На крыльях алых погон (продолжение)

Николай Шахмагонов

Предыдущая часть:

Глава шестая. Спор поколений

Женщиной, взгляды которой ловил на себя Константинов, была, как уже, наверное, догадались читатели, Ирина, той самой Ирина, с которой он давным-давно, можно даже сказать во времена незапамятные, познакомился в поезде по дороге в первый суворовский отпуск. Издали он не узнал её, да и как узнать, если и думать о ней не думал, ведь столько с тех давних пор было увлечений, встреч, наверное, и сразу не счесть.
         Быть может, и она, Ирина, если б увидела его где-то на улице, или в театре, в другом каком-то людном общественном месте, где могут случайно пересечься люди, не обратила бы внимание. Но тут… Тут ведь было его, Константинова, родное училище. К тому же она едва ли не накануне думала о нём. Да и то в первый момент не поняла, что это он, именно он. Показалось знакомым лицо. В другой обстановке просто отметила бы это, а может, и вовсе не отметила, но тут…
        Не ускользнуло от её внимания, что он несколько раз взглянул на неё, но явно не узнал.
       И вот после первого экзамена, когда объявили, что москвичи и тверские могут отправиться домой до письменной работы по математике, назначенной на понедельник 5 августа, она снова увидела его. Он разговаривал с каким-то полковником с чёрными петличками, в которых были скрещенные пушечки – с артиллеристом. Хотела подойти, но он скрылся в учебном корпусе. Остановилась в нерешительности. И тут полковник артиллерист, дождавшись своего сына, направился к КПП, и оказался буквально в двух от неё шагах.
       Ирина решилась:
       – Товарищ полковник, извините пожалуйста, вы только что разговаривали с человеком, которого я где-то видела раньше. Это…
       Она намеренно сделала паузу и услышала:
       – Это Константинов. Не мудрено, что видели раньше. Он военный писатель, часто проводит читательские конференции.
       – Ах, да, да… Спасибо большое. Видимо, на читательской конференции видела, – сказала Ирина, посчитав не нужным выдавать свой интерес и пояснять незнакомому человеку детали.
       В этот момент подошёл Алёша и она переключилась на него. Ведь вопрос то был важный – как написал диктант.
       Точно сказать он не мог.
       – Ну, написал… Не знаю… Проверил внимательно.
       – И запятые правильно расставил? Вечно ты с пунктуацией не дружишь.   
       – Проверил.
       – Ну что, поедем в Москву или здесь останемся, в гостинице?
       – Домой. Хочу домой, – сказал Алёша. – А результаты не узнаешь?
       Ирина покачала головой:
       – Обещали объявить перед математикой. Вывесят списки на доске объявлений, что у проходной.
      Алёша поправил, что не у проходной, а у КПП.
      – Ну вот ты уже и к армейскому лексикону приобщаешься. Эх, только бы не двойка. Ну, хоть четвёрочку бы получил…
       Ирина намеренно тянула время. Ждала, что вот-вот выйдет из учебного корпуса Константинов. Но он не выходил, а просто стоять во дворе училища было неловко, тем более, сын торопил.
       – Ну пошли… Заглянем в гостиницу, вещи заберём, и на вокзал.
       А Константинов в это время сидел в кабинете начальника училища. Тот сам пригласил его.
       – Заходи, заходи, папаша. Есть чем тебя порадовать… Проверили часть диктантов. У твоего пятёрка… Твёрдая. Я не поверил, решил, что подправили, даже работу затребовал. Нет, всё чисто – даже ни одной помарки не нашёл. Молодец…
       А помарок и не было, потому что дописать букву в конце слова удалось без зачёркиваний.
      В этот момент в кабинет зашёл полковник Николаев. Он уже знал, что Дима Константинов написал диктант на отлично и заметил:
      – Надо было попросить в школе в выписку все пятёрки поставить. Тогда бы уже сегодня отстрелялся. Отличникам у нас один диктант полагается.
       Константинов уже слышал, что некоторые родители так и поступали. Экзамены то после девятого класса. А после восьмого просто справка выдавалась. Вот многие и пользовались.
       – Ничего, пусть сдаёт, – сказал он. – Готовился по всем предметам… Нельзя было расслабляться…
       А сам подумал, что ведь можно было вполне попросить сделать этакую справку. Тем более, в школе к нему относились с уважением, были благодарны за то, что проводил разные мероприятия, да вот только и в мыслях такого не было. Единственно, о чём попросил, так что б единственную тройку за 8 класс четвёркой сделали.
         Не подумал потому, что прежде такое невозможно было. У самого то в аттестате за 8 класс, а тогда экзамены были именно в восьмом, аж пять троек оказалось. Да и с пятёрками не густо – по физкультуре и по поведению. По поведению четвёрки не ставили никому, ну а по физкультуре, случай особый. Были зимой лыжные соревнования между школами, так он единственный в своей школе пробежал на первый юношеский. Больше ни у кого в восьмых-то классах даже второго не было.
        – Ну а вообще, как впечатление от диктанта? – поинтересовался Константинов.
        – Тихий ужас! – проговорил Николаев. – И не спрашивай. Тут у одного, внук генеральского, столько…
        – Ну не пятьдесят же, – сказал генерал Федотов.
        – Ну около того, – усмехнулся Николаев.
        – Плохо готовили, – заметил Константинов, ещё не знаю, что эти полсотни ошибок ещё коснутся его лично…
        – Да и у сына твоего приятеля, – прибавил Николаев и уточнил, – ну того капитана первого ранга, что не посчитал нужным заранее в училище приехать, тоже дела не лучше, хотя он, как оказалось, уже девятый класс окончил в школе, ну и в порядке исключения разрешили ему к нам поступать снова в девятый. Словом, подготовка у абитуры слабовата. Просела подготовка за годы перестройки, просела.
         – Что-то дальше будет, – вздохнул Федотов. – Так что наша задача вот этот остаток настоящих ребят, что к нам поступают, особенно грамотным и сильным сделать.
        – Опричный остаток, – заметил Константинов.
        – Опричный? – переспросил генерал, – Это что-то из времён Ивана Грозного.
        – Точно… Оттуда, – кивнул Константинов. – Только в истории то всё перевернули в верх дном. Опричники – войско, которое было до последнего вздоха предано Русской Земле и русскому царю. И отбор был в него посерьёзнее, нежели у нас теперь. И звалась она эта сила: Государева Светлость Опричнина.
        – Да… Не знаю, кому больше повезёт, если сын твой поступит – тебе или нам. В истории ты, что энциклопедия ходячая. Тем более теперь большие допуски. Вот новое положение, – и генерал зачитал, – Несовпадение мнений ученика и учителя в вопросах истории не может быть поводом для снижения оценки.
        – И хорошо, и плохо, – резюмировал Константинов. – Всё зависит оттого, каков преподаватель. Хорошо, если позволено будет убирать ложь о прошлом. Лев Николаевич Толстой, когда ещё сказал, что история есть ложь, о которой договорились историки.
        Беседу прервал звонок. Генерал взял трубку, и махнул рукой, мол, начальство звонит, так что все свободны.
        Константинов вышел к контрольно-пропускному пункту, возле которого его ждал Дима, когда Ирина с сыном уже покинули территорию училища и сели в трамвай, чтобы ехать на вокзал. Судьба снова, теперь уж ненадолго развела их.
       Едва Константинов сел в машину, Дима спросил:
       – Скажи, пап, а что это за женщина так на тебя пристально смотрела? Словно знает тебя.
       – Сам не пойму, – пожал плечами Константинов. – Мало ли? Может, на встречах с читателями была, может в санатории видела, да мало ли где. Потом тебя отпустили, и мы уехали. Может в другой раз подойдёт. Да я уж почувствовал, что словно знает меня.
      Константинов действительно заметил эту странную даму из числа мам, привезших сюда сыновей. Он почувствовал, что она хочет подойти, заговорить, но тут прозвучала команда: «Разойдись!» и всё смешалось на внутреннем плацу. Ребята заспешили к родителям, родители – к детям.
      Этакие вот встречи случались. Подходили к нему иногда те, кто бывал на читательских конференциях. Однажды подошла женщина, с которой он встречался во время отдыха в санатории. Он отдыхал в военном, она – в обычном неподалёку. Может и тут какая-то вот такая мимолётная знакомая?
      Да, это скорее всего так, но почему тогда непонятное волнение возникает, когда он вспоминает об этой даме. Вот и сын заметил её пристальный взгляд, очень внимательный взгляд.
     – Интересно, – сказал Дима, – Красивая дама. Интересно…
     – А как диктант написал тебе не интересно?
     – А что неужели проверили?
     – Проверили.
     – И…
     – А сам как думаешь?
     – Думаю, что всё в порядке, – сказал Дима, вспомнив придирчивый взгляд Зинаиды Павловны на странички диктанта.      
         – Отлично! Генерал мне сказал, что даже работу затребовал, чтоб узнать, не помог ли кто из моих учителей. Ну там ни одной помарки. Молодец.
        Дима не стал говорить о том, что Зинаида Павловна всё-таки помогла, хотя… Таковая помощь ведь и не доказуема. Сам нашёл недописанное слово.
      – А вот у Устинычей дела не очень…
      – Неужели двойка? – переспросил Дима, – Жаль, если не поступит. А помочь нельзя?
      – Не знаю… Полковник Николаев на однокашника моего сердит, мол, вот приехал на экзамены, а так и не вспоминал об училище… Будем надеяться математику хорошо напишет…

