Аввакум. Аист. Персики
Марья стояла, облокотясь о парапет, куталась в толстую пуховую шаль и отрешённо смотрела на засыпанную пёстрой листвой речную гладь.
Многие деревья уже сбросили свою роскошную парчу и теперь с трудом привыкали к наготе, сердито раскачиваясь и ёжась на октябрьском ветру.
Шуршанье парчи
Сашка и Даша сидели на скамье и тихо переговаривались. Невестка изредка хихикала, Александр её одёргивал, но, как всякий уважающий себя мужчина, продолжал милёнку смешить.
– Ребятки, – голос Марии пробился сквозь шаль и ветер, – может, рванём в дом? Или вы контракт подписали на бронхит?
Она сказала тихо, не оборачиваясь, но они тут же хором ответили:
– Ну не-е-ет!
– Да не съест же вас Романов, в самом-то деле!
– Мам, мы пришли к тебе, а не к кому-то ещё, – с непоколебимой логикой заявил Сашка.
– Тогда, может, метнёмся к вам в “Рябины”?
– Твой Свят на тебя рассердится. Давай уж тут. Мы – стойкие оловянные солдатики, – настоял на своём сын.
– Тогда, Саш, хотя бы ветродуй угомони.
И Александр, как заправский укротитель стихий, тут же щёлкнул пальцами, свистнул, и сиверко враз улёгся у их ног, перед этим в порыве последнего протеста взметнув сугробы листьев и уложив их в буквенную вязь: “Марьюшка”.
Государыня прочла, польщённо хмыкнула и тепло улыбнулась сыну.
– А давайте бродить и шуршать! – предложила она Огневым-младшим, и процессия двинулась по садовым дорожкам и лесным тропкам, оглашая тишину говором и смехом.
– Марьванна, а почему тебя на премьере-то не было? – спросила Даша. – Все лавры, плюшки и аплодисменты достались меценату Святославу Владимировичу. Ну и чуть-чуть – вот этому красавчику, – она ткнула пальцем в Сашку.
– Ой, милая, да просто ноги к месту приросли и не пустили, – отмахнулась Марья. – Я с некоторых стала бояться треска и блеска. Раньше мне нравилось строить из себя какое-то там величество, а теперь – смешно. Цацки сверкающие на себя стало в лом напяливать, спину держать, павой выступать, улыбку приклеивать, чтобы угодить толпе… Особенно диссонансно это выглядело бы на показе “Огня”: какой-то опереткой в эпицентре вулкана. Наш фильм выжег из меня всю суету. Ладно, хватит о моих заморочках, лучше поделитесь впечатлениями о премьере, голуби мои.
– Сашу все рвали на части, – недовольно сказала Даша. – Очередь выстроилась к нему за автографом, а меня в дальний угол оттеснили.
– Ах ты, бедная моя Золушка... – выразила искреннее сочувствие Марья. – Ну, а если без ревности, как публика-то на наше творение отреагировала? Горели глаза? Стекали с подлокотников слёзы? Рассказывайте!
Меткая стрела в сердце тьмы
– Сперва была гробовая тишина! – начала Даша, отвечая за обоих. – У меня поджилки тряслись, я ничего не соображала и вся заледенела от страха. А под конец... Я такого громкого плача ещё не слышала! Навзрыд! Особенно когда в огне прозвучали его последние слова. На фуршете только и говорили, что Саша своей ролью перевернул представление о добре и зле. Что огонь, который был стихией Люцифера, из разрушительной силы превратился в светоч.
– А последняя сцена как? – мягко подтолкнула Марья.
– Я слышала обрывки разговоров. Мол, что говорил мученик перед смертью реально, то никому неизвестно. Но ведь что-то говорил. Один серьёзный дядечка предположил, что Саша отыскал этот эпизод в информационном поле и воспроизвёл. Нашёл простые, от сердца идущие слова, несущие всю тяжесть собственной Сашиной метаморфозы. Что было стойкое ощущение, как будто это сам Аввакум сквозь тысячелетия обратился ко всем нам.
– Сашечка, а ты помнишь те слова?
– Мам, я тогда был как в бреду и тумане. Но те слова в мозгу выжжены. Навсегда.
– Но ты же... импровизировал...
– Ну не мог же я в образе проклясть ряженых мелкотравчатых палачей, сказать им, что они последние мрази. Они бы, повинуясь логике, только поржали бы, ведь для них чем грязнее ругательства, тем слаще.
– Да... – голос Марии дрогнул. – Ты ответил благодарностью.
И она глубоко вздохнула, вспоминая тот кадр. Троица остановилась на крутом берегу, почти отвесно обрывавшемся в реку. Внезапный порыв ветра, уставшего подчиняться Сашке, рванул с такой шальной силой, что разорвал облачность. Солнце показало в окошке свою задорную мордашку и рассиялось улыбками. Марья повернулась к сыну и сняла с него прилипший листок:
– Камера поймала, как твои глаза, синие-синие, устремились в небесную высь. А твой голос, такой родной, совсем сиплый от дыма, перекрыл треск поленьев. Пламя уже лизало ступни, когда ты воззвал: «Благодарю Тебя, Господи, что удостоил меня сего венца! Догораю, но не гасну!» И этой беспримерной кротостью вызвал шок. Потому что превратил казнь в церемонию награждения тебя высшим орденом, какой только можно себе представить. Ты вышел из битвы титана с пигмеями абсолютным победителем.
Она смотрела вдаль и видела незабываемую картину катарсиса:
– Огонь поднимался, охватил ноги, живот... Но у человека ещё остались лёгкие. И голосовые связки. Это же была не мгновенная гильотина. У Аввакума осталось время на целую проповедь – последнее завещание, обращённое к Богу, палачам и истории. И он ответил благодарностью... – и тут Марья всхлипнула.
