На крыльях алых погон

Николай Шахмагонов

Глава первая. Завтра в училище!

Вечер в микрорайоне и предстоящие изменения

Москва. Спальный микрорайон. Тёплый июльский вечер. Точно такой же вечер был и вчера, и позавчера. Жара спала, лёгкий ветерок пошевелил листочки на берёзках, освежил лицо, волосы, ещё не высохшие после купанья в реке.

Истекал точно такой же вечер, как минувшие, в которые Дима Константинов вот так же выходил искупаться после занятий дома. Занятий в жару. Все его сверстники на каникулах – кто уехал с родителями на море или на дачу, кто отправился в деревню к бабушкам и дедушкам, а кто в лагеря, уже не пионерские, а бог весть какие – точнее, конечно, по сути всё те же, что раньше, да стыдливо наречённые всякими нелепыми наименованиями – лишь бы в этих наименованиях не осталось советского оттенка. Что делать – 1993 год, второй год после ликвидации компартии и комсомола и после развала Советского Союза.

Всё как-то не так, как было два-три года назад, хотя внешне не слишком видны изменения, как не видно отличие сегодняшнего летнего вечера от вечера вчерашнего. Внешне не видны, но в душе у Дмитрия Константинова тревога, пока ещё лёгкая, неосознанная. Ему не очень понятны изменения в социальном устройстве страны. Но ему очень понятно то, что сегодняшний вечер – последней в его теперь уже почти что прежней, в какой-то мере можно сказать мирной жизни. А завтра? Что завтра? Завтра он уже встретит другой вечер, после хлопотного, суетного дня.

Завтрашний вечер он встретит уже в училище! В казарме. Какое странной слово – казарма. Загадочное слово. Для кого-то даже пугающее. Сколько он думал о том дне, когда наденет суворовскую форму, такую яркую, красивую, такую манящую. Манящую ещё и тем, что такую же в его годы носил его отец, теперь уже полковник Николай Дмитриевич Константинов.

Суворовское училище! Когда он произносил эти два слова, отец всегда поправлял: суворовское военное училище. Именно военное! Хотя великое имя Суворов уже и без того накрепко связано с военным делом.

Воспоминания о детстве и семье

Дима возвращался домой после купанья один. Ребята, с которыми он коротал свободные от занятия часы, остались играть в волейбол. Темнеет в конце июля поздно. Ну а как стемнеет, и другие развлечения найдутся – соберутся весёлые шумные компании, зазвенят гитарные струны. Компании смешанные – ведь привычные-то лето разрушает.

Когда покидал компанию, девчонка, что из дома, недавно выросшего на прибрежной улице микрорайона, с сожалением сказала:
– Жаль, жаль, что уезжаешь. И это тебе надо? Ещё целый месяц каникул! Целый месяц!
– Надо! – сказал Дима. – Я давно решил!

Давно решил. Когда же было это «давно»? Пожалуй, он и не вспомнит. С тех пор как стал осознавать себя, с тех самых пор перед глазами отец в военной форме, а дома военные игрушки, модели танков и бронетранспортёров в шкафу под стеклом. А на самом почётном месте суворовские погоны с золотыми буковками Кл СВУ, что указывает на принадлежность к Калининскому суворовскому военному училищу. А рядом с ними – ещё одна пара погон, шитых золотом, а на золоте одна большая звезда. Генеральские погоны. Ими отец особенно дорожил. Их подарил ему уже после его выпуска из Московского высшего общевойскового командного училища начальник Калининского СВУ генерал-майор Борис Александрович Костров. Рассказ о том, как это случилось, Дима помнил наизусть. Отец любил рассказывать, как приехал уже лейтенантом в Калинин, и как набрался дерзости пригласить в гости по случаю своего выпуска начальника училища генерала Кострова. Родители то отца в Калинине жили, точнее, его мама – Димина бабушка – со своим мужем. У неё уже очень давно – ещё до поступления отца в суворовское военное училище – была другая семья.

И ведь генерал пришёл в гости, пришёл со своей супругой. И тогда-то он, произнеся тост, вручил свои парадные погоны новоиспечённому лейтенанту, пожелав надеть их, когда получит это высокое звание. А отец попросил оставить на обороте автограф и указать дату… Надеть погоны начальника училища отцу не довелось. И он теперь шутливо передавал этот завет своего начальника сыну.

Диму отец рассказывал, что первое слово, произнесённое им, было не мама, а танк! И это объяснимо. Когда он плакал, отец подносил его к шкафу, в котором стоял подаренный ему макет танка Т-62 и говорил: «Танк! Смотри, это танк!» И Дима что-то повторял, постепенно складывая звуки всё отчётливее и отчётливее: «Та…», «Та-ак», «Так», «Танк!».

Однажды всей семьёй отправились в Центральный музей Вооружённых Сил. Прошли по залам – там как-то Диме не очень было интересно. А вот боевая техника во дворе музея на смотровых площадках – это запомнилось. И ещё запомнился танк Т-34-85 на постаменте у входа. Отец опрометчиво поставил Диму на трансмиссию танка, и потом долго не мог его забрать с брони. Дима убегал на другую стороны, гладил башню, повторяя: «Танчик. Дорогой танчик». А потом обращался к родителям: «Давайте заберём его к себе домой!»

Отцу в костюме несподручно было лезть на броню. Да и, наверное, не слишком это удобно – по броне, перед фасадом здания, лазить не принято – это не смотровые площадки.

С трудом выловили его тогда, и он всю дорогу твердил что-то и хныкал.

А дома – только военные игрушки, ну или почти только военные. Если отец покупал маленькие танки и броники, которых в ту пору много было в продаже, то обязательно по десять штук. Что толку в одной игрушке? А вот когда танков десять, можно и строи танковой роты освоить. И Дима умел развернуть эти свои маленькие танки из походного порядка, в предбоевой, а из предбоевого в боевую линию. Однажды зашёл в гости полковник из Управления боевой подготовки Сухопутных войск. Ну отец и показал, как пятилетний сын управляется с танками и брониками. Мало того, что строи знает, ещё и более тонкие детали – когда построить в боевой порядок углом вперёд или назад, уступом вправо или влево. Словом, всё, как учит Боевой устав Сухопутных войск «Батальон-рота».

– Ух-ты! – воскликнул полковник, – Мы иным курсантам за плохие знания двойки ставим, а тут!

