила грязь, как мы с тобой.
Подвёл Пётр итог семейному совету.
— Папа, ты в понедельник будешь нас с Лидой отвозить к занятиям, а в субботу забирать. А на каникулах мы дома будем. Покровка, это ведь совсем не далеко, всего десять километров, — стараясь быть убедительной говорила Аля.
— Я радовалась, что ты ещё год с нами будешь, а ты в другую школу уйти надумала, — сокрушалась Полина, — думаешь легко мне тебя отпустить.
— Ну мама, — Аля обнимала её за плечи, — Покровка ведь совсем рядом, и мы каждые выходные будем дома.
В итоге после долгих уговоров и даже слез, родители сдались.
Первое сентября выдалось на удивление солнечным и теплым. Аля и Лида стояли у ворот Покровской школы-интерната, сжимая в руках свои скромные чемоданы. Внутри интернат оказался словно растревоженный улей, полный таких же, как они, новичков, немного потерянных и взволнованных. Девушки быстро нашли свою комнату, небольшую, на четыре человека. Разобрав вещи, они отправились знакомиться с остальными обитателями. Многие приехали из отдаленных деревень, где не было средней школы. В школе-интернате всё было совсем не так, как в Калиновской школы. Здесь было всё более строже, преподаватели более требовательнее. Аля с Лидой с головой окунулись в учебу. Дни в Покровке полетели быстро. Подъем в семь утра, зарядка, завтрак и уроки, сменявшие друг друга, как кадры в кино. После обеда – самоподготовка и кружки по интересам. Вечером – прогулка перед сном и отбой в десять. Подружки, привыкшие к более расслабленному режиму у себя, поначалу испытывали трудности. Но, постепенно втянулись в новый ритм жизни, и уже через пару недель, ничем не отличались от своих одноклассников, которые учились здесь с первого класса. Так, незаметно прошел первый месяц. Девчонки обзавелись новыми подругами, а за Лидой даже начал ухаживать мальчик из параллельного класса.
— Слушай, ты заметила, как на тебя Димка Свиридонов смотрит, — спросила как-то Лида, подружку, когда они пошли прогуляться к речке, — по-моему, ты ему нравишься. Не упускай момент, займись им. Тем более его нужно подтянуть по истории.
— Лид, отстань, — отмахнулась Аля, — Не хочу я ни на кого обращать внимание. У мня сейчас одна цель, окончить школу, уехать в город, поступить в институт.
— Неужели Никиту забыть не можешь? Ну что ты всё думаешь о нём, душу себе надрываешь, — возмутилась Лида.
Аля остановилась у самой воды, бросила в речку плоский камешек и с грустью посмотрела вдаль.
— Дело не в Никите, Лид. Дело во мне. Я просто не хочу сейчас никаких отношений.
Лида вздохнула и обняла подругу за плечи.
— Всё будет хорошо, вот увидишь. Здесь ты его точно не встретишь, и забудешь этого Башкатова, как страшный сон.
Между тем жизнь и в Покровке, и в Калиновке, шла своим чередом. Промозглый ноябрь, с его вечной моросью и серым, низким небом, наконец-то отступил. Казалось, он выдохся, исчерпал свои запасы уныния и сырости, оставив после себя лишь воспоминание о промозглых ветрах и тусклом свете. И вот, словно по волшебству, декабрь распахнул свои объятия, принеся с собой долгожданную тишину и чистоту. Земля, еще вчера уныло обнаженная, теперь была укутана в пушистое, белоснежное покрывало. Каждый сучок дерева, каждая травинка, каждый камешек – все было преображено, покрыто тончайшим слоем сверкающего снега. Это было не просто снежное одеяло, а настоящее произведение искусства, созданное невидимым мастером.
— О господи, как мне всё это надоело, — раздражённо проговорила Лариса, укладывая волосы в высокую причёску. Её пальцы нервно перебирали пряди, — Калиновка твоя проклятая, школа эта, с дебильными учениками и такими же учителями. Ещё немного, и я тут с тоски помру, — выговаривала она Никите, стоя у зеркала.
Её отражение казалось чужим: бледное лицо, под глазами залегли тени, а в глазах плескалась неприкрытая ненависть. Внезапно её взгляд упал на живот, который уже заметно округлился под тонкой шерстяной тканью голубого сарафана. Лицо Ларисы исказилось гримасой отвращения.
— Корова, ненавижу, — зло крикнула она, и её голос сорвался на визг.
Она ударила себя по животу с такой яростью, что Никита, стоявший рядом, вздрогнул. Удар был несильным, но сам жест, наполненный отчаянием и злобой, поразил его до глубины души.
—Ты что творишь, — проговорил он, в его голосе звучала тревога, — ведь там наш ребёнок. А вдруг навредишь ему.
Он попытался взять её за руки, но Лариса оттолкнула его с такой силой, что он отшатнулся.
— Ненавижу, — снова выкрикнула она, — и его ненавижу, и тебя ненавижу. Это из-за этой проклятой беременности я превратилась в неизвестно кого.
Слезы, до этого сдерживаемые, хлынули из её глаз, смешиваясь с импортной тушью.
— Может, хватит, — тихо сказал он, чтобы не услышали утренний скандал родители, — что ты каждый день истерики закатываешь.
К ним осторожно заглянула Серафима, увидев плачущую невестку, ничего говорить не стала, вздохнула и прикрыла дверь.