       Ну а Ирина в сыном в это время только добрались до вокзала. Томиться в электричке не хотелось. Взяли билеты на проходящий Санкт-Петербургский поезд «Юность». До отхода прогулялись по перрону. Старое здание вокзала, длинное, приземистое, тянулось между железнодорожными путями. Днём народу немного… Все дела теперь в новом здании. Впрочем, Ирине было сравнивать не с чем, поскольку прежде она, если и видела старый вокзал, то из окна проходящего поезда, когда ездила в Ленинград… Да, тогда ещё в Ленинград.
       Скоро объявили о прибытии поезда, прокатился, замедляя ход, зелёный электровоз, сдерживая ход разбежавшихся на длинном перегоне вагонов. Места на промежуточных станциях обычно не указываются, если, конечно, не брать билеты заранее, в предварительных кассах. Нашли два свободных кресла, и Алёша тут же сел у окна, правда разглядывать пока в него было нечего – окно выходило на электровозное депо и какие-то привокзальные постройки, а когда поезд, отстучав на выходных стрелках, вырвался на ровную как стрела магистраль, он задремал.
       Ирина же, взволнованная тем, что встретила в училище действительно Николая Константинова, незаметно погрузилась в воспоминания.
         Тот давний разговор с родителями оказался для неё неприятным. Она и теперь до конца не могла понять, почему насторожил их звонок того самого душки-суворовца, который, как казалось, понравился им во время поездки.
       – И с чего это вдруг, он тебя вспомнил? – спросила мама, продолжая разговор. – Вот этак, через несколько лет…
        – Не знаю, – покраснев, сказала Ирина. – Ну, просто вспомнил. Его каникулы отпустили. Дома. Вот и вспомнил.
        – Просто вспомнил? Странно. Он курсант первого курса, а ты кто, ты ещё ребёнок, – сказала мама. – Понимаю, если б отцу по поводу академии позвонил. А ты ему зачем?
        – Ну что ты мама!? Всё настроение испортила, – сказала Ирина. – В день рождения. Спасибо. Я не хочу ужинать, – и она, сама не ожидая от себя такой дерзости, встала из-за стола, чтобы выйти из кухни. 
        – А ну сядь немедленно, – резко сказал отец, – сядь, я сказал!
        Но Ирина всё-таки ушла в свою комнату и, сама не понимая почему и что на неё нашло, упала на кровать и разрыдалась. Она не знала, что быть может, это был первый внезапный прилив чего-то нового, пришедшего из будущей взрослой жизни, она не понимала, что в душе у неё вдруг вспыхнуло что-то такое, что молчало ранее, что сердце её загорелось неясным ещё тёплым пламенем, искрой для которого послужил короткий разговор с парнем, которого она и видела то один раз, но почему-то запомнила накрепко. И ведь не забывала все эти годы, сама не знала, почему не забывала. Он даже являлся к ней во сне, и она снова и снова говорила, и говорила с ним, а ведь проговорили то они всего-навсего одну ночь.
       И вот прошло два с половиной года, и этот внезапный звонок, да ещё в день рождения.
       В комнату неслышно вошла мама, присела на краешек кровати, обняла дочь:
       – Ну что ты, что ты? Что с тобой? Никто не хотел тебя обидеть. Просто мы тревожимся за тебя. Ты вступаешь в этот мир! Тебе шестнадцать. Тебе кажется – уже шестнадцать. А нам – только шестнадцать. Вот и интересно, зачем тебе звонил уже взрослый парень. Ему то, наверное, лет двадцать.
       – Ну, от-ку-да же, от-ку-да же? – прерывая слова всхлипами, проговорила Ирина. – Ну и де-вят-над-ца-ти нет. Тогда же ему было шест-над-цать, ког-да в по-е-зде е-ха-ли…
      – Ну, хорошо, хорошо. Он уж на первом курсе, а ты…
      – На втором.
      – Как на втором? Ты на втором? Ты в десятом классе!
      Ирина села и пояснила уже успокоившимся голосом:
      – После суворовского сразу на второй поступил, – она вытерла глаза тыльной стороной кисти. – Ну и что?
      Действительно, ну и что? Мама не знала, что сказать. А отец остался на кухне. Он предпочёл в разговор матери с дочерью не вмешиваться.
      – Ну, пойдём, – примирительно сказала мама. – Я такой пирог испекла! На сегодня. А на завтра – на завтра уж тем более постараюсь. Специально отпросилась с работы.
      В те годы не было ещё двух выходных. Просто в субботу рабочий день покороче.
      – Мамочка, а я Николая на день рождения пригласила, – сказала Ирина.
      – Он тебе нравится? – спросила мама.
      – Очень.
      – Но ты же его совсем не знаешь.
      Ирина замотала головой:
      – Знаю, знаю. Мы всю ночь тогда прошептались. Он очень хороший, он – настоящий. Не то что эти, однокласснички.
     – Невысокого мнения ты о мальчишках в классе. Гляжу, ни одного не пригласила. Только девочек, – сказала мама. – Но мы-то ведь пригласили и своих друзей, а отцовский сослуживец с женой и сыном – твоим ровесником – придёт. Ты помнишь того мальчика. Как-то отдыхали...
      – Эту амёбу? – перебила Ирина – Фу! Вспоминать не хочу.
      – Нельзя так о людях, – пожурила мама.
      – А о Николае можно? Позвонил, потому что вспомнил – поступать надо…, – передразнила она.
      – Всё, всё, всё, – поспешила сказать мама. – Кто старое помянет… Ну, высуши глазки. Пойдём к столу.
      За столом Иринина мама сказала мужу, что завтра будет ещё один гость.
      – Ну, надеюсь, что на этот раз он не в форме заявится, – сказал отец. – Там то понятно. Ехал учительнице первой показаться. Да и форма другая была.
      – Конечно, – с уверенностью сказала мама. – Куда же в гости, да в сапогах. Кстати, курсантам до сих пор ботинок не полагается? – спросила она у мужа.
      – Не полагается.
      – И даже в увольнение в сапогах? Бедненькие, – сказала Ирина. – Ему в училище в воскресенье. Так что в субботу ещё домой от нас пойдёт.
      – Ну, хорошо, а то ведь, что гости скажут, – кивнула мама.
      – Вот только не пойму я? У нас же военная семья, – сказала Ирина. – А вы – в сапогах, не в сапогах. Николай что ли форму придумал? А ты, папа, в чём в увольнение ходил?
       Вопросы дерзкой на язычок дочери всё чаще ставили родителей в тупик, а потому они зачастую просто старались сменить тему. Что тут скажешь, разве она не права? Николай Иванович Терехов, генерал-майор, да к тому же и фронтовик – правда, фронт прошёл не в офицерском ещё даже звании – и вдруг с неприятием о сапогах отзывается.
       Сам догадался, что разговор не совсем правильное направление принял, а потому сменил тему.
       Более к разговорам о Николае не возвращались.
       Уже после ужина, когда Ирина ушла в свою комнату, Николай Иванович сказал своей супруге Екатерине Петровне:
       – Да, странный звонок. Что ему понадобилось, этому курсанту?
      – Почему ты думаешь, что-то понадобилось? Ну, просто нашёл телефон и позвонил. Кстати, а что это за училище, в которое сразу на второй курс принимают.
       – Пехота, – с некоторым презрением сказал Николай Иванович.
        – Пехота?! – переспросила с удивлением и даже немного с ужасом.
      – Теперь училище именуется Московским высшим общевойсковым командным. На параде ты, небось, слышала, кремлёвцами их называют. А ещё недавно так и звалось – Московское Краснознамённое пехотное училище. Уж лучше бы он не сегодня позвонил, а прошлым летом. Мне есть, кого попросить и в Бронетанковой, и в «Куйбышевской», что рядом с нами. Да и к нам бы можно, в «Дзержинку». Ирина говорит, что не провалился, а просто по баллам не прошёл? Ну, у ж в «Куйбышевскую» то уж взяли бы.
       – А теперь не поздно? Может, думал-думал да решил попросить. Вот и позвонил? – спросила Екатерина Петровна.
       – Теперь, если браться, проблем будет – выше крыше. Да и не понятно людям. Добро б уж за сына, а так, с чего бы это? Знаешь, когда просит человек за сына, отказать не могут, а когда за знакомого, всегда найдут аргументы. Да и морока из морок. Нет, это практически невозможно. Сразу вопросы, зачем, почему, за кого?
       – За зятя. Сказала ж тогда проводница, что с зятем едем, – неудачно пошутила Екатерина Петровна.
       – Во-первых, проводница просто сказала, что молодцы, мол, всей семьёй едете, а пошутила так Ирина. Вот ведь вздорная, – тепло сказал отец, – вот ведь задира.
       – Вся в тебя!
       – Посильнее, пожалуй! – улыбнулся Николай Иванович. – Впрочем, будет день – будет пища. Что рассуждать?! Мне просто неловко перед нашими знакомыми – к девчонке на день рождения курсант, да ещё второго курса явится. Почитай без пяти минут, ну, скажем так, без десяти минут офицер. Ему ж не скажешь, чтоб не говорил, где учится.
       – А может сказать, что собирается к тебе переводиться?
       – Ко мне переводиться? Да это легче на будущий год снова на первый курс. У них программа хоть и высшего учебного заведения, да разве сравнишь? Я вообще такое слышал… Сроки учёбы у них резко сокращают. Выпуски наслаивают один на другой. В этом году почти что сдвоенный выпуск, а их курс – через год выпустят и тоже всех строй, да на Дальний Восток! Впрочем, я особо не вникал. Завтра узнаю, что к чему. Вот ведь проблема свалилась.
        И Николай Иванович, и Екатерина Петровна понимали, что их дочь Ирина – крепкий орешек, а потому пришли в замешательстве, не зная, как быть. Они, конечно, всё преувеличивали, перестраховывались, но ведь ни им, да и ни самой Ирине, ни самому Николаю пока неведомо было, как развернутся события, и во что выльется давнее знакомство, уже приведшее к его неожиданному для всех, да и для него самого телефонному звонку.
        Если бы они могли посмотреть на себя со стороны, если бы смогли оценить свои страхи и свои размышления с нейтральных позиций, возможно, и сами бы осудили себя, ведь время то было ещё иное – советское время. Но обеспокоенные за судьбу дочери, они порой теряли возможность здраво взглянуть на то, что происходило.
        А мысли, хоть они и не признавались в них, были одни и те же. А если всё это выльется в любовь, а если этот курсант, став лейтенантом, сделает предложением, если увезёт её невесть куда? А как учёба? Ведь получается, что он окончит училище, а она – школу.
       И всё же, в конце концов, решили, что очень ещё рано думать о чём-то серьёзном в её жизни. Шестнадцать лет. Это ж детство. И им даже в голову не приходило вспомнить, что Шекспировской Джульетте тоже было шестнадцать.
       А у Николая Константинова с сыном разговоры были совершенно иные. Он почти тут же забыл о странных взглядах странной, хоть и очень красивой женщины. Он вёл машину по оживлённой трассе, хотя это оживлением не мешало разговорам, не мешало беседам отца с сыном…