И тоже задал несколько простейших задачек.

Путь к Суворовскому будущему

А однажды отец взял Диму на юбилей Калининского суворовского военного училища. Вот тут уже остались воспоминания, хоть и отрывочные, но яркие. Пушки перед входом в училище, какие-то залы, коридоры, а главное мальчишки, мальчишки, мальчишки в яркой красивой форме.

Так что вопросов о выборе профессии не было. Только суворовское военное училище, только офицерская служба.

Дальше – больше. Когда в школах ещё проводились каждый год 23 февраля – в День Советской Армии и Военно-Морского Флота – небольшие парады, первоклашек на улицу зимой не выводили. Праздник был в спортивном зале. Нужно было построить класс, подойти с докладом к военруку, а потом ещё командовать и во время прохождения торжественным маршем.

Отец выбрал в магазине игрушечную саблю, наиболее напоминающую парадную, и обучил Диму всем приёмам. Всё как положено по уставу: «Смирно! Для встречи с фронта, на кра-ул!». Ну и подход со всеми необходимыми строевыми приёмами с саблей. Руководство школы было в замешательстве. И кроме обычных призов, придумали ещё и приз лучшему командиру, наградив огромной связкой баранок. После парада в классе маленькие участники с удовольствием отведали достоинство этого приза.

Теперь, по дороге домой, Дима вспоминал все этапы этого своего пути к суровому суворовскому будущему.

Да, о том, что будущее это сурово, – во всяком случае более сурово, нежели у обычных школьников, сверстников суворовцев, – отец тоже не уставал предупреждать, но говорил и о другом, что тоже очень хорошо запомнилось:

– Знаешь! Военная профессия – это не просто разновидность профессии. Армия – это государство в государстве. В армии свои законы, свои порядки, свой ритм жизни, свои обычаи. На гражданке ты человек, как человек, свободный в своих решениях, в своём выборе. В армии – ты член коллектива, член огромной семьи. Ты отдаёшь все силы службе, у тебя, порой, нет времени на себя самого, позаботиться о чём-то некогда. Но все заботы о тебе берёт на себя армия. У тебя не зарплата, а денежное содержание, не поход к врачу, когда хочу, а медицинское обеспечение, причём, обязательное. Когда едешь в отпуск, билет берёшь по «воинскому требованию». То есть билет бесплатный. О твоей одежде – и летней, и зимней, даже об осенней и весенней, тоже заботится армия, то есть заботится страна.

И ещё на один момент он обращал совершенно особенное внимание. Если армейская семья – прочная семья, то семья суворовская – прочнее и сплочённей десятикратно. Если увидишь офицера со знаком об окончании суворовского военного училища, знай, что это твой друг и брат – всегда придёт на помощь, всегда поддержит.

И прибавлял:

– Вот сейчас на секунду представлю себя, что нет у меня за плечами суворовского военного училища, и даже как-то жутковато становится – так ведь это ж полное одиночество. А здесь – семья, огромная, сплочённая, добрая семья… И каждый в этой семье постоянно ощущает локоть друга и брата – по старой кадетской поговорке: «кадет, кадету друг и брат!». И каждый чувствует, что не идёт по жизни, а летит на крыльях – крыльях алых погон.

Дима тогда переспросил:

– Как ты сказал? На крыльях алых погон? Здорово… Неужели и у меня когда-то, когда настанет час, вырастут эти крылья?

– Обязательно вырастут! – сказал отец, – Только нужно помнить, что поступить в училище не просто, что к этому надо готовить себя, по-настоящему готовить!

Конечно, не всё это в полной меру укладывалось в голове у мальчишки, не сразу укладывалось, но так ведь не всё сразу получается – время не раз подтвердит правоту этих слов.

Отец постепенно посвящал его в новые и новые детали этого бытия, казарменного бытия, рассказывал о том, как сам жил и учился в училище, тогда ещё именовавшемся Калининским. Но всё это было где-то далеко, за пределами понимания того, к чему нужно быть готовым в этой новой, военной жизни. Теоретически он это понимал, только теоретически… А вот завтра предстояло ощутить практически… И это немножко, пока ещё очень немножко волновало.

Эйфория ожидания и размышления о будущем

Эйфория ожидания! Так что ли можно окрестить состояние, в котором он находился. Пока ещё не осознавалось, что уже завтра, за ним закроется дверь квартиры, в которой он прожил свои четырнадцать лет и из которой уезжал только вместе с родителями или одним из родителей, на море или к бабушке, словом, всюду, куда люди ездят в повседневной жизни либо всей семьёй, либо просто по очереди с детьми или кем-то из детей. Вот и теперь ему предстояло ухать с папой в дальнюю поездку, в другой город, пока ещё очень малознакомый ему. Но уже ехать не в отпуск, а на службу, чтобы остаться там, в этом городе, в стенах училища одному. Одному ли? Нет… Отец говорил не раз, что там, в училище, он будет не один – именно там рождается удивительное братство, суворовское братство.

Вспоминал рассказ отца о том, как он, отец, и вовсе один пришёл пешком в училище, как пересёк порог не только училища, но и порог, важный порог в своей жизни, и потом первый раз ступил на вольную землю за пределами училища лишь спустя месяц, когда их вновь набранную роту вывели погулять в ближайший скверик, в котором среди кустарников пряталось небольшое зелёное строение с надписью над входом «Фотография».

Целый месяц за забором!?. Но это не откладывалось в сознании – все мысли были о том, чтобы сдать экзамены и поступить.

Лето 1993 года. В стране не поймёшь, что. Дима и не вникал. Он ещё не понимал, что произошло и происходит. Его одноклассники были заняты мексиканскими сериалами и в классе называли друг друга – кого Клерком, кого Гниден, кого Мей-ссанным… Э-эх, а ведь ещё недавно, когда учились в 3 и 4 классах и Димин папа приходил заниматься с ними, когда ставили военные спектакли, были в классе Кутузов, Наполеон, Тучков, Балашов, а он, Дима Константинов – играл роль Николая Николаевича Раевского. Разыгрывали бой под Салтановкой и он, выхватывая игрушечную саблю, кричал: «Вперёд ребята, я и дети мои покажем вам путь к победе!». Детьми же были две девочки, невысокого росточка.