На порыве все трое внезапно крепко обнялись.
– И он произнёс мощную, нарастающую речь, пока язык ещё слушался. Окинул взглядом толпу – равнодушных стрельцов, тайных последователей, зевак – и, перекрестившись, своим прекрасным баритоном крикнул, вложив в него всю испепеляющую любовь: «А вы, чада, слушайте! Не унывайте! Прощаю и благословляю всех! Не унывайте, чада! Слово наше уже не убить!»
Тем самым показал свою абсолютную власть над ситуацией. Завещал не ненависть, а смиренную стойкость. Констатировал: миссия завершена, идея ушла в народ.
Марья взяла Огневых за руки и повела дальше.
– Вот почему миллионы староверов не взяли в руки колья и рогатины и не пошли громить вражин, а, наскоро покидав скарб в телеги, ушли в закат. Целыми селениями снимались с места и шли куда глаза глядят. А когда их, крепких, статных, сильных, догоняли и рубили, как капусту, они не сопротивлялись. Предпочитали смерть прозябанию под пятой антихристовой.
Даша знала назубок все монологи и диалоги мужа и постоянно ему на площадке подсказывала. Заразившись ностальгией по съёмочным дням, подхватила:
– И вот жар стал нестерпимым. Пламя взметнулось к груди! И тогда, собрав последние силы, он плюнул в сторону трусливых дьяков и выкрикнул свою главную правду сквозь пекло, сжимавшее горло. Простую, как удар камня.
Он говорил с ними, как пастырь с заблудшими овцами, вкладывая в хрип всю свою испепеляющую жалость: «Ваша правда... от страха! Моя... от любви! Смотрите же... какая из них... огнестойней!»
Потом перевёл взгляд на толпу – на бледные, испуганные лица одних и окаменевшие в ненависти других. Костёр стал беспристрастным судьёй.
Пророк испустил дух, бросив лиходеям невыносимый приговор. Они чего ждали? Проклятий и воя! А он сказал о любви, благодарности и своей высшей правоте. Он отобрал у них триумф и унёс с собой в вечность. Это была последняя и самая точная стрела в сердце тьмы.
– Да, – вздохнула Марья. – Он непостижимым образом успел выстроить в те минуты вертикальную связь с Богом – благодарностью! Горизонтальную – наставлением миру. И, наконец, вызов врагам. Это было нарастание: от личного переживания – к всеобщему завету – и к метафизическому противостоянию.
Кашляя, задыхаясь, хрипя, его дух преодолевал агонию плоти. Последние слова потонули в гуле огня. Но их успели услышать ангелы и начертать золотыми буквами в вечности.
– Мам, ты устроила мне идеальную шкалу перевоплощения, – задумчиво сказал Сашка. – От смирения – к учительству – и к триумфальному утверждению Божьей правды. Я прожил агонию, которая стала восхождением. Аввакум вместо слабого, измученного голодом, холодом и побоями тела обрёл огненный объём, который в фильме через меня шагнул в реальность.
Духовного колосса ждут кашки и подбросашки у Сашки и Дашки
– А теперь, милые, вишенка на торте! – торжественно провозгласила государыня, и глаза её хитро сверкнули, словно она собралась достать из кармана конфеты с перцем.
Огневы остановились и с тревогой переглянулись. Опыт подсказывал, что «вишенки» от Марьи часто оказывались размером с торт.
– Я, кажется, догадываюсь, – быстро сказал Сашка, чувствуя, как по спине бегут мурашки от лёгкого ужаса.
– Аввакум… изъявил желание у нас с Дашкой… родиться?
– В самую точку! – Марья пожала обоим руки. – Это огромнейшая честь, солнышки! Такое человечище будете кормить кашками, подбрасывать до потолка и катать на себе, как на коняшке. Но это ещё не всё! Сюрприз идёт комплектом – трое его товарищей, сожжённых в том же срубе, просятся стать вашими детьми. Бонусом!
– Что-о-о? – побледнела Даша. – Я четверню не потяну!
В этот момент Марья залилась таким руладным, переливчатым смехом, что сын и невестка вытаращились на неё во все глаза, словно она внезапно заговорила на языке австралопитеков.
– Голубчики мои! – выдохнула она, вытирая слезу. – Я в твоём возрасте, Дашутка, и даже помоложе, первородкой выносила тройню: Марфу, Серафима и Тихона. Сестра братцев даже во чреве строила, и они её слушались: прекращали маму пинать. Ну так вот! На последних сроках Романов становился сзади, подхватывал моё пузо и помогал носить, настолько мне было тяжело. Но… Это было счастливейшее время! Романов ходил прибалдевший от восторга, завалил дом витаминами и любой мой каприз исполнял молниеносно… Я ради хохмы однажды попросила свежих персиков в январе. Так он слетал куда-то и привёз три ящика отборных и спелых, прямо с дерева. А твой Саша, – она подмигнула невестке, – с его-то магическими талантами запросто устроит тебе целый персиковый сад, если захочешь. С плодами, птичками и бабочками!
– Но я боюсь! – честно призналась Даша, чувствуя, что её ритм жизни, и без того напоминавший экшен, готовится перейти на новый уровень трам-тарарама.
– А я буду с тобой! – обняла её Марья. – От первого шевеления и до самого опростания. А потом тебе помогут все-все! Давай заранее радоваться, а не трусить. А то, неровен час, эти почётные гости передумают. И история на нас обидится!
Продолжение следует
Подпишись – и случится что-то хорошее
Копирование и использование текста без согласия автора наказывается законом (ст. 146 УК РФ). Перепост приветствуется
Наталия Дашевская