Глава седьмая.
Беседы отца с сыном. Беседа первая

Это всё получилось совершенно случайно, а как здорово вышло! Какая хорошая родилась идея!
      Когда миновали площадь Гагарина, всю изрезанную перекрещивающимися трамвайными рельсами, а оттого с выщербленным асфальтом и многочисленными рытвинами, когда вырвались на прямую как стрела дорогу и слева потянулись корпуса комбината «Искож», излучающего характерные запахи, Константинов сказал сыну:
      – Представляешь, а ведь были времена, когда Тверь не только не подчинялась Москве, до даже, говоря языком нынешним, была в серьёзной оппозиции. Это мягко… Не хочется упоминать, что просто открыто враждовала.
       – Почему же? Ведь одна страна…
       – Страна то одна, Русь, да раздирали её междоусобицы, хотя все княжества одинаково страдали от ордынского нашествия. И вот твой тёзка великий князь Московский Дмитрий решил взять под руку Тверь. Нужно было объединять Русь, нужно было готовить её к решающей битве с лютым врагом. Привёл Дмитрий своё войско, осадил Тверь, а центр княжества тогда находился примерно в том месте, где теперь наше суворовское военное училище. Грозным было войско Московское, все понимали, что не выдержат натиска Михаил Тверской. Горячие головы торопили, мол, скорее на штурм. Кто-то спешил просто обуздать тех, кто выступил против Москвы, а кто-то и пограбить хотел. В ту давнюю пору разграбление взятых крепостей было делом обычным.
      – И что же, пошли на штурм?
      – Нет… Сила князя Дмитрия была в том, что он умел друзей из врагов своих делать. Направил он ультиматум. Потребовал, чтобы Тверь подчинилась Москве, чтобы дружина тверская, когда настанет час, выступила вместе с Московской и другими русскими дружинами против общего врага. И князю Михаилу Тверскому достало ума, чтобы покориться, чтобы стать под руку Москвы, ради общего будущего…
        – Здорово, – сказал Дима и добавил оживлённо, – Слушай, вот о чём мне рассказывай, когда ездим с тобой, а то ведь говорим ни о чём…
        – Пою, что вижу, – засмеялся Константинов.
        – Не понял…
        – Да была шутка такая или, может, анекдот короткий… Едет по пустыни аксакал, едет и поёт заунывную песню. Ну и спрашивают у него спутники, проводить которых по степи вызвался, о чём, мол, поёшь, дедушка. А он и отвечает: пою о том, что вижу… Вон верблюжья колючка на взгорке, вон ящерица пробежала по песку…
         – А у нас ещё анекдот был такой, – весело вставил Дима: – Обращаются вот к такому старичку. Дедушка саксаул, а дедушка саксаул… А он в ответ, мол, не саксаул, а аксакал… А один чёрт…
        – Стоп! – прервал Константинов. – Это уже не наше. Это уже откуда-то с Запада принесли неуважение к старшим, к старцам… Ты же слышал, как в старом анекдоте: о чём поёшь дедушка… С уважением, с уважением надо относиться к старикам нашим, да хоть и не нашим, тоже. И в этом отличие народа нашего русского от европейских народов-нелюдей. И ещё отличие в том, что присоединяя к себе новые территории – странами их и назвать было нельзя – мы, русские люди не только сохраняли культуру тех племён, но позволяли развивать её в добром направлении, а если не было своей письменности, то давали её и ничем не ущемляли права окраин по сравнению с правами метрополии, если под ней понимать метрополию Москвы.
      – А на Западе?
      – Там по-другому. Пример – Америка. Завоевали, прошли огнём и мечом, и где теперь индейцы? Так, оставили немного, чтобы как в зоопарк водить, да туристам показывать экзотику. Вот и с нами веками, многими веками так хочет поступить Запад. Со времён образования Римской империи регулярно нападали на нас с единственной целью, разграбить, забрать рабов и уничтожить тех, кто для рабского труда не годится.
      – Неужели там, на Западе, такие жестокие люди?
      Константинов усмехнулся, подумав, что слишком уж у нас преуспела пропаганда в средствах массовой дезинформации. Так преуспела, что даже сын полковника, воспитанный на патриотических началах, думает, что на Западе, за пределами Русского Мира, кто-то хочет нам добра. Тем не менее, надо было разъяснить всё как-то помягче. И он попытался сделать это:
      – Может и не все изначально жестоки, но, увы, действует стадный инстинкт. Появляются паханы подобные Гитлеру, ну и одурманивается население бесчеловечными идеями. И идут на нас оголтелые нелюди, пока не получают своё… Потом некоторые одумываются, да, увы, не все. Это я тебе только очень поверхностно рассказываю. А для чего рассказываю, понимаешь?
       – Понимаю… Наш долг – защищать Отечество! – сказал Дима.
       – Да, есть такая профессия – Родину защищать! – напомнил Константинов слова комэска из фильма «Офицеры». – И ты скоро встанешь на первую ступеньку на пути к этой великой профессии. Это серьёзный шаг… Это важный выбор, важный и серьёзный. Люди, посвящающие себя этой профессии, отлично понимают, что находятся на линии огня постоянно. Даже когда над страной, казалось бы, мирное небо, когда светит солнце, когда все вокруг поют и танцуют, когда… Да что там перечислять.
        – Знаю, знаю. Ты любишь повторять слова из какой-то книги. Ну что война для военных естественное состояние, – сказал Дима.
        – Это из книги Константина Симонова «Товарищи по оружию». Кстати, я прочитал её суворовцем, даже помню, как взял в библиотеке и урывками, в личное время – она не была в программе – читал… Да, ты выбираешь профессию, которая возьмёт тебя всего без остатка…. Вот представь… Окончилась Великая Отечественная война, казалось бы наступил долгожданный и долгий мир. Война нанесла Советскому Союзу колоссальный ущерб, по всей стране развёртывалось восстановление народного хозяйства, восстановление, на первых порах, хотя бы даже самого элементарного жилья, а за океаном уже вынашивались планы ядерных бомбардировок, планы уничтожения того, что отстраивали заново советские люди, спасшие мир от коричневой чумы. Что же останавливало заокеанских нелюдей? Во-первых, сколько бы они ни планировали сбросить бомб, сначала на тридцать, затем на пятьдесят, позднее на триста советских городов, получалось по их расчётам, что русские танки примерно через две недели будут на берегу Ла-Манша. Заокеанские летающие крепости могли базироваться на аэродромы вблизи советских границ. Наши же бомбардировщики, когда ещё не было ракет, неспособны были достать заокеанского логова. И тогда во льдах Северного Ледовитого океана соорудили аэродромы, где советские бомбардировщики могли дозаправиться, чтобы затем лететь дальше, на врага, лететь, не имея возможности вернуться… Одно только желание служить в таких бомбардировочных соединениях уже становилось подвигом, ибо члены экипажей самолётов заведомо знали, что их ждёт в логове нелюдей после выполнения задания. Именно эта ни с чем несравнимая готовность к подвигу советских лётчиков останавливала заокеанских зверей от исполнения изуверских планов. Они твёрдо знали, что, если развяжут войну, Советская Армия накажет агрессора. С большими трудностями, постепенно совершенствовались средства Противовоздушной обороны. Какое-то время мы не могли ещё сбивать летающие крепости в случае их массового налёта. И тогда изобрели вынужденный способ борьбы с ними. Нашим бомбардировщикам предстояло подниматься над этими авиационными армадами и сбрасывать ядерные бомбы, которые подрывать в гуще звериных армад. Отважные советские экипажи, которые готовились к подобным действиям, не думали о своей судьбе. Они думали о Родине, о Советских городах, которые предстояло защитить от коварного врага и защитить пока, увы, только таким способом. Зыбким был тогда мир, зыбким до тех самых пор, пока Советский Союз, путём титанических усилий не достиг паритета с врагом. И тогда враг взял курс не на открытое нападение, а на подленькую, ещё более недостойную звания человека, войну коварства, подлости, подкупа, опоры на мерзавцев и отбросы общества, на ублюдков и питекантропов, у коих нет отечества и нет приверженности ни к чему, кроме мамоны. И снова не было или почти не было в России такой семьи, из которой хотя бы кто-то не отправлялся на защиту Родины.
      Константинов немного помолчал, потому что проезжали Клин. После моста начался подъём и слева открылся Музей Чайковского. Дима посмотрел в его сторону и сказал:
      – Нам учительница говорила, что и этот музей немцы разрушили.
      – Да, Клин был в их руках… На Западе свои, особые ценности. Они отличны от наших. Литература, искусство, музыка – всё это ценится разве что в плане того, сколь дорого можно продать.
      – А давай зайдём в музей?
     – Отчего же не зайти. Время у нас есть…
     Музей встретил прохладой. К экскурсии, для которой собирали посетителей, присоединяться не стали. Пошли по залам, рассматривая экспонаты. Тут Дима и спросил:
     – А правда, что Чайковский был, ну, этим, – он помялся, и с некоторым отвращением проговорил: – Гомиком?
     – Кто тебе это сказал?
     – Да уж не помню. Кто-то в школе…
     – Вон уж куда клевета добралась… Да…,  – Константинов вздохнул и покачал головой, – Стараются выкормыши Аллена Даллеса. Дело в том, что после войны в сорок восьмом году в Соединённых штатах вышла Директива, по автору её составителя известная как Даллесовская. А наименована она: «Цели США в отношении России». Она длинная. Не буду пересказывать. Основная же рекомендация обрушить на нашу страну такую клевету, чтобы полностью дезориентировать подрастающие поколения. Добиться, чтобы в следующей войне у нас не было Матросовых, Космодемьянских, Талалихиных, ну словом, не было героев.
       – Да уж, слышал… Ну что Александр Матросов споткнулся и случайно упал на ДЗОТ, а Зоя Космодемьянская по приказу Сталину жгла дома сельчан, чтобы наказать их за то, что в оккупации оказались. Но на кого этот бред рассчитан? Кто поверит? – с возмущением спросил Дима.
      – Твоё поколение не поверит, – согласился Константинов, – Во всяком случае, в большинстве своём. Но пройдут годы бардака, который сейчас установился в стране, и как знать…
     – А Чайковский причём?
     – Знаешь… Есть такое выражение: «Пушкин – наше всё».
     – Слышал.
     – Так вот, Пушкиным в живописи назвали современники Карла Брюллова, а вот Пушкиным в музыке Михаилу Глинку и Петра Ильича Чайковского. Конечно, это всё условно. Любили давать вот такие имена.
      – Тоже приходилось слышать. Адмирала Ушакова называют «Суворовым на море».
      – То есть, иными словами – лучшие из лучших в своём деле. Ну и озаботились на Западе, как бы вот так оклеветать и наших деятелей прошлого. Составили пасквили на Ивана Грозного, на Екатерину Великую, на Павла Первого, на Николая Первого, оклеветали многих писателей и поэтов – тоже лучших из лучших. Как-нибудь расскажу подробнее. Ну а что касается Чайковского, то выдумала все примерно с десяток лет назад паршивая диссидентка, сбежавшая в штаты. Расписала как говорят со знанием дела – видно нарушение ориентации ей знакомо и близко. Ну а что касается Чайковского, то у него всё было нормально. Драмы в любви были, но была и женщина, которая очень любила его и помогала всеми силами. Думаю, что чучелу, подобному нынешним хозяевам эстрады, которые через одного гомики, она бы не стала помогать. И ведь только скажи теперь, мол клевета, и сразу в ответ, ну что ты. Ну это же всем известно… Докажи, что он не был таким… Так ведь надо сначала доказать, что был – что никем не доказано, а уж потом доказывать обратное. Вот я сказал как-то, что Иван Грозный сына не убивал, а мне в ответ, мол, докажи, что не убивал. Словом, мир перевернулся. Так что не верь лгунам.
      – А как узнать, лгуны или нет?
      – Помни, что чем больше сделал для России кто-то из великих деятелей прошлого, тем более он ненавистен тем, кто служит тёмным силами Запада, всем этим людоедам Даллеса. И знаешь… Сердце тебе всегда подскажет, если задумаешься над услышанным…
      Они прошли по музею, вернулись в машину и, когда продолжили путь. Дима сказал:
      – Знаешь, пап, всё, что ты мне сегодня рассказал удивительно. Но многое мне и так известно из прежних разговоров с тобой, многое слышал, когда бывал на твоих читательских конференциях, или, когда к тебе в гости приходили друзья, как я замечал, очень и очень, толковые. Но всё как-то разрозненно, отрывочно, как бы выразиться…
      – Бессистемно? – спросил Константинов.
      – Точно… А мог бы ты начать с самого далёкого, ну как бы… Вот у нас на книжной полке, на одном из переплётов написано «Откуда есть пошла Русская Земля». Но сейчас, поскольку я на пороге военной службы, рассказал бы мне о том, откуда пошло наше, русское воинство. Учебники учебниками, но помню ты нам в классе рассказывал, как на самом деле происходило Бородинское сражения или о том, что во время войны, которую предательски назвали Крымской, врагу так и не удалось взять Севастополь, хотя до сих пор трубят о его взятии…
       – Что ж… Такая просьбе меня очень радует. Действительно, наши поездки, а теперь, надеюсь, их будет много, используем для ликбеза.
       – Ликбеза?
       – Да, именно… Боевая летопись нашего прошлого столь многогранна, что вот этак, на скорую руку, в неё не вникнуть…
       – Так дай основные направления, подскажи что читать… Мне очень нравится история… Очень хочется знать правду…
       – Ну что ж… Дело предлагаешь. Действительно, вот этак от одного факта к другому переходить, только калейдоскоп создавать, а калейдоскопичное изложение фактов – лучший способ скрыть правду. Так что сегодня и начнём с самого начала. Ещё ведь почти час ехать…
       Но беседу на историческую тему пришлось отложить на следующую поездку, потому что обстановка на шоссе усложнилась – «часы пик».
        Наконец, остановились у подъезда, и, когда поднимались на свой этаж, Дима предложил:
        – Слушай папа, у меня идея. Давай маму испугаем…
        – Каким образом?
        – Скажем, что всё, мол, двойка…
        – Не надо…, – возразил Константинов. – Да и не очень-то это, возможно, испугает. Мамам хочется, чтобы дети всегда были дома. Так что, хоть и не
признается, но обрадуется…
        Позвонили в дверь. Хоть и не слова не сказали, но получилась немая сцена. Сложный комплекс чувств отразился на лице матери.
       – Провалились? – спросила она.
       – Пятёрку получил, – ответил Константинов. – Просто до математики всех тверских и москвичей отпустили. Так что два дня дома.
        – Ну слава богу. А то напугали.
    Ой ли? Испугалась ли? А, впрочем, она же понимала, что суворовское военное училище – это дорога в жизнь. А что на гражданке, особенно теперь?
        Пока это жизнь наладится!?
         Поужинали и Алексей отправился прогуляться. Вышел во двор, осмотрелся. Подумал: «Ну и дела. Всего-то два дня назад уехал, а такое впечатление, что не был здесь вечность. Что значит настрой на долгую поездку, на новую, неизведанную жизнь».
         На улице делать было совершенно нечего. Хоть бы кого встретить, хоть бы с кем поговорить. Ощущения были странными – с одной стороны, и рассказывать нечего, но, с другой, уже появились первые впечатления.
         С одной стороны, хорошо побывать дома, но с другой – дальние проводы, лишние слёзы. Уж лучше бы остался в училище, где началась какая никакая, а всё-таки служба. Строем в столовую, строем на зарядку, строем на вечернюю прогулку. Всё в полном объёме, хоть ещё и не суворовцы. Отец сказал по этому поводу, что людей, собранных в армейский строй нельзя оставлять без дела ни на час. Безделье – верный путь к чрезвычайным происшествиям. Как собранная для войны, отмобилизованная, но не использованная в деле армия быстро разлагается, так и собранные путь хоть для экзаменов ребята и не занятые делом, сразу найдут дела совсем ненужные и даже вредные.
        Ну а в училище уж эти прописные истины знали. Что же касается всяких провокаций, так их хоть отбавляй. Кому-то уже разонравилась идея поступать, кто-то и до объявления результатов прекрасно понимал, что написал очень плохо. Одни раздумывали, сегодня забирать документы или ещё подумать, другие начинали подзуживать ребят – мол, и зачем это училище, и кому охота за забором сидеть?
        Два дня пролетели незаметно, и вот снова дорога. В Тверь отправились в воскресенье. Мало ли какая может случиться задержка в пути. На этот раз Дима не отрывался от учебника математики, повторял правила, просматривал решения типовых задач. Переночевали в гостинице, и утром отправились на экзамен.