Отец, слушая все эти прозвища клерков и гниденов, огорчался, но, в то же время, не уставал повторять:

– Ну ничего. Скоро ты вернёшься в правильную среду! В нашу, военную – избавишься от этой зарубежной мерзости.

Особой мерзости во всех этих зарубежных фильмах, заполонивших экраны, Дима, правда, не видел, но нередко думал о том, что ему гораздо ближе и дороже имена Суворова, Кутузова, Раевского, Барклая, Багратиона и других героев отечественной истории.

Прошёл вдоль дома, остановился у заветного подъезда. Здесь жила девочка из его класса, с которой он шествовал вместе по детской и отроческой жизни ещё с детсада.

Вызвать бы её на улицу, попрощаться бы, да она у бабушки на даче. Приедет теперь не скоро, к 1 сентября. А он? Где он будет 1 сентября? Щеголять, правда только по территории училища, в суворовской форме или вернётся домой, к себе во двор, чтобы снова встретиться со своими одноклассниками. И как бы ни притягивала такая встреча, он внутренне говорил себе – не-ет, нет и нет. Только училище. И ничего другого быть в жизни не должно.

И он представил себе, как он, нет не назад вернётся в класс, а приедет когда-то, может, в сентябре, может, позже, уже в суворовской форме и как выйдет ко всем своим «клеркам», «гниденам» и прочим «просто мариям» уже совсем иным человек, из другого мира, далёкого от этой чепухи.

И представил себе, как увидит Машеньку, а точнее, как покажется ей в военной форме…

Но это всё мечты.

Он вернулся домой, и даже не подумал, что вот сейчас в последний раз ляжет на свою кровать, а завтра его будет ждать койка в казарме, он ничего ещё не думал, он был в непонятном настроении. Его состояние являлось отражением того важного, что происходило с ним, ещё не осознанного и воспринимаемого чисто интуитивно. Как там говорил отец – армия, это государство в государстве, и отец в самых ранних лет жил в этом государстве в государстве и вместе с ним отчасти жила и вся семья, и всё-таки только отчасти, то есть и он, Дима Константинов, только отчасти, как сын офицера, находился в том загадочном и манящем государстве. Отчасти в нём находились и мама, и сестрёнка, маленькая сестрёнка, которая так завидовала ему, завидовала тому, что он наденет военную форму, а она так и останется в детском садике и будет ждать, когда настанет час пойти в первый класс обычной школы.

Перед сном бесцельно побродил по квартире. Прощался? Нет, просто думал и вспоминал. Вот гостиная – здесь, когда Дима был маленький, они с отцом устраивали целые баталии. Садились на пол в большой комнате, сооружали боевые позиции – укрепления. Солдатики одной стороны, укрепления и солдатики с противоборствующей стороны. Пушки, движущиеся танки, которые нужно было остановить точным выстрелом ракеты под днище, чтобы танк наехав на неё забуксовал. Когда сестрёнка подросла, она охотно заменила отца в этих играх, и они сражались в гостиной с большим удовольствием, нежели, скажем, играли в великолепную, со всеми причиндалами, железную дорогу, со станциями, шлагбаумами, стрелками, несколькими электровозами и множеством вагонов. Всё это теперь уходило в прошлое. Впереди были не игры, и не игрушечные солдаты ожидали его в дальнейшей жизни и службе.

Глава вторая. Эти мнящие буковки «СВУ»

Семья Алёши и его решение

В тот же вечер в соседнем микрорайоне готовился к поездке в Тверь другой паренёк. Что он знал об училище, а точнее о военной службе вообще? Дед был генералом и погиб где-то в горячей точке. Только много позже стало проясняться, что дело было в одной из арабских стран при испытаниях нового оружия, которое той стране поставлялось из СССР.

Сначала сведения были секретны, теперь… Теперь как-то всё получалось, что недосуг было его матери узнать подробности.

Отец?! Отец тоже как будто бы был военным, потом почему-то уволился слишком рано, бросил семью и теперь…. Алёша ничего толком не знал о нём, потому, наверное, что ничего толком мать не рассказывала.

Растили его бабушка и мама, баловали не слишком сильно, но и по-настоящему привить необходимые качества не умели. Собственно, он о том и не задумывался.

А тут по весне мать заговорила о суворовском военном училище.

– С чего вдруг? – спросил Алёша.

А бабушка возьми да скажи:

– Да ухаживал за мамулей твоей в детстве один суворовец, любо дорого посмотреть какой…

– Скажешь тоже, ухаживал, – отмахнулась Ирина. – В поезде познакомились. С нами в оном купе ехал на каникулы. Ну а утром все вышли в Симферополе. Мы на санаторский автобус, а он к своим не то знакомым, не то родственникам поехал.

– Скажешь не скажешь, а он тебе тогда понравился, – вздохнув, сказала бабушка. – Даже каким-то образом сумела ему телефончик дать. И он звонил и в гостях был однажды, уже курсантом.

– Да, был такой Колечка Константинов, был, да только то, всё детство, детство. Что вспоминать? – с грустью проговорила Ирина.

– А вспомнила к тому, – пояснила бабушка, – что будут на тебя, Алёша, девчонки заглядываться, как в форме суворовской выйдешь.

Мечты Алёши о форме и будущем

О, это был удар ниже пояса. Алёше нравилась одна девчонка в школе, да вот только никак он не мог заинтересовать её.

«А вдруг! – подумал он в ту минуту и представил себя в этой яркой форме – яркой погонами и лампасами, хотя на самом-то деле она была чёрной, эта форма. – Вдруг да переменится она, эта девчушка!»

Он даже глаза зажурил от предвкушаемого удовольствия.

Последний вечер дома, в своём родном микрорайоне, где осознал себя, где пошёл в детсад, а потом в школу.

Так же, как и Дима Константинов, Алёша решил прогуляться перед ужином. И так же, как Димин микрорайон, его район тоже был пустынен, особенно пустынным он казался потому, что Оленька Зверева была у бабушки в деревне.

У каждого свой путь в училище, у каждого свои причины подумать о поступлении. Хорошо, когда это мечта детства, когда желание стать военным осознанно. Худо, когда привлекает что-то такое, что скорее можно назвать внешним блеском, который может сбить с толку.

Виноват ли паренёк, ещё даже не юноша, хоть и не ребёнок? Есть установившееся определение – «отрок», существовавшее с давних пор, пришедшее к нам, отчасти, из литературы, ведь редко, кто не читал «Отрочество» Льва Толстого, продолжающее трилогию, начатую «Детством».

С того самого разговора, случившегося ещё весной перед началом сбора документов для военкомата и прохождения всяких мероприятий, необходимых для поступления, Алёша мечтал о красивой суворовской форме. Мечтал о том, как появится в ней у себя во дворе, как обязательно заглянет в школу, хотя тут есть проблема – каникулы как правило совпадают, и школа пустынна.

Но в мечтах это как-то опускалось. В мечтах он открывает дверь в свой класс и просит разрешения у учительницы зайти, поздороваться с ребятами.

Любому другому учительница никогда бы не позволила, ведь шёл урок. Но это же не кто-то – это суворовец.

Шум, гам, но учительница прощает, учительница сама смотрит и не может наглядеться на своего недавнего выпускника, своего воспитанника. Смотрит с гордостью.

В класс он намеренно зашёл перед самой переменой, а на переменке обступают недавние одноклассники. Что-то расспрашивают ребята, чем-то восхищаются девчонки. Дотрагиваются до формы, до погон, краснеют под его взглядами.

Но где же Олечка? Да вот же она. Стоит у окна рядом с классным забиякой и задирой, которому она тоже нравится, как и Алёше. А он её старается отвлечь, старается не подпустить к Алёше, который в центре внимания.

Алёша чувствует, что она рвётся к нему, что ей хочется встать рядом и насладиться первенством среди подруг, ведь это именно ради неё, только ради неё, этот душка военный пришёл в школу и заглянул в класс.

Но видение исчезает внезапно. Алёша слышит голос того самого забияки, который на лето так никуда и не поехал. Шатался без дела:

– Ну что, старик! Скучаешь? Тоже в городе томишься? – спросил забияка.

– Завтра уезжаю…

– Далеко ли? На юга что ль?

– В Тверь…

– А там чо забыл?

– Там экзамены. Поступаю в суворовское.

Забияка посмотрел на него, процедил сквозь зубы:

– Ненормальный…

Но в этом брошенном слове, в которое забияка хотел вложить что-то иное, надменное, а не то что прозвучало – а прозвучало что-то отдалённо напоминающее зависть, которую никак не хотелось признавать говорившему. Забияки ведь разными бывают – из иных получаются как раз такие, кто в трудный час показывают себя отважными и храбрыми защитниками отечества. А паники иногда пасуют при первых трудностях.

Воспоминания Ирины о встрече с суворовцем

А в это время Алёшина мама собирала небольшой чемоданчик, в который надо было уложить по списку из военкомата какие-то очень нехитрые вещицы типа туалетных принадлежностей, тетрадок и прочего, необходимого на первых порах в училище. Эти сборы не мешали ей думать о том, о чём напомнила её мама во время недавнего разговора.

Да, это было уже давно, было тоже в конце июля. Она ехала в отпуск с родителями в Крым. И вот когда вошли в купе скорого поезда, там уже был симпатичный мальчишка в белой гимнастёрке и ярких алых погонах на плечах. А на погонах – золотистые буковки «Кл СВУ», расшифровку Ирина тогда ещё не знала. Да и не они привлекли её внимание, а именно этот мальчик, который немного постарше неё, но не настолько, чтобы нельзя было исключить интерес к нему.

Ирина была девочкой общительной. Она с ранних лет осознала свою привлекательность, никогда не была обижена вниманием одноклассников и даже старших ребят, но её сердце оставалось совершенно спокойным. Она принимала ухаживания, они были ей приятны, но не находила среди ухажёров достойных внимания.

А тут словно что-то слегка кольнуло её вздорное и непокорное девичье сердечко. Может быть то, что перед ней был и совсем ещё мальчишка лет пятнадцати и в то же время не мальчишка. То, что он встал и галантно предложил своё место у окна, пояснив, что готов и перебраться на верхнюю полку, поскольку, конечно, нижние полки гораздо удобнее для несравненных его попутчиц.

Ирина вспомнила, что он так и сказал «несравненных», и вспомнила, как мама её улыбнулась, приняв комплемент этого мальчишки. А папа поспешил подчеркнуть, что соседство не случайно, поскольку билеты брали в одной кассе воинской. И представился:

– Полковник Терехов! – тогда отец Ирины был ещё полковником. – Николай Иванович, – добавил, наверное, для того, чтобы дать понять: в купе не следует использовать воинские звания для общения.

Мальчишка с белой гимнастерке встал прямой как струна, отчего тоже выровнялись в струнку яркие алые лампасы на чёрных брюках, и чётко проговорил:

– Суворовец Калининского суворовского военного училища Дмитрий Константинов…

– Ну что что Калининского вижу на погонах, – засмеялся Ирин отец и прибавил, – Да ты, садись, молодой человек, садись. Мы ж не в строю.

Симферопольский скорый выходил в ту пору из Москвы в первой половине дня и на следующее утро прибывал на конечную станцию, откуда пассажиры веером разлетались по крымским курортам.

Суворовец поначалу держался уж слишком по-взрослому, даже старался не обращать на Ирину особого внимания, что несколько задевало её, хотя она спешила объяснить для себя всё это тем, что он просто стесняется при родителях вести себя по отношению к ней иначе. Ей иногда казалось, что он нет-нет да поглядывает украдкой на неё. Зато уж ночью, когда они оказались на верхних полках – она сама настояла, чтобы отец остался внизу, удалось полностью завладеть его вниманием. Прошептались чуть не до утра, а утром она украдкой сунула ему записочку со своим московским номером телефона.