Глава восьмая. Встреча

Когда утром в понедельник Константинов привёз сына на экзамен по математике, возле контрольно-пропускного пункта толпились родители, изучая вывешенные результаты экзаменов.
        Им с Димой смотреть эти списки нужды не было. Прошли на территорию. Роты уже были на плацу, и заметно поредевшие взводы выстраивались вдоль нового корпуса.
        – Ну, иди. Ни пуха, ни пера! – сказал Константинов.
        Сын уверенно направился к своему взводу и занял место в строю.
        Родители, те, кому удалось попасть на территорию, стали расходиться, чтобы не мешать работе командиров.
        «Посмотрю ка я как Устинов диктант написал», – решил Константинов и направился к выходу.
        Прежде, конечно, нашёл в списке сына. Там значилось: «Константинов – 5». Стал искать Устинова. Против его фамилии стояла тройка.
        «Не здорово… Проходной бал, судя по всему, высокий».
        Решил пройтись до гостиницы. Что мозолить глаза командованию?! У них и так забот полон рот.
       Но успел сделать лишь несколько шагов, как услышал за спиной:
       – Николай!
       Резко обернулся. Перед ним стояла та самая женщина, которая явно проявляла к нему внимание в минувшие дни. Обожгла взглядом в упор, поразила своим ещё более ярким, неотразимым видом.
      – Не узнаёте?
      Он присмотрелся. Было что-то знакомое в чертах лица, но настолько далёкое, что сразу вспомнить не мог. С улыбкой повторил название старого советского, некогда популярного фильма:
      – Мы с вами где-то встречались, – и высказал предположение, – Может в санатории? Например, в Пятигорском? Я там часто отдыхал… Или, может…
      – Не-ет, не в санатории. Значительно раньше, когда вы вряд ли по санаториям разъезжали, – загадочно проговорила женщина.
     Он ещё более пристально посмотрел на неё, но ничего путного предположить не смог. Это при его-то феноменальной памяти. Перебрал все варианты – нет, ничего… Попросил:
      – Подскажите…
      – Вы помните поезд Москва – Симферополь. Помните купе, в котором вы уже заняли место, ворвались попутчики – муж, жена и дочка-школьница.
       – Боже мой!.. Ирина, Ирочка! Неужели? О столь далёком даже не подумал, когда пытался вспомнить. Это ж просто фантастика. Столько лет…
       – А я часто вспоминала вас…
       – Наверное всё-таки, не вас, а тебя, – поправил он. – Давайте сразу отбросим это выканье… Если, конечно не возражаете, точнее, не возражаешь…
       – Не возражаю… Помню, как вошла в купе, а там… Белая гимнастёрка, белая фуражка и алые погоны… И симпатичный мальчишка…
       – И ещё не по-летнему чёрные брюки, – засмеялся Константинов.
       – Но с алыми лампасами. Вот этот момент, как сфотографировала. На всю жизнь запечатлела в памяти. Может, отчасти потому сына и решила в суворовское отдать. Нет-нет, – опередила она возражение. – Это не шутка. Это действительно так. Именно тот суворовец, встретившийся много лет назад, словно призвал так поступить. Вот только получится ли? – вздохнула она. – Твой то как диктант написал?
         – На отлично!
         – А у моего тройка. Боюсь не пройдёт. Всё теперь от математики зависит. Хотя надежда мала. Слышала, нужна пятёрка, если тройка за диктант.
         Они уже стали привлекать внимание, и Константинов предложил:
          – Давай прогуляемся… Тут небольшой скверик как раз напротив.
         Они пересекли проезжую часть и ступили в небольшой, утопающий в зелени оазис, в центре которого возвышался памятник Крылову.
        – Ты не торопишься? – спросила она.
        – Да куда ж торопиться? Будем ждать окончания экзамена.
        – Тогда присядем? – кивнула на единственную свободную скамейку.
        Остальные уже заняли родители, ожидавшие завершения экзамена.
        Ирине явно хотелось поговорить, быть может, узнать, как сложилась жизнь у этого полковника, которого она помнила суворовцем, а особенно – курсантом, и за которого ведь вполне могла выйти замуж, могла, если бы… Вот это «если бы» не хотелось даже вспоминать. Но как обойтись без такого воспоминания. Она понимала, что и у него, скорее всего, сразу же всплыло в памяти это «если бы». А ведь как хорошо всё начиналось…
       – Так, говоришь, тройка за диктант? Не очень здорово, – заметил Константинов и спросил: – А что же муж на тебя взвалил все заботы о поступлении? А отец? Неужели не поможет?
       – Муж, – она горько усмехнулась, – Муж объелся груш…
       – То есть?
       – Когда отец погиб, мужу я уже стала не интересна. Я только тогда и поняла, что женился он ради карьеры. А точнее, его родители толкали к тому ради карьеры. Отец его служил с моим отцом, ну и сына старался в академию пристроить, а потом и местечко хорошее обеспечить.
       – Извини. Я не знал, что твой отец погиб. Когда же и каким образом?
      – В командировке был. В жарких странах. Возил на испытание новую систему. Какую не знаю – тогда же всё в секрете держалось, а потом… да какая теперь разница. Погиб… ну и всё. Отец моего мужа стал искать другие варианты – сынок то его не задался. Так, никчёмный, размазня. Но тут шустрым оказался. Быстренько новую жену нашёл…
      – И неужели сыном не интересуется?
      – Нет. Да и не нужно, чтоб интересовался. Что-то там у него случилось, я не уточняла, не интересно. Словом, вылетел из армии. Да и не пойми чем занимался. Даже алименты перестал платить. Ещё при советах так сяк, а теперь всё…
      – И как же ты?
      – Да, как-то так… Сама, всё сама. Ну, мама, конечно, помогает. Она стала преподавать в престижном вузе. Я тоже работаю. Но мы далеки от армии. Так что никаких зацепок для поступления. А тут ведь сам знаешь. Часто получается, что можно решить двояко, когда нет двоек, но чуточку не дотягивает по баллам. Мы ж с тобой говорили, что, если бы позвонил моему отцу, когда по конкурсу не прошёл, всё бы сделали.
        – Ты знаешь, нисколько не жалею, что окончил общевойсковое командное, а не инженерный факультет академии. Какой диапазон! Особенно для моей специальности. Я ж ушёл в военную журналистику. И всё благодаря вот такому повороту судьбы. А технарь из меня никакой…
          Константинов нет-нет, да украдкой поглядывал на Ирину. Расцвела… нет слов. Так ведь тогда то была школьницей, а теперь…
          То, что она красива, он отметил и раньше, издалека. Но тогда она была для него просто красивой женщиной, каких нередко можно встретить случайно, встретить и просто отметить про себя: «Как хороша!» А тут вдруг оказалась рядом и, судя по всему, расположена к нему. Ну как в такой ситуации не зародиться мятежным мыслям?
        Тем более, они были вдвоём, в городе, ну пусть для него родном, но для неё чужом. Правда, с ними сыновья, но сыновья в училище и выпустят ли их ещё раз так сказать на волю, неизвестно.
        Они сидели на лавочке и разговаривали, а тем для разговоров по существу и не оказалось, потому что в нескольких фразах в самом начале они выложили друг о друге вкратце всё, всё то, что могло быть предметом более обстоятельной беседы. Она знала, что он привёз сына в училище, что наверняка женат, что служба по его мнению сложилась удачно – он занимался любимым делом. Он знал, что у неё сын, что она разведена. Понял, что не слишком удачно сложилась жизнь. О чём ещё спрашивать? Это потом могут возникать какие-то детали, какие-то истории. А сейчас…
      Они были по существу совершенно чужими друг для друга, но в то же время чувствовали, что им не хочется расставаться, что встреча, вот эта случайная встреча удивительным образом соединила их.
        А ведь по сути в том, что произошло уж ничего

такого невероятного? Ну встретились через много лет. Это тогда их отношения были значимы для обоих, а с высоты прожитого и пережитого так, пустяки, юношеские увлечения. Ну узнали друг друга, ну вспомнили что-то давнее, приятное, и всё, и разошлись как в море корабли. У каждого свои дела, связанные с сыновьями. Своя дорога домой…
        Но какая-то незримая нить протянулась между ними, и эта нить связывала их и во время беседы и после, когда они направились в училище, поскольку экзамен должен был уже закончиться.
       Ирина пошла первой, и Константинов, чуть-чуть отстав снова поразился её удивительной стройностью и изяществом движений. Она была скромно, без вызова, но со вкусом одета, потому что иначе и нельзя было одеться, ведь предстояло заходить в училище.
        Они прошли на территорию. Во дворе вдоль нового корпуса уже строились повзводно освободившиеся от экзамена ребята.
        – Ты сегодня в Москву? – спросил Константинов.
        – Смотря насколько дней отпустят. Тяжело мотаться на электричке.
        Он подумал, а не предложить довезти до Москвы, если, конечно, поедут, да если, и он решит ехать.
         В это время заместитель начальника учебного отдела объявил:
         – Тверские могут быть свободны до четверга. Москвичи, кто желает, тоже. В четверг у пятой роты медкомиссия, у шестой роты профориентация… Тесты будете проходить. Остальным построение на обед через двадцать минут. Разойдись.
       – Ну я пойду к своему? – сказала Ирина.
       – В Москву? Или здесь останетесь? – спросил Константинов, пока ничего не предлагая.
       Ирина на какое-то мгновение задумалась и решила:
       – Да что там мотаться… Погуляем, город посмотрим… Тем более гостиница уже оплачена…
       «Может всё-таки предложить?» – подумал Константинов, но в этот момент подбежал Дима и выпалил:
       – Задачки лёгкие были. Все решил… Мы с училкой и сложнее разбирали. Ну что, едем?
        Константинов посмотрел вслед Ирине. К ней уже тоже подбежал сын. Ну вот всё и решилось. Не уговаривать же.
        Они вышли в город, сели в машину. Уже когда отъехали от училища, Константинов подумал:
        «А вдруг её сын получит двойку и… они уедут? Как же тогда её найти? Вот ведь, даже номер телефона не взял».
        Эта мысль одновременно и обожгла, и удивила. Номер телефона? А для чего? Ведь она могла так и спросить, для чего? Действительно, для чего?
        И всё-таки в первую минуту мелькнула мысль, а что если вернуться, найти её и попросить номер телефона? Но как объяснить эти манёвры сыну?
        Нет уж, как вышло, так вышло. Если больше не удастся увидеть, значит, не судьба.
        Сын что-то рассказывал об экзамене, но он не слишком вникал, отвечая односложно.
         – Ты, я вижу, поговорил с той красавицей, что на тебя поглядывала. Так кто она, старая знакомая? – неожиданно спросил сын.
         – Да, однажды ехали в одном купе. Она с родителями в санаторий, а я в гости к знакомым, в Симферополь.
         – Ну и что?
         – Что-что? Да ничего. Поговорили. Отец её был генералом. Погиб в горячей точке…
         Про мужа Константинов умолчал и напомнил, что самое время приступить к беседам, о которых говорили во время прошлой поездки.