Казалось бы, какая уж влюблённость в двенадцать-тринадцать лет?! Да ведь верно говорят, что любви все возрасты покорны. Говорят, то обычно о возрастах старших, но ведь и в детстве бывает, что сердце замирает от ещё неосознанных предчувствий чего-то неизведанного, таинственного и уж очень запретного. Недаром Пушкин столько писал о своей даже не первой, а ранней любви, введя в оборот вот именно это определение – «ранняя любовь», недаром Лермонтов посвятил пронзительные строки в своём знаменитом стихотворении «Кавказ»:

Там видел я пару божественных глаз;

И сердце лепечет, воспомня тот взор…

Вот и у Ирины нет-нет да лепетало её сердце, особенно после того, как она уверилось, сколь не повезло ей в её личной жизни…

– О чём задумалась, Ириша? – спросила мама, подойдя незаметно сзади, – Понимаю… Тяжело отрывать Алёшку от себя, тяжело…

– Он вырос, мамочка, ему вступать в жизнь и настала пора пройти настоящую мужскую школу… А думала я не о том, пусть тебе не покажется это странным. Я думала о бравом суворовце, о котором ты напомнила сегодня. Думала, что может всё бы в моей жизни сложилось иначе, если бы тогда с отцом не…

– Вот этого не надо… Вот этого не надо говорить, – поспешно прервала Екатерина Петровна. – У тебя растёт такой замечательный сын… Да и вообще – уж так сложилось, так случилось. Значит, судьбе угодно…

– Можно и не говорить, – грустно улыбнулась Ирина. – Да вот как не думать-то, как не думать? Да… Интересно, где он теперь, суворовец Николай Константинов? Кем стал? Как сложилась жизнь…

Глава третья. Островок просвещения

Волнение перед отъездом

Дима Константинов ложился спать с непонятным волнением. Только коснулся подушки, и тут же наступило утро…

Теперь свои волнения и тревоги настала пора скрывать маме, кормившей завтраком. Отец созванивался со своим однокашником по суворовскому училищу, который тоже вёз сына на экзамены.

Мама держалась спокойно. Она почему-то не тревожилась по поводу экзаменов. То ли была уверена, что Дима поступит! Обязательно поступит. То ли эта уверенность была ещё и оттого, что она – единственная в семье – где-то очень глубоко в душе, не так переживала, как отец, как сестрёнка, как сам Дима, если бы он вдруг вернулся домой и продолжил учёбу в школе, каждый раз возвращаясь в свою квартиру, в которой жил с самого младенческого возраста.

– Садись за стол, – торопила мама. – Не успеешь позавтракать.

– Успею. Устинычи только что выехали. Им до нас минут тридцать ехать.

Устинычи – Устиновы отец и сын. Со старшим, Александром, отец Димы учился в Калининском суворовском военном в шестидесятые годы. С сыном его – Владимиром – предстояло учиться Диме, в годы девяностые, если конечно… Вот это если – если поступят – сейчас было постоянно в мыслях.

– Ну всё! – сказал отец, когда с завтраком было покончено. – Как говорят: «к машине»!

– И по местам! – добавил Дима, который отлично знал многие строевые и тактические команды.

Быстро спустились по лестнице к подъезду.

Мама провожала. Сестрёнка была у бабушки и потому пропустила столь важный и ответственный момент.

Отец посмотрел на часы и сказал:

– Ну, командуй! Будущий командир!

– По местам! Заводи! – с удовольствием гаркнул Дима, тренируя уже прорезавшийся в играх командирский голос.

Поездка Димы и отца к училищу

Выехали на параллельную окружной дороге улочку. Через минуту там появилась машина Устиновых. Поздоровались, обнялись по-братски, и Димин отец скомандовал:

– Ну что? За нами, вперёд!

Немного по окружной дороге, затем выезд на Ленинградское шоссе и оперативный простор. В девяносто третьем году пробки, конечно, в часы пик уже бывали, но в утренние часы, да ещё из города – полная свобода, или, говоря языком военным – именно оперативный простор.

Диминому отцу трасса знакома. Не раз ездил в Калинин, да и не только в Калинин, а дальше – в Старицу, старинный районный городок Калининской области.

Девяностые годы. Дороги ещё не очень широкие. До Клина две полосы в каждую сторону, после Клина – всего три полосы. Средняя сделана для обгонов. На некоторых участках разметка обозначала – то две полосы в одну, а одна в другую сторону, то наоборот.

Говорили с отцом на разные темы, но всё же разговоры возвращались к одной, самой главной.

Прибытие в училище в тот год было назначено на 30 июля. 31 июля на освоение, подготовку, а 1 августа – первый экзамен, диктант.

Медкомиссию, казалось бы, надо проводить перед экзаменами. Но это ж какое количество абитуриентов надо осмотреть! Проводили после двух первых – диктанта и контрольной по математике. Тогда число кандидатов на поступление уменьшалось в несколько раз. Так что перед экзаменами только всякие, разные хозяйственные работы, ну и, конечно, консультации преподавателей. Нужно же подробно рассказать, как и что будет в тот первый, самый главный день – главный, потому что диктант обычно рубил под корень мечты и надежды очень многих ребят. Что ж, такова жизнь. Необходим для училища жёсткий отбор, очень жёсткий. Слабеньким ученикам в училище не место. Очень редко кого из слабеньких удавалось подтянуть и вытянуть на уровень хотя бы средний. Обычно им приходилось расставаться с училищем.

Уровень подготовки в суворовских военных училищах всегда был гораздо выше, чем в обычных школах, даже не просто гораздо, а многократно выше.

Путешествие Ирины и Алёши

В то же утро только не на машине, а на ранней электричке выехали в Тверь Ирина с сыном. Алёшка сидел насупленный, думал о чём-то своём. Ирина чувствовала, что волновался. Да и она не могла не переживать. С тех пор как решилась отдать сына в училище, с одной стороны, переживала, что придётся расстаться с ним, единственным своим дитя, да только понимала – в суровом и бурном мире, окружавшим теперь, трудно выбрать нужный вектор поведения. Куда пойти, в какой институт? Да и возможно ли? Учился Алёша не слишком здорово. А тут ведь, стоит поступить, и дальше всё, как по маслу – в высшие общевойсковые, танковые, артиллерийские командные и некоторые другие принимали суворовцев без экзаменов.

А иначе? Иначе в любом случае воинский строй, в любом случае казарма, конечно, попозже, да только совсем иная, чем та, что в суворовском. Никаких связей у Ирины не было. Сослуживцы отца, которые обещали опекать и помогать, когда он погиб, постепенно растерялись, а теперь, наверное, многие уж были в отставке. Так что ж их то винить? Родной муженёк, отец Алёшки, сразу потерял к ней интерес, подтвердив то, что она подозревала с самого начала – женился потому что отец у неё довольно лихо продвигался по службе и к моменту своей гибели был уже генерал-лейтенантом.

Саму идею отдать Алёшку в суворовское училище подсказала подруга Ирины. Её сын прошёл эту школу и уже окончил военную академию. Она предупредила о том, что поступить будет нелегко, но обещала попросить своего мужа, тоже военного позвонить начальнику училища, которого тот немного знал с того времени, когда там учился сын. Какая ни есть, но зацепка. Да вот только совсем недавно узнала Ирина, что назначен новый начальник, генерал-майор Федотов, прибывший в Тверь откуда-то с Дальнего Востока, где командовал мотострелковой дивизией. Ну как звонить незнакомому человеку? Ответ будет один: пусть сдаёт экзамены.

Огорчило и то, что как раз с этого года училище перевели на трёхлетний строк обучения, а потому набирали уже не три роты по сто человек каждая, а только две роты. Конкурс соответственно вырос. Казалось бы, так много – двести человек, но и без того высокий авторитет суворовских военных училищ вырос невероятно, в связи с тем, что в стране наступила неразбериха, и многим родителям хотелось отдать детей в приличное учебное заведение, в которое не смогут прорваться захлестнувшие всё вокруг ценности демократии, расширявшие свои пределы до наркотиков…

Суворовские военные училища оставались в лихие девяностые едва ли не единственными островками просвещения в стремительно разваливаемой по указке тёмных сил Запада системе образования в России.

Да и служба срочная в армии пугала до отчаяния после появления жутких кинофильмов типа «Делай раз» и других заказных мерзостей.

Кто там знал, что на самом деле творится в войсках?!

Ирина смотрела на сына, уставившегося в окно и думала, что он слабоват характером, а потому нужно строгое око. Вот этого строгого ока не было ни у неё, ни у её мамы, Алёшиной бабушки.

Воспоминания о звонке Николая

Сын неожиданно повернулся к ней и спросил:

– Ма… а что тебе тот суворовец рассказывал об училище, ну, который ухаживал за тобой?

– Скажешь тоже, ухаживал, – поспешно возразила Ирина: – Пошептались потихоньку, чтоб родителей не разбудить. Мы на верхних полках ехали, ну и всё…

– Бабушка говорила, что ты ему телефон дала. Он звонил?

«Вот ведь уши-локаторы… Услышал и запомнил, – с досадой подумала Ирина. – Что ответить сыну? Да, звонил…»

Вихрем пронеслось всё в памяти, вихрем, оставившем что-то доброе, тёплое….

Это было через несколько лет после той поездки. Как-то раздался телефонный звонок, обычный звонок и она, как обычно, спокойно взяла трубку. Ответила и услышала:

– Ирина?

– Да-а-а, – протянула, вкладывая в свой ответ естественный вопрос, мол, кто это ещё?

– Ты! – говоривший помялся поправился, – вы ни за что не узнаете, а потому сразу скажу, кто звонит. Николай Константинов! Точнее – суворовец, а ныне курсант…

Договорить он не успел:

– Коленька, неужели ты?! – воскликнула она, сама не ожидав от себя такой реакции. – Как же я рада. Как я рада. Ты где, откуда? Ты папе звонишь? Ты… постой, постой, разве ты в этом году в академию собираешься…

Зачем она произнесла эту фразу? Быть может, вспомнила, как отец, когда прощались на вокзале в Симферополе, сказал:

– Ну, молодой человек, надумаешь поступать в Дзержинку, звони. Постараюсь помочь… Я заместитель начальника одной из ведущих кафедр.

– Ириша. Я уже поступил и учусь полгода. В Москве учусь. И звоню я тебе, а не твоему папе.

– Правда? Ты звонишь мне?

– Тебя. Я же сказал!

– Тогда рада вдвойне, вдвойне рада. Вот так подарок. Вот это подарок! У меня сегодня день рождения!

Николай стал поздравлять, говорить какие-то обязательные слова, стараясь делать их как можно более не обязательными, а искренними. Да ведь и произносил он искренне.

– Мы решили отмечать завтра, – снова заговорила Ирина, – Я приглашаю тебя. Ты придёшь? Скажи, придёшь? Я очень хочу, чтобы ты пришёл.

Поразительная детская непосредственность, видимо, привела Николая в восторг. Ирина была ещё в том возрасте, когда не считала нужным скрывать своих мыслей, чувств, ощущений, когда жизнь, своими порою грубыми уроками, ещё не научила её это делать. Да и потом ведь между ними не было никаких отношений, которые могли бы заставить кокетничать и слегка интриговать. Хотелось видеть – значит так надо и сказать! А ей действительно очень хотелось увидеть того симпатичного суворовца – теперь уже курсанта.

– Конечно, приду. Говори, к которому часу, ну и адрес, – ответил он.

Оказалось, что жила Ирина совсем рядом с домом его бабушки на Покровке.

– Так мы почти соседи! – воскликнул он. – Мне от бабушки нужно всего-то пройти по бульвару немного вниз, мимо Милютинского садика, куда водили меня гулять в детстве. Его звали «Милюткой». А дальше, где ты говоришь? Рядом со зданием со скульптурами? Знаю, знаю. Буду точно к шестнадцати ноль-ноль!

Ирина уточнила, где находится её дом:

– Дом сразу за улицей, что Покровку пересекает. А я ближе живу. Почти напротив академии Куйбышева. Ты не в «куйбышевку» поступал?

– Нет, в Бронетанковую. Кстати, когда не прошёл по конкурсу, пытался в Куйбышевку – целая история. Но не получилось.

– Расскажешь, расскажешь потом. Зря не позвонил. Отец через год после нашей встречи кафедру получил. А вскоре и генералом стал. Он бы помог. И в свою академию, а если б в Куйбышевку, то вообще б учился рядом… Жаль не позвонил.

В это время в комнату вошла мама Ирины и отвлекла от разговора.

– Извини! Мама просит помочь. Жду завтра, – и переспросила с надеждой: – Жду? Не передумаешь?

– Раз сказал, значит буду! До завтра!

– С кем ты так бурно разговаривала? – спросила мама, Екатерина Петровна, когда Ирина положила трубку, и, не дожидаясь ответа, прибавила: – Папа с работы пришёл. Пойдём ужинать.

Когда Ирина вошла на кухню, отец уже сидел на своём любимом месте у окна и читал газету. Телевизор тогда не часто смотрели, да и редко ставили телеки на кухне, поскольку мало у кого было более одного такого всё ещё нового «чуда света».