Глава девятая. Беседы отца с сыном. Беседа вторая

И снова промелькнули по сторонам гостиница Селигер, справа, памятник Ленину слева, центральный почтамт, справа и здание бывшего Обкома партии, захваченное ельциноидами, ничего не построившими и ничего не создавшими, но гораздыми на разрушение, а после крутого зигзага у Областной больницы, Советская улица, по странности не переименованная, перешла в улицу Вагжанова, первого председателя Тверского Совета и Тверского временно-революционного комитета, позже организатора партизанского движения в Сибири, расстрелянного Семёновцами в 1919 году. Центр Твери, по существу остался по названиям центром советского Калинина, и даже выход на Московское шоссе был через площадь Гагарина.
      Для Константинова этот город был, отчасти, родным, хотя много мест он мог назвать родными, потому что до поступления в суворовское военное училище довелось ему поучиться и в махонькой сельской школе, и в знаменитой, славной чуть не вековыми традициями Старицкой средней школе, и в двух Московских и, наконец, перед крутым поворотом судьбы, ознаменовавшим вступление на военную стезю, в Калининской средней школе, в самом центре города, близ Облвоенкомата  и Гарнизонной комендатуры, на что, впрочем, во время учёбы он внимания не обращал, а вот ребят в чёрной форме с алыми погонами и лампасами не просто замечал на улицах города, но даже чуточку им завидовал доброй мальчишеской завистью.
       Давно это было… И вот теперь на эту стезю защитника Родины вступал его сын. Он готовил его серьёзно и настойчиво с самого раннего детства. Продолжал своеобразную подготовку и теперь.
      Что бы человек мог ориентироваться в сложном, суетном мире ему необходимы разносторонние знания, и немаловажное значение среди них, можно даже сказать едва ли не первостепенное значение имеют знания о великом прошлом Отечества.
        И вот, когда машина наконец вырвалась на Московское шоссе, Константинов заговорил не спеша, стараясь вести свой рассказ как можно более проникновенно и доходчиво.
        – Ты, действительно, ещё раз повторю то, что сказал, когда мы проезжали с тобой Клин, возвращаясь в Москву после диктанта, очень и очень правильно предложил использовать наши поездки для разговоров о боевом пути нашего русского воинства. Императрица Екатерина Великая в своё время сказала: не зная прошлого, можно ли предпринимать какие-либо меры в настоящем и будущем. А Белинский, был такой знаменитый критик, вы, наверное, в школе проходили, словно развил эту мысль, написав: знать прошлое надо, чтобы понять настоящее и предвидеть будущее. Вот так… мало того, я могу привести, быть может и не дословно, но по сути точно сказанное одним английским писателем, считавшим, что тот, кто управляет прошлым тот управляет будущим. Ну и в связи с этим он точно заметил, что, кто управляет настоящим, управляет прошлым. Понял, для чего я тебе это всё сказал?
        – Да, пожалуй… Ты имеешь в виду, что захватившие власть, чтобы утвердиться, переписывают прошлое, – сказал Дима.
        – Молодец… Точно определи. Кстати, примерно так в своё время говорил и Джордж Оруэлл, слова которого я привёл. Вот сейчас и развернулась борьба за прошлое. На сцену вывалено столько вопиющей беспардонной лжи. Но появилось очень много и хороших, добрых во всех отношениях правильных книг. Но не каждый может понять, в каких книгах правда, а в каких ложь. Вот сейчас и стоит задача помочь тем, кто, конечно, хочет разобраться во всём…
         – Понять, где же правда?
         – Точнее, где истина… Ведь правда может быть у каждого своя. А вот истина, истина нет. Истина непреложна. Газета «Правда» так и осталась органом коммунистической партии, ныне уж не Советского Союза, а Российской Федерации, а между тем партия то эта начала перерождаться уже вскоре после смерти Сталина и переродилась – я имею в виде не рядовых её членов, а руководство – настолько, что сдала лютому врагу советскую страну. Но я не буду тебе сейчас забивать голосу современностью. Ещё столько неясного, столько недопонятого, неосознанного… Займёмся именно далёким, ну а затем и не очень далёким прошлым.
       Константинов задумался. С чего начинать? С Александра Невского и Дмитрия Донского? Но ведь и много раньше наша русская земля подвергалась постоянным набегам лютых ворогов, причём набеги эти осуществлялись со всех сторон света.
      – Знаешь, – начал он, – один мыслитель. Был такой Борис Башилов, эмигрировавший из Советского Союза после революции и создававший свои труды в так называемом русском зарубежье, назвал историю России летописью осаждённой крепости. И пояснил, что эта история является фактически летописью почти непрекращающихся войн, потому что нападения происходили то с запада, то с востока, то с севера, то с юга. Причём нашествия начались ещё в дохристианский период. Начнём с ближайших предков Рюрика. Ты, наверное, знаешь, что была у нас долгое время, вплоть на конца шестнадцатого века династия Рюриковичей. Так вот этот князь считается её основателем. Его прадедом был новгородский князь Буривой. Так вот западные вороги напали на Новгород, изгнали оттуда князя, ну и началось то, что всегда начинается при нашествии, так называемого просвещённого Запада. Грабежи, насилия, убийства, угон на работу людей, превращаемых в рабов.
     – Как это в рабов?
     – А что тебя удивило?
     – Ну как бы обычно говорят, что рабами были негры у американцев….
     – Соединённых штатов тогда и в помине не было. Рабство – изобретение Запада, самых мерзких стран Запада. Читал, наверное, про Великую Отечественную. О том, что и пленных наших использовали на самых тяжёлых работах и мирное население угоняли на работу в Германию…
         – Конечно, читал.
         – Это вот так мягко… На работу угоняли. В рабство брали по своим традициям из Средневековья. Да, какой-там Средневековья… С незапамятных времён. Русскую Землю считали они источником рабов.
         – Как же так можно? Людей превращать в рабов? – с возмущением сказал Дима.
         – Это с нашей, русской точки зрения, невозможно. А с европейской другое – это даже очень выгодно, – заметил Константинов.
        – А я читал, что они, в Европе, осуждали наше крепостное право…
        – Вот-вот… Как говорят, в своём глазу бревна не видели, а у нас каждую соринку подмечали. То, что каждое нашествия было, кроме всего прочего, походом за живым товаром, за русскими рабами, это для них нормально… Но мы снова отвлеклись… На чём я остановился?
       – Князя Буривоя изгнали из Новгорода и началось…
       – Так вот, новгородцы пришли к изгнанному князю и попросили его дать им в предводители сына своего Гостомысла, поскольку сам то Буривой стар стал и не мог возглавить борьбу за Новгород. Гостомысл был деятелен, отважен и обладал талантом полководца. Разбил он западную нечисть и освободил Новгород. Освободил и надолго сел там княжить. Славным было его княжение. Самые добрые сведения о нём сохранились в летописях. Это очень не нравилось тёмным силами на, как теперь говорят, коллективном Западе. Потом объясню, почему, коллективном… А Гостомысл словно дразнил их. Четыре сына у него родились и три дочери. Опора престолу прочная… И вдруг… Один за другим умерли все четыре сына.
      – Как так? – спросил Дима. – Сами?
      – В том то и вопрос. К тому времени мерзкий и поганый коллективный Запад уже научился травить людей ядами. Так что, думаю, не случайно. Все сыновья, как говорят летописи, любо дорого смотреть. Все славные воины, все защитники Русской Земли. Остались дочери. Улита, старшая, Умила, средняя. Ну, как звали младшую, не помню. Может и нет таких сведений. Весь секрет в том, что старшая, Улита выдана была замуж не за славянина. Для неё и старались. Если не взять русскую землю военной силой, значит, надо взять низостью, подлостью, подкупом…
       – Ну понятно… Как подленький Швабрин в капитанской дочке. Не смог справиться с Петрушей Гринёвым в четном бою, а как того слуга его отвлёк, тут же и проткнул шпагой… Так подло, – сделал вывод Дима.
       – Это в художественной литературе. А ведь и в жизни так. Самого Пушкина то как убили. Дантес вышел на дуэль в кольчуге. Потому и спешил стрелять, не опасаясь, что промахнётся. Но попал, правда, не так как хотел. Ранил, причём ранил не смертельно. Если бы Пушкина отвезли в госпиталь, его бы спасли. Но всё предусмотрели. Домой, только домой под надзор лекаря из той же ложи, что и организаторы убийства. И Лермонтова так же хотели убить. Барант, с которым он дрался в Петербурге, тоже в кольчуге вышел. Лермонтов ударил, и шпага сломалась, потому как в кольчугу попал. Но об этом мы потом обо всё поговорим.
       – Ты ещё рассказывал, что в Пятигорске и вовсе дуэли не было, – напомнил Дима.
      – Не было… – подтвердил Константинов, – Мартынов заманил его на пикник и даже спешиться не дал. Подошёл сзади и выстрелил в упор. Но об этом тоже в другой раз. У нас ещё много бесед будет и много тем раскроем. Ну а сейчас замечу только – за кулисами всех мерзостей всегда во все века стояла Западная Европа. Вот и с Гостомыслом так. Убрали сыновей, вот тут, и Гостомысл понял, что не сносить ему головы. Вторая то дочь его была замужем за Годливом, князем полабских славян. В некоторых источниках его называют так же Годославом, Годлавом. Но не это главное – главное, что был он славянином. А сама Умила, дочь Гостомысла, любимица новгородцев. Словом, объявил Гостомысл однажды на вече новгородском, что был ему вещий сон, будто выросло дерево из чрева средней дочери Умилы и народ новгородский питается от этого дерева и благоденствует. Ну новгородцы, когда умер Гостомысл, отправили послов к Умиле, с просьбой дать им в правители сына её Рюрика. Приехал сын в Новгород, но не с братьями, а как доказал академик Борис Александрович Рыбаков, с которым, мне, кстати, посчастливилось встречаться и разговаривать, с «Синеус», по старошведски, «своим родом» и с «Трувор», «верной дружиной». Вот так в очередной раз рухнули планы врага, который силой в открытом бою русскую землю одолеть не мог.
       – А нападали часто?
       – Не то слово. Во «Влесовой книге» или «Книге Велеса», рассказывается о непрерывных нашествиях и о том, как стояли насмерть наши русичи, которые так и говорили о себе, что «получили большую силу, а враги не такую большую, ибо мы – русские, а враги – нет». Это чёрным по белому записано ещё в те давние времена. А ещё… ну я всё, конечно, дословно не помню, написано в книге той, что там, где пролита кровь наша, – там и земля наша, и это враги знают и стремятся захватить землю. Ну и о том, что эти их попытки только к смерти приведут, что мы видим из всей нашей боевой летописи. Вся «Влесова книга» пронизана рассказами о схватках с бесчисленными агрессорами. И ещё скажу тебе. В каждой строке уверенность в том, что с нами кто?
     – С нами Бог! – воскликнул Дима.
     – А кто так говорил?
     – Суворов!
     – Теперь ты понимаешь, почему он говорил об этом с такой силой, с такой убеждённостью?
      – Понимаю!
      – Так вот. В книге Велеса говорилось, что Боги наши прогонят врагов наших, ибо Вышень грядет на смертных! Вышень – это Бог. Там же сказано, чтобы стойко оборонялись от врагов, чтобы города нашим были суровыми и крепкими! Тут только вот иерархия мне не совсем ясна. Не разобрался ещё в дохристианских учениях. Вышень говорил русичам, что Сварог посылает меня к вам, чтобы сила небесная была с вами…. И эта сила всегда на нашей стороне. Говорится в книге и необходимости тесного и прочного единства славян во имя создание Русколани великой. И ещё говорится в книге: «Предрешено в старые времена, чтобы сплотились с иными (славянами) и создали (Русколань!) великую…». Ну а подробностей о тех великих битвах либо не сохранилось, либо ещё не все документы найдены и расшифрованы. Ведь и судьба Книги Велеса совершенно удивительна. В тысяча девятьсот девятнадцатом году полковник Изенбек, командир артдивизиона, обнаружил в одном уже брошенном имении казацкого полковника из древнего и достойного рода, в полуразгромленной и разворованной библиотеке странные дощечки с вырезанными на них какими-то древними текстами. Те кто грабил имение, видимо, не понял что это такое. Некоторые были растоптаны, испорчены, но Изенбек велел своему вестовому аккуратно собрать их и сложить в морской мешок, причём беречь как зеницу ока. Фёдор Артурович Изенбек до войны участвовал в археологических экспедициях и сразу понял, что дощечки имеют необыкновенную ценность. Он их вывез с собой в эмиграцию, где и началась необыкновенная история этой находки. Словом, попали они в конце концов в руки поэта и прозаика Юрия Петровича Миролюбова, который посвятил годы их восстановлению и переводу. Враги России люто ненавидят его, называя фальсификатором, но стоит прочитать эту книгу, и каждому понятно, что ни о какой фальсификации и речи быть не может. А главное ведь каждая фальсификация, как и каждая клевета должна иметь какую-то цель. Здесь же ни о какой цели такого труда и речи не шло. Зачем писателю выдумывать какие-то письмена? Смысл? Какой прок? Словом, коснулись мы как раз того, откуда не только русская земля пошла, но и пошло русское воинство, ибо действительно, профессия Родину защищать, наверное, самая важная в нашем мире и имеет вековую летопись, как и вековые традиции. Так что помни, на какое дело ты решил пойти, в какой строй стать – в великий строй воинов Русской Земли.
        – Я это понимаю, – сказал Дима.
      – Ну что? – спросил Константинов. – На сегодня, наверное, достаточно. Всего не охватить.
      – Да, пожалуй. А книга эта, «Влесова книга», у нас есть.
      – Да, её недавно выпустило книжное издательство в Ростове-на-Дону, ну и приятель мой, который его возглавляет, прислал. Это книга Сергея Лесного «Откуда ты Русь». Там полностью приведена Влесова книга. Так что приедем, можешь почитать.
      – Обязательно!
      Между тем, впереди уже замаячил монумент на рубеже обороны Москвы в сорок первом, движение увеличилось, и Теремрин обратил всё внимание на дорожную обстановку.