Ирина села за стол.

– Что сияешь, именинница? – спросил отец.

Поздравили её родители ещё утром, перед школой, но ведь день рождения есть день рождения. И на столе соответствующая сервировка, хотя и накрыт он не в гостиной, а на кухне. Прибежал братишка Ирины, сел на своё место, тоже всем видом выражая радость, но уже по-иному, нежели старшая сестра поводу. Младшие братишки и сестрёнки во многих семьях считают себя тоже именинниками в день рождения старших братьев или сестёр, поскольку и им в такие дни перепадают какие-то подарки. Ведь многие родители считают, что нельзя же обижать младших, когда старшим что-то дарят. Надо и им хоть что-то купить.

– Вот поговорила с кем-то и сияет, – сказала мама. – Но не говорит, с кем.

– Что ты, мамочка, – возразила Ирина. – И вовсе я не скрываю ничего. Просто ответить на твой вопрос не успела. Я получила ещё один подарок. Да и вам – сюрприз! – заговорщицки улыбаясь, сказала она.

– Что ещё за сюрприз? – спросил отец, отложив газету.

– А вот завтра увидите! – радостным голосом сказала Ирина. – Ну, так и быть, не буду томить… Помните нашу поездку в Крым летом – не прошлого и даже не позапрошлого года, – она прикидывала на ходу, – а поза позапрошлого года?

А прикидывать пришлось, потому что ездили они отдыхать каждый год и практически каждый год в одно и то же место. Это было связано с тем, что именно в Крыму, во Фрунзенском, где был санаторий, полюбившийся всей семье, нашли хорошую хозяйку небольшого домика, где пристраивали Ирину, которую нельзя было брать в санаторий до определённого возраста. В то время это строжайше запрещалось. И только недавно на неё, наконец, стали официально оформлять путёвку.

Родители с любопытством уставились на дочь.

– Вспомнили? – спросила Ирина. – А теперь вспомните того симпатичного суворовца, что ехал с нами в купе.

– Так это что же, он звонил что ли? – спросил отец.

– Понятно, подошло время поступать, вот и вспомнил, – прибавила мама. – А то бы и не вспомнил.

– Ну зачем ты так? – обиделась Ирина. – Он не папе, а мне звонил. Зря вы так о нём. Он уже поступил. Он уже учится в Москве.

Родители почувствовали некоторую неловкость за то, что опростоволосились в глазах дочери напрасными подозрениями

– Помню, помню. Хороший паренёк, – сказал отец. – Сам поступил. Молодец. В какую же академию?

– И вовсе не в академию, а в высшее военное училище, – радостно заявила Ирина.

– А почему в училище? Какое ещё училище? А… Понял. В Москве только одно училище.

– Московское высшее общевойсковое командное имени Верховного Совета РСФСР! – отчеканила Ирина, сама удивившись, что смогла столь точно запомнить длинное наименование.

– Знаю такое… Тут они недавно на парадной прославились… Новый министр обороны поставил их в хвост парадного расчёта, чтобы достойно замыкали прохождение. Это ведь их профессия… Шагать-то. Остряки назвали училище пехотно-балетным…

В тот момент Ирина не уловила – с похвалой сказал о том отец или с некоторым оттенком пренебрежения….

А потом… Что было потом? Эх, и самой-то вспоминать грустно, а уж сыну и вовсе не стоило ничего рассказывать.

А потому посоветовала:

– Ты лучше учебник достань, да правила повтори. Первый экзамен – диктант. Слышала, что многие срезаются…

Прибытие в Тверь

Алёша нехотя достал учебник, раскрыл его, но тут объявили:

– Лазурная, следующая станция Тверь.

Они вышли на неширокую платформу, что оказалась слева по ходу электрички. С её противоположной стороны пролегала магистраль на Москву. Электрички же останавливались в небольшом аппендиксе. В пёстрой и разноголосой толпе прошли к подземному переходе и очутились на площади перед новым внушительным зданием вокзала.

Ирина спросила у кого-то в толпе, как добраться до суворовского училища. Объяснили приветливо, охотно, указали на остановку трамвая.

– Вон туда идите. Двойка там останавливается… Прямо к училищу привезёт.

– Лучше б, конечно, если б пятёрка там останавливалась, – буркнул Алёша.

– А? Что? – не понял о чём речь прохожий и пояснил: – Нет, пятёрочка за Волгу ходит. А двойка в Мигалово… Аккурат мимо училища идёт.

Трамвай промчался до площади Капашвара, проскрежетал через многочисленные стрелки, добрался до улицы, всё ещё не утратившей название Советской, и повернул налево, к Горсаду, Драмтеатру, Путевому дворцу, пересёк по мосту Тьмаку и, миновав обелиск, проехал мимо училища, снизив скорость из-за многолюдности на этом отрезке пути.

У входа в училище было людно. И народ постоянно прибывал. Родители привозили детей, сдавали документы на контрольно-пропускном пункте, ну и отправляли своих чад в неведомое. Машины выстроились в несколько рядов.

Ирина робко посмотрела на это скопище автотранспорта. Они с сыном выглядели весьма скромно среди этого моря родителей.

«Ну что ж, не это главное! – успокоила она себя. – всё покажут экзамены – и тут же подумала: – А что они покажут?!»

Глава четвёртая. Родные пенаты

Прибытие в училище и воспоминания о прошлом

Так получилось, что в тот момент, когда Ирина с сыном Алёшкой ещё ехала в трамвае, пересекая изобилующую стрелками площадь Капошвара, от которой рельсовые лучи расходились в четырёх направлениях, когда с интересом рассматривала в окошко и Горсад, что тянулся с правой стороны, и Драмтеатр, выросший с левой, когда впереди замаячил знаменитый Екатерининский путевой дворец с ещё не сокрушённым памятником Калинину перед ним, полковник Константинов с сыном Димой вышли из машины возле училища, дождались, когда подойдут Устиновы и направились к контрольно-пропускному пункту. К нему вели крутые ступеньки, а чуть правее были въездные ворота над которыми теперь был переход из старого учебного корпуса в новый.

Константинов спросил:

– Помнишь, Володя, как мы приезжали? Тишина вокруг. Народу – никого, а уж машин, так тем более, ни одной. Сами приезжали, без родителей.

– Помню. Вход, кажется, не здесь был, не через главный корпус, – отозвался Устинов.

– Вход через Циммервальдскую улицу, – напомнил Константинов. – Объявление на двери главного входа висело. И стрелка указывала влево.

– Через какую улицу? – удивлённо переспросил Дима.

– Циммервальдскую, – повторил Константинов.

– Странное название, – ухмыльнулся Дима. – Революционер что ль какой или революционерка?

– Конференция!

– Что, конференция? – не понял Дима.

– Улица названа в честь Циммервальдской конференции времён Первой мировой войны. А лозунги там были не столь революционные, сколь предательские. Предлагалось превратить империалистическую войну против очередного нашествия немцев, в войну гражданскую, то есть против собственного правительства. Много было после революции поспешных переименований. Теперь они нелепо выглядят. Кстати, и улица Софьи Перовской тоже не очень добрую печать носит. Вот она, – указал Константинов. – Помните, кто такая эта Софья Перовская? – обратился он к ребятам.

И не дожидаясь ответа, сказал:

– Вижу, не помните, да и помнить её не стоит. Дочь действительного статского советника, генерал-губернатора Петербурга связалась с бандитами из «Народной воли», организовывала покушение на императора Александра Второго, и была повешена в апреле-месяце после цареубийства первого марта. Понятно, что после революции её превозносили. Странно, что и теперь название не меняют.

Подготовка к поступлению и встреча с начальством

Когда поднимались по ступенькам КПП, Константинов, полуобернувшись, сказал капитану 1 ранга Устинову:

– Ну вот, сейчас будут всякие препоны. Я ведь советовал тебе заранее съездить в училище. А теперь как быть? Меня то пропустят, а тебя? Сына на территорию отправишь, а сам здесь останешься? Ну ладно, пойдём, попробуем.

– Но я ведь тоже выпускник, – с надеждой сказал Устинов.

Константинов начал подготовку к поступлению сына загодя. Приехал в училище ещё минувшей осенью. Дежурному по училищу пояснил, что выпускник, и хочет поговорить с начальником политотдела. Привык по своей специальности с политработников начинать посещение любого военного учреждения.

Дежурный по училищу, круглолицый весёлый майор, представился и сообщил:

– Товарищ полковник, заместитель начальника училища по воспитательной работе на выезде. На месте только начальник учебного отдела подполковник Николаев.

– А как к нему пройти? Кабинет на старом месте? – и Константинов жестом показал на коридор, ведущий к кабинету начальника училища.

– Нет-нет. Я вас сейчас провожу. В другом месте. Там, где раньше была комната дежурного по училищу.

В кабинете навстречу Константинову поднялся подполковник, роста чуть выше среднего, телосложения крепкого.

Константинов представился.

– Подполковник Николаев, – ответил хозяин кабинета и прибавил: – Я о вас слышал. Вы ведь не только наш выпускник. Вы – кремлёвец?! Так что мы дважды однокашники. Ну а теперь журналист?

– Точно! И кремлёвец и военный журналист, – кивнул Константинов.

– Читаем, читаем ваши очерки в «Красной Звезде» и рассказы в «Советском воине». С чем пришли? Чем могу помочь?

Константинов усмехнулся:

– Наверное, дело не ново и неоригинально. Сын в следующем году оканчивает восьмой класс. Пора его в мои родные пенаты определять…

– И это очень, очень правильно! – услышал Константинов за спиной чей-то голос.

Обернулся. На пороге стоял коренастый генерал-майор с суровым, обветренным полевыми ураганами лицом.

Константинов вскинул руку к папахе, представился.

– Генерал-майор Федотов! – ответил вошедший и протянул руку для крепкого рукопожатия. – Очень, очень правильно поступают родители, которые привозят к нам своих сыновей. Очень правильно. Одобряю.

– Иван Юрьевич! – как бы расширил представление вошедшего генерала Николаев. – Начальник нашего училища Иван Юрьевич Федотов. Ну а это, – он указал на Константинова, – Наш выпускник, военный журналист, писатель. И, кстати, выпускник Московского ВОКУ, то есть из нашенских, из общевойсковых офицеров.

– Вдвойне приятно! Ну так что, сын-то сам хочет поступать – или отцовская воля? – спросил Федотов.

– С тех пор как побывал со мной на праздновании сорокалетии училища, когда ещё и пяти лет не исполнилось, твёрдо решил!

– Ну и отлично. Вы, товарищ подполковник, расскажите о экзаменах, и, если какие-то типовые диктанты прошлых лет есть, подберите.

– Да, да, конечно, посмотрю, что у меня осталось. Родители будущих суворовцев быстро разбирают. Знают, что экзамены у нас нешуточные.

– Ну, ждём продолжателя династии суворовцев! – сказал Федотов, протягивая руку. – Извините, я вас оставлю. Дела…

– Правильно, что приехали заранее, – сказал Николаев. – Не люблю, когда привозят наши выпускники своих сыновей прямо на экзамены, и давай права качать. Мол, я же выпускник, возьмите сына. А чаще всего сын неподготовлен. И диктант с ходу на кол пишет. Да и по математике плавает. Нужно ж понимать, что конкурс очень большой. Очень. Когда вокруг всё сыпется, только у нас здесь и остаётся островок прежней советской жизни.

– Да, согласен с вами. Так вы тоже выпускник Калининского? – спросил Константинов.

– Да, но только попозже вас окончил. Ну а потом, как вы уже, наверное, поняли, Московское ВОКУ.

– Тогда, как старший, сразу предлагаю перейти на «ты», по кадетско-суворовским традициям.

– Согласен! – отозвался Николаев.

– Ну а я готов помогать, по мере сил. Могу встречи проводить с суворовцами. Рассказать есть что, – предложил Константинов.

– Будем благодарны. Ну это в большей степени по линии политотдела. Я свяжу вас с начальником, подполковником Чижовым.

Николаев усмехнулся и прибавил:

– Вот ведь, никак не могу привыкнуть, что нет больше политотделов. Теперь есть должность заместителя по воспитательной работе. И категорию снизили. Помните, при нас полковники были – теперь штатная категория подполковник.

– Помню, хорошо помню. У нас был начальник политотдела полковник Сорокин, а начальник учебного отдела – полковник Лысенко.

– Вы