Глава десятая. А была ли любовь?

Всю оставшуюся дорогу до дома Константинов думал об утренней встрече. Беседа по истории несколько отвлекла, но потом он уже не мог отделаться от мыслей о том, что произошло много лет назад. Он отвечал на какие-то вопросы сына, сам что-то говорил, порой невпопад, а мысли возвращали в то далёкое лето.
       Он вспомнил, вспомнил давнюю свою поездку в первый суворовский отпуск. Он поехал в своей суворовской форме, потому что ну просто не мог не показаться в ней своей первой учительнице, а главное её внучке, которую не видел уже много лет, но о которой нет-нет да вспоминал. Конечно, он помнил и то, как устроился по-хозяйски в купе. Билет был на нижнюю полку, причем ехать ему посчастливилось лицом вперёд, а это давало возможность смотреть в окно, любоваться пейзажем, открывающимся в пути.
       До отправления поезда оставалось минут десять, когда в купе вошли мужчина средних лет, статный, уверенный в себе, с волевым лицом, женщина, как Константинов понял, его жена, сразу поразившая яркой красотой, и дочь, с виду школьница, в маму стройная, и весьма привлекательная.
        Николай только что окончил девятый класс. А она? Какой она класс тогда закончила? Восьмой? А может и вообще седьмой только? Он так и не спросил об этом за всю дорогу. Да и не очень его интересовало, сколько лет девочке, тем более не удобно было при её родителях проявлять к ней интерес. Он уделял ей внимания ровно столько, сколько требовалось, чтобы не обидеть полным равнодушием. А она явно проявляла интерес, хотя он и относил его насчёт того, что перед ней был суворовец, а в ту давнюю пору вообще военные у основной массы прекрасного пола вызывали интерес, наверное, таковой, какой стали вызывать у относительно прекрасного пола времён ельцинизма всякого рода предприниматели и коммерсанты.
       Проговорили они действительно чуть не до утра, а утром, уже перед самым прибытием поезда в Симферополь, она сунула ему листочек с записанным на нём номером телефона. Тем не менее, родители заметили, мама нахмурилась, но она тут же нашлась, заявив, мол, папа же говорил, что может помочь при поступлении в академию. Для того телефон и дала, а то как-то нехорошо получилось – поговорили и забыли.
   Константинов листок взял и ведь сохранил, хотя прошло с той поездки уж два с половиной года. Он просто внёс его в свою записную книжку, а книжки в юном возрасте часто не меняют. Не так уж много новых адресов приходится записывать. Ну, разве что по выпуску из СВУ. Главное, все адреса друзей поместились, разве что предстояло после выпуска поменять некоторые, записав: Харьковское ВТКУ, или Ульяновское ГвВТКУ, или КВИРТУ, ну и далее – роты, роты, роты…
       Он не позвонил ни в период учебы в суворовском – как-то неловко было звонить, ведь Ирина казалось совсем ребёнком, а когда поступал в академию и не прошёл по конкурсу, даже не вспомнил о том, что Иринин отец мог, якобы, ему помочь.
      А тут, именно на втором курсе, когда и увольнений было мало, да и знакомые девчонки, по этой причине порастерялись, услышал от своей, такой вот потерявшейся, пассии весьма колоритное объяснение, мол, и как тут отношения продолжать, если видеться удаётся пару раз в месяц, да и то всего на несколько часов. И заявила: «Что ж, я по-твоему, должна на время твоей учёбы законсервироваться?!»
       Подумал тогда, что хоть и верно сказал один философ, настоящая любовь – редкий цветок, да только не всем этот цветок отыскать суждено.
И вдруг как щелчок где-то в голове, как вспышка, осветившая комнату. Он вспомнил, вспомнил давнюю свою поездку в первый суворовский отпуск, вспомнил, вспомнил тот ещё только распускающийся цветок, который теперь, наверное, вполне распустился.
       «Как же её звали? Ирина, конечно, Ирина! А родителей? Нет, имена родителей не помню. А ведь надо было записать сразу. А фамилия? Фамилия Терехова. Ирина Терехова».
   Он пошёл в прихожую, достал из внутреннего кармана кителя записную книжечку, которую всегда носил с собой, и, нажав пальцем на буковку «Т», открыл. Телефон был на месте. Да и куда же ему деться? Записан рядом с адресами однокашников по СВУ. С кем-то он переписывался, с кем-то просто обменялся адресами ещё в сентябре минувшего года.
   Иринин телефон начинался «К-7…». Николай вспомнил, что отметил это ещё в поезде. Квартира была где-то в центре. Быть может, даже в районе Покровки.
   «Позвонить? – думал он. – А почему бы и нет?! В конце концов, не просить же об академии. Я поступил, я учусь. И пусть не в академии, но офицером-то буду на два года раньше, чем все наши «академики».
   И он решил: «Если подойдёт Ирина, заговорю с ней. А если её отец или мама? Нет, тогда уж лучше тихонько положить трубку. И действительно, спросят, зачем мне, курсанту, взрослому человеку, школьница? С какой целью звоню?»
   Без всякого трепета, спокойно набрал номер. Пошли гудки. Примерно на пятом трубку взяли. Голос был детским, и была бурная реакция на звонок, завершившаяся приглашением на день рождения, танцами только с ней, прогулкой по Покровскому бульвару и первым поцелуем в лифте, длиною в подъём до Ирининого этажа.
   Договорились, что он позвонит в следующую субботу, как только доберётся до метро из своего Кузьминского леса. А если что, позвонит уже от бабушки, отсюда, из дома, который он сегодня показал ей издали с бульвара.
   Последний взгляд, последний взмах руки. И квартирная дверь оторвала её надолго, казалось, на целую неделю. Он надеялся, что хоть и на целую, но всё же только неделю.
   И снова раскрыл объятию Покровский бульвар, такой знакомый с детства, но необыкновенный, по-новому праздничный теперь. Он шёл домой, кружась и скользя по насту, уже образовавшемуся после снегопада.
   Он был необыкновенно счастлив, и казались глупыми все недавние переживания и никчёмные огорчения по поводу разрыва с прежней пассией. Всё, всё казалось пустым и ненужным, а сердце раскрывалось для чего-то нового, яркого и необозримого.
   И уже не так тяжело было расставаться с короткими днями отдыха, не так тяжело ехать в училище, чтобы окунуться в суровые будни занятий, обещавших быть в связи с новыми сроками учёбы особенно сложными. Всё это искупалось ожиданиями субботы, ожиданиями увольнения и новой волшебной встречи с волшебным существом по имени Ирина.
   Утром, в воскресенье, проснулся с какой-то неведомой прежде радостью. А ведь в этот день оканчивались каникулы, и уже в 15.00 надо было быть в училище. А там! Что ожидало там? Занятия по 7 или даже 8 часов в день, и ещё более жёсткий распорядок, потому что ещё не отменили решение об ускоренном выпуске. Но тем не менее, уже не жалел о том, что пролетели золотые деньки. Он, если и не торопил время, то и не хотел, чтоб оно замерло на месте. Теперь нужно было провести грядущую неделю без сучка без задоринки, чтобы в субботу обязательно получить увольнительную. Он хотел записаться на сутки, а если не получится, то на воскресенье. Всё-таки отпускают в воскресенье утром, и весь день впереди.
   В училище летел как на крыльях. Ведь чем раньше начнётся учебная неделя, тем раньше она окончится, и получалось, что он, спеша в училище, одновременно спешил навстречу нового свидания с Ириной. Он как-то случайно услышал песню, в которой как раз и говорилось о том, что стая журавлей, улетая осенью в тёплые края и покидая края родные, летела, образно говоря, навстречу лету и нового своего прилёта назад. Настраивал себя: «Ну и что, подумаешь, неделька. Пролетит – не заметишь».
   Неделя началась споро. Занятия, занятия, занятия…
   Он был предельно внимателен на лекциях, старался проявлять активность на практических занятиях, даже заработал уже в первые дни несколько хороших и отличных оценок.
   И вдруг… Это случилось в четверг! Разбудил голос дневального:
   – Рота, подъём, тревога!
   Всё уже отработано, всё уже отточено до мелочей. В считанные минуты рота построилась перед входом в казарму. Справа строились другие роты первого батальона. Сквозь пургу виднелись и роты второго батальона, тоже с оружием. Всё серьёзно. Значит, это вовсе не проверка боеготовности одной роты или даже батальона.
   «Неужели учения?» – мелькнула мысль.
   О том, что училище каждый год принимает участие в учениях войск Московского военного округа, он знал. Говорили ещё перед каникулами, что и в этом году учения не за горами. Готовили к ним материальную часть, снаряжение, даже получили кое-какие тёплые вещи. Но о сроках учений известно не было.
   Прежде чем дать команду следовать в автопарк к месту погрузки на бронетранспортёры, командир роты назвал несколько фамилий, в числе которых он услышал и свою. Вышел из строя и обратил внимание, что вместе с ним в шеренге оказалось ещё несколько человек.
   – Товарищи курсанты, вы остаётесь в распоряжении старшины роты, старшего сержанта Сурового.
   И тут же перестроив роту в походную колонну, скомандовал: «Бегом, марш!»
   Суровой проводил взглядом роту и объявил, что построение в роте для оставшихся через десять минут.
   За это время все сдали в ружейную комнату оружие, полученное по тревоге оружие, а кто-то даже успел умыться.
   Оказалось, что в роте оставлены в основном мастеровые, чтобы провести кое-какой ремонт, да оформители, чтобы обновить наглядную агитацию.
   – А мне что делать? – спросил Константинов у старшины роты.
   – После завтрака к начальнику физподготовки. Тебя включили в сборную училища по стрельбе, – пояснил тот.
   Ну и по просьбе оставшихся, старшина объяснил, что начались крупные учения Московского военного округа. Из училища сформирован мотострелковый полк, роты приведены к штатам мотострелковых рот, а это в то время – три взвода по три отделения. В каждом отделении 7 человек. Всего 21 человек, плюс командир взвода, то есть – 22 человека. Заместителем командира взвода являлся по тому штату командир первого отделения. Таким образом, получалось, что в трёх взводах 66 человек, плюс 6 человек в пулемётном отделении, да плюс 4 человека в отделении управления. Итого 76 человек.
   Вот и получилась возможность оставить в училище, во-первых, спортсменов, поскольку началась подготовка к первенствам Вооружённых Сил по различным видам спорта, во-вторых, различных умельцев, для приведения в порядок расположения роты.
   В первую минуту порадовался. Что лучше? Круглые сутки в поле на морозе – причём так примерно с неделю – или по четыре-шесть часов в день в тире ЦСКА, куда возили стрелковую команду училища, пока не было своего тира, соответствующего требованиям соревнований по пулевой стрельбе.
   В тире ЦСКА Николаю довелось заниматься ещё суворовцем. Возили туда периодически стрелковую команду, чтобы во время парадной подготовки навыки свои стрелки не растеряли.
   И тут обожгла мысль:
   «А как же суббота? Как же увольнение?»
   Было совершенно понятно, что никому из оставшихся в училище даже в голову не придёт мысль попроситься в город. Тут дело не только в том, что старшина и права-то не имел кого-то отпустить. Тут сами курсанты понимали, что, пока товарищи в поле, нужно трудиться в роте, не покладая рук.
   Словом, попал бы Николай на учения или не попал – итог один. Увольнения в субботу или в воскресенье не будет.
   В здании ЦСКА, где проходили тренировки, во время перерывов можно было позвонить из телефонов-автоматов. Константинов позвонил и отцу, и бабушкам, хотя первым – что греха таить – было желание позвонить Ирине.
   И тут он призадумался. Что же он скажет ей? Тренируется в ЦСКА. А почему не на занятиях? Ах, вся рота на учениях, а он в Москве, в тепле? Вряд ли для Ирины было важно, что там происходит, и вряд ли бы она даже внимание заострила на том, что он, видите ли, избежал такого сурового и важного испытания, как учения. Но у него-то самого, с детства и совестливого и самокритичного, никак не выходили из головы мысли о том, что ребята мёрзнут где-то в полях Подмосковья, а он прозябает в тепле.
   Учения, как правило, проводились тогда, когда на Подмосковье обрушивались наиболее сильные морозы. Погода в середине шестидесятых была достаточно стабильной, и прогнозы обычно сбывались. Ну а морозы были необходимы вовсе не для создания наиболее суровых условий. Морозы сковывали землю настолько, что можно было, не стесняясь бороздить поля и луга, проводить развёртывания в боевые порядки, атаковать и танкам, и бронетранспортёрам, не рискуя повредить посевы, не только скрытые под слоем снега.
   Впрочем, тренировки в клубе ЦСКА на Комсомольском проспекте проводились в первую половину дня, а потому он вряд ли мог дозвониться до Ирины. Она же была в школе.
   Особенно тягостно было в воскресенье. Что делать? Как сообщить, что не придёт в увольнение? Да и что сообщишь? Опять же всё упиралось в учения.
   «Ну, ничего страшного, – успокаивал он себя. – Она должна понять. Ведь я же не принадлежу себе. Я – человек военный! В следующий-то выходной увольнение наверняка отпустят. Не будут же вечно продолжаться учения».
   В том, что учения не вечны, он не ошибся. Прошла ещё неделя, и в пятницу к вечеру роты вернулись в училище.
   Сколько рассказов, сколько впечатлений.
   «Эх ты, сочок, – добродушно укоряли товарищи. – Откосил от учений!»
   Конечно, он переживал. А тут и ещё одно испытания. Стали составлять списки увольняемых. Записали и его. Не было причин не записать. Но когда списки уже были на столе у командира взвода, зашёл старшина роты и сказал, что нужен дневальный в наряд по роте.
   – Ну, желающие есть? Все очереди учения сбили. Решили, с первого взвода пойдёт дежурный, а дневальные – по одному с остальных взводов.
   Разве могут быть желающие идти в наряд с субботы на воскресенье? Конечно, нет. Вопрос был задан так, на всякий случай. Теперь должно последовать назначение.
   И вот тут он почувствовал неловкость. Ребята были в поле, а он, он, по сути, отдыхал. Занятий не было, строевой не было, даже физзарядок и вечерних прогулок не было.
   Он огляделся. Как назло, ни одного из тех курсантов, что тоже оставались в роте в качестве мастеровых, не было. Мастеровые, оформители и прочие всегда на особом счету. Они наверняка и сейчас что-то где-то доделывали, недоделанное прежде.
   Он встал и сказал:
   – Записывай меня, старшина. Ребята ведь в поле были. Так что им отдохнуть надо.
   – Молодец, хвалю! – сказал Суровой и вышел.
   Вот и второе увольнение в город после каникул сорвалось. Николай сел на своё место, открыл какой-то учебник, просто наугад, но не читалось. Не унялась ещё внутренняя борьба. С одной стороны, он поступил правильно, но с другой, что с другой-то? А не наступил ли он на горло собственной песне?
     Следующая неделя ознаменовалась тем, что было отменено решение о досрочном выпуске и занятия вошли в прежнее русло, только вот неделю, на которую сократили отпуск, уже не вернули. Жаль, конечно, но у Константинова все мысли были теперь о встрече с редким цветком – Ириной.
       Подошёл к новому расписанию, чтобы посмотреть, какие ещё подводные камни могут ждать до выходных, и тут, как ушат воды холодной… В расписании обозначались дни несения караульной службы. В ближайшую субботу в караул заступал второй взвод первой роты – его, взвод.
   «Ну почему же так не везёт?» – только и мог подумать Николай.
   Он встал в строй в дурном расположении духа. Самое ужасное, что он не мог найти никакого выхода. Написать письмо? А не поздно ли? Писать надо было сразу, а теперь просто глупо. Да и потом, что писать-то, как объяснить, почему не отпустили в минувшую субботу?
   До конца недели он продержался без троек. Получил ещё одну отличную и две хороших оценки. Обидно было, ведь при такой успеваемости, его бы отпустили в субботу до вечера в воскресенье, а в субботу заступил в караул, причём был назначен на первый пост. Ему досталась вторая смена, то есть разводящий привёл его в главный корпус, где в вестибюле была Знамённая сошка, к 21.00. Стоять у знамени предстояло два часа – до 23.00.
   Он принял пост, встал в положении «вольно» – смирно два часа не простоишь. Перед глазами часы с невероятно нерасторопной, двигавшейся по-черепашьи минутной стрелкой. Перед глазами и столик дежурного по штабу. По штабу дежурили офицеры управления и различных кафедр. За столиком сидел капитан и периодически звонил кому-то по телефону. Константинов не прислушивался к разговорам, но видно было, что звонки – не только служебные. Потом капитан ушёл куда-то, оставив за себя курсанта. Курсант был из первой роты. Николай знал его. Подумалось:
   «Вот счастливчик! Попал дежурить у телефона. Может и домой, улучив момент, позвонить!»
   И курсант действительно позвонил домой, но говорил очень коротко.
   Телефон! Какое это недостижимое благо цивилизации! Николай подумал о том, что, быть может, Ирина сейчас тоже сидит у телефона и болтает с подругами. Вот, казалось бы. Десять шагов до телефона – десять шагов до его курсантского счастья. Десять шагов до телефонного аппарата. И никого вокруг. Дежурный ушёл в столовую, ужинать.
   Но нет, вовсе не десять шагов отделяли часового Константинова от заветного телефонного аппарата. От этого телефонного аппарата его отделяла пропасть, непреодолимая пропасть.
   Ну, хорошо, совершенно ясно каждому, кто хоть какое-то отношение имеет к армейской службе, что часовой и шагу ступить не может от Знамённой сошки. Но ведь есть и другой вариант. Стоит только сказать, даже не крикнуть, а просто сказать:
   – Сергей! Набери, пожалуйста, номер… Позови Ирину и скажи, что вот твой товарищ курсант Константинов стоит здесь, в десяти шагах, на посту. И что он мечтает о встрече в следующую субботу!
   И всё. И вопросы все решены.
   Но это мы разобрали два варианта, а он, курсант Константинов, даже подумать не мог ни об одном из них, да и не только подумать не мог – они просто не могли прийти в голову, потому что он был курсантом, потому что он всем своим существом осознавал, что есть Боевое Знамя!
   Это понимание воспитывалось ещё в суворовском училище, с того самого момента, когда на первой общеучилищной вечерней проверке прозвучала команда: «Под Знамя, смирно!». Когда кумачовое полотнище с начертанным золотыми буквами «Калининское суворовское военное училище», проплывало под звуки Встречного марша вдоль строя. Это понимание воспитывалось в течение всех лет учёбы, и достигло апогея, когда он, Николай, вслед за своими товарищами вышел из строя утром, после выпускного вечера, подошёл строевым шагом к знамённой группе, замершей перед строем, опустился на одно колено, взяв фуражку на руку, и прикоснулся к священному Боевому Знамени, прощаясь с ним.
   Это понимание продолжало воспитываться и здесь, в Московском ВОКУ, когда Константинов и его товарищи – суворовцы-выпускники, принимали Военную присягу под знаменем, на котором уже было начертано «Московское Краснознамённое пехотное училище».
   И вот это Боевое Знамя сегодня под его охраной. А на плече, в положении «на ремень» автомат, боевой автомат с присоединённым магазином, в котором тридцать патронов и с примкнутым штык-ножом. А в подсумке ещё магазин с тридцатью патронами.
   И воспитание происходило не только действием, не только укладом суворовской и курсантской жизни – оно происходило на невероятных, порою фантастических боевых примерах, на книгах, повествующих о том, как в разные времена русские и советские воины спасали, порой, ценою своих жизней Боевые Знамёна, как выносили через огонь, через смерть к своим. Если Боевое Знамя спасено, часть не расформировывается.
   Он не знал, что Ирина не болтала с подругами, а ждала у телефона. И звонка не было ни от самого Николая, ни от его друзей. Никто не сообщил ей, что произошло. А произошло обычное – суточный наряд по училищу, в данном случае, караул. В прямом и переносном смысле.
   Николай стоял на посту, а рядом, совсем рядом был его приятель у телефона. Но для Николая и его товарищей Боевое Знамя являлось святыней.
   Прошла ещё одна неделя, неделя ожидания увольнения и заветной встречи.
Волнения увольняемых начинаются с того самого момента, когда их записывает в свой список командир отделения. Это ведь только начало. Командир отделения подаёт этот список заместителю командира взвода. Тот составляет общий список для утверждения командиром взвода. И наконец – завершающая инстанция. Командир роты.
   Но даже после того, как списки увольняемых утверждены командиром роты, волнения ещё не заканчиваются. В назначенный час после завершения субботней уборки расположения роты и закреплённой за ротой территории, объявляется построение.
   Придирчиво осматривает внешний вид старшина роты, затем он докладывает командиру роты или оставшемуся за него командиру взвода.
   Внешний вид проверен, инструктаж проведён.
   Но и это ещё не всё. Теперь старшина роты представляет увольняемых дежурному по училищу. Увольняемые строятся перед КПП. Выходит к строю офицер с красной повязкой на рукаве, и снова начинается осмотр внешнего вида.
   И ведь на каждом этапе есть прямая возможность лишиться увольнительной записки.
   Но вот все испытания позади. И открываются перед увольняемыми ворота училища, и принимает их Золотой километр! Весело идти по нему к остановке 79-го автобуса. Окружная дорога ещё неширокая, всего две полосы в обе стороны. Никаких подземных переходов. Просто обозначен обычный переход. Движение не очень большое. Перейти не трудно.
   Но и здесь встречаются казусы. Как-то командир первого батальона майор Николай Тихонович Чернопятов увидел бегущих к автобусу курсантов, которые пересекали окружную дорогу весьма и весьма опасно.
   Их он догонять не стал. Но узнал, что все эти «торопыги» из его, первого батальона. В понедельник построил батальон. Вопрос один, почему такая неосторожность? Постарался говорить в доверительном тоне. И оказалось, что после всех уборок курсантам и времени не остаётся на поход в город, а если ещё и автобус пропустить, который ходит совсем не часто, то впору хоть сразу от метро Кузьминки в училище и возвращаться.
   Комбат приказал в субботу увольняемым давать задания по уборке такие, чтобы они могли их быстро выполнить. Совсем-то освобождать нельзя, ведь получится, что москвичи, к примеру, которые довольно часто в увольнение записывается, вообще работать не будут. Но задания должны быть конкретными и ясными, чтобы отпустить увольняемых пораньше.
   Вот и на этот раз Константинову удалось вырваться в город примерно в восемнадцать часов. Он спешил. Он почти бежал по Золотому километру. Ведь если позвонить Ирине поздно, то и встречу назначать будет неудобно. Родители попросту могут не отпустить её.
   Как он старался всю неделю, как опасался, что после трёх пропущенных увольнений может по какой-то случайности лишиться и четвёртого. Но всё обошлось. Учился Константинов ровно, оценки были в основном хорошие и отличные, и уже зачислили его в кандидаты на Диплом с отличием.
   Много ли он давал, этот диплом? Ну, по замыслу, предполагалось, что приоритетным будет выбор места службы. Но как выбирать? Что выбирать? На выпускном курсе предлагали высказать свои желания, но они были слишком общими. Выбирали военный округ. Писали основной вариант и запасной вариант. Скажем, можно было записаться в Группу Советских войск в Германии и, если разнарядка будет небольшой и места не хватит, к примеру, в качестве запасного попросить какой-то из внутренних округов.
   Но в тот вечер Николаю Константинову ещё рано было думать о выпуске – до него оставалось два с половиной года. Он думал о предстоящей встрече. А что, ведь и забота о личном тыле будущего офицера важна. Это ведь тоже в какой-то мере государственная задача. Если у офицера сложится семья, то и служить он будет гораздо лучше.
   Может быть, и не думал бы он об этом, поскольку рано думать о женитьбе, но некоторые преподаватели на своих лекциях касались таких тем, даже если были они совсем не по тематике предмета. Почему же? Да потому что надо же было говорить курсантам и о том, как строить семью, как строить личную жизнь. К тому же некоторые преподаватели использовали такие приёмы с целью оживить аудиторию, разбудить тех, кто незаметно дремал, удобно устроившись в креслах лекционного зала.
   И в мечтах он уже видел своею женой красавицу Ирину. Да и не только красавицу, но и интересную во всех отношениях барышню – развитую, начитанную, умеющую поддержать разговор. Всё это он заметил на дне рождении. Обо всём этом он думал долгие недели в училище. А ведь по существу истекала четвёртая неделя со дня того прекрасного вечера.
   79-й автобус, как всегда набитый битком, едва доплёлся до метро, и Николай, освободившись из его плена, тут же бросился искать телефон-автомат. Печальная особенность того времени. Как правило, даже у станций метро редко можно было найти работающие аппараты. Одни глотали «двушки» – монеты в две копейки – другие просто молчали или сиротливо глядели на желающих позвонить, словно стыдясь того, что они остались без телефонных трубок.
   Но Константинову повезло. Видимо у метро лишь недавно был произведён ремонт автоматов. Он опустил «двушку» в приёмник монет, дождался гудка и набрал номер. Телефон не отвечал. Он ждал долго. Но всё безрезультатно.
   Что делать? Домой, конечно же, спешить домой, к бабушке, ведь оттуда до Ирины рукой подать. Безусловно, лучше бы прямо отсюда, от метро назначить встречу, но что ж поделаешь?! Может, Ирина вышла куда-то, а может, гуляет с братишкой.
   Константинов доехал до станции «Площадь Ногина», сделал крюк, чтобы пройти мимо дома Ирины. Света в её окнах не было. Он поспешил в Милютинский садик, прошёл его весь насквозь… Громко сказано прошёл. Садик совсем крошечный. Это он в детстве казался большим, а теперь… Теперь он действительно не «Милютка», как сокращали название, а «Малютка», как звали его в обиходе.
   Бабушка была как всегда очень рада. Пыталась усадить за ужин, но Николай сразу же бросился к телефону. И снова его встретили гудки, гудки, гудки… Он ещё раз набрал номер телефона Ирины, потом ещё.
   «Ну вот, что это я разнервничался!? Могли всей семьёй уйти в гости, в театр, наконец».
   Эти мысли немного успокоили. Да и решил он, что и так, наверное, Ирина три выходных ждала, а его всё не было. Почему же она должна была считать, что вот сегодня он обязательно появится?
   А часы тикали безостановочно, а время бежало неумолимо.
   – Бабушка, – наконец, спросил Николай, – А до которого часа удобно звонить девушке?
   – До которого? Что сказать тебе?! До девяти вечера, ну уж в крайнем случае до десяти. Позже нельзя, милый, позже неудобно. Люди спать ложатся. Кто-то готовится спать, умывается, душ принимает. А кто уж и спит. Нет, после десяти неудобно, неприлично.
   – А утром? В котором часу можно утром звонить? – спросил он, поняв, что вечернее его время для звонка, вышло.
   – Никак не раньше одиннадцати часов.
   «Значит в одиннадцать, в одиннадцать. Как же поздно! – прикидывал Николай. – Ну, хорошо, пусть в одиннадцать, даже чуточку позже. Успеем же встретиться!»
   Так хотелось встретиться вечером, побродить по бульвару, покружить Ирину, как в прошлый раз, может, даже ухитриться где-то и поцеловать.
   А днём? Днём не получится.
   «Ну да ладно. Повидаться бы, поговорить. Ох, как хочется поговорить с ней, услышать её мелодичный голос, рассказать о своих приключениях».
   Утром Николай проснулся рано. Поспать бы, ведь в училище-то и в выходные подъём всего на час позже. А дома раздолье. Но не спалось. Он сходил в магазин, купил бабушке всё необходимое. Позавтракал. Но и после этого осталось ещё больше часа до того времени, когда можно набрать заветный номер телефона.
   «Наверное, вчера поздно вернулись. Спят ещё! – думал Николай, поглядывая на часы. – Вот разбужу, некрасиво получится».
   Попробовал читать – не получалось, хотя у бабушки было очень много редких книг.
   Вот и 11.00. Ну, ещё немного, ну хоть минуточек пятнадцать. Не звонить же ровно-ровно.
   Наконец, он подошёл к телефонному аппарату, который стоял на старинном секретере.
   Набрал номер, размышляя, с чего начать разговор, как поведать о своих делах училищных и как попросить о встрече.
   Гудки… Долгие гудки…
   «Может, всё-таки рано, может, спят?»
   Он повесил трубку.
   Бабушка о чём-то спрашивала, и он отвечал машинально, бабушка рассказывала что-то, и он слушал и не слушал.
   Прошёл час. Николай снова взялся за телефон. Чаще звонить не решался. Представил себе, что подумают родители Ирины, если звонки будут идти каждые пять минут, и в конце концов окажется, что названивает именно он. Вряд ли по воскресеньям кто-то звонит родителям Ирины, или ей самой столь назойливо.
   «А что если у них телефон сломался? – вдруг мелькнула мысль. – Нет, ну как же это возможно!? Починили бы, всё же отец то Иринин генерал».
   Эта мысль мелькнула не случайно. Уж очень захотелось Николаю пойти и позвонить в квартирную дверь. Но ведь, если телефон не отвечает, значит уехали куда-то.
   Он без всякого аппетита пообедал, хотя бабушка пыталась побаловать внука.
   – Позвонил бы кому, развлёкся. Что сидишь у телефона? Сидением делу не поможешь, – сказала бабушка. – Сходил бы куда, товарищам бы позвонил.
   Николай и сам думал о том, что глупо сидеть весь день дома. А вот ведь казалось, что уйдёт от телефона, а Ирина как раз и вернётся домой. А на улице вдруг да не найдётся исправного телефона-автомата.
   Словом, мысли были самыми нелепыми. Но он не мог избавиться от них, потому что слишком долго ждал этой встречи. Он ждал её четыре недели. Нет, он ждал её дольше, потому что все предыдущие встречи со всеми прежними знакомыми девушками, были совсем другими и не оставляли в его сердце такого следа.
   О чём он думал в те часы ожидания? Не о том ли, что такова судьба каждого курсанта. Курсант учится и живёт в казарме. Увольнительная – редкость. А знакомые девушки пребывают совсем в ином мире, в мире, где никто не ограничивает свободы, где можно ходить в театр, кино, на танцы тогда, когда хочется. Так неужели нет на свете таких девушек, которые могли бы хоть в те недолгие часы, когда курсант приходит в увольнение, не убегать куда-то по бесчисленным своим делам, а уделить ему немного времени.
   Трубку взяли внезапно. До того момента, когда надо идти в училище, оставалось не более часа.
   Ответила Иринина мама, и Николай, у которого от радости запрыгало сердце, попросил:
   – Извините, пожалуйста, можно попросить к телефону Ирину?
   – Одну минуту. Ирочка. Трубку возьми, – услышал он.
   «Ура! Она дома! Наконец-то!»
    И вот уже в трубке её голос:
   – Я слушаю.
   Голос был таким родным, таким знакомым.
   – Ирочка, это я. Вот, пришёл в увольнение. Вчера весь вечер звонил, сегодня – всё утро. Так хочется тебя увидеть…
   – Кто это? – сухо спросила Ирина, и у Николая замерло сердце – она не могла его не узнать.
   Тем не менее, он сказал:
   – Это я, Николай. Ты не узнала? Это я…
   – Мудрено узнать. Сколько там прошло? Месяц?! А обещал позвонить через неделю. Ну, ну…
   Голос обиженный. Но пусть лучше будет обиженным, чем безразличным.
   – Я всё объясню, всё расскажу. Мы можем встретиться, хоть на полчаса? Мне уже скоро в училище.
   – Сейчас не могу. Мы только вернулись. Садимся ужинать. Если через час, то минут на пять-десять могу выйти.
   – Через час я должен быть уже где-то на станции Кузьминки, иначе опоздаю.
   – Ну, тогда извини. До следующего раза.
   – Но это ж через неделю. Целую неделю ждать.
   – Что я слышу? Целая неделя? А это больше месяца? Ну всё, меня мама зовёт за стол, ужинать. Звони.
   И в трубке послышались короткие гудки.
   Николай долго смотрел перед собой, вперившись в телефон. Он ничего не понимал. Вернее, он начинал понимать всё.
   «Вот и закончилось это знакомство. А сколько было надежд? Сколько радости от встречи!?»
   Он не мог понять, почему так отвечала Ирина, потому что не знал, что она три выходных, вот так же как он, сидела у телефона и ждала его звонка. Не знал и о многом другом, о чём теперь, быть может в тот же час, что и он, вспоминала Ирина.

Продолжение:

Другие рассказы автора на канале:

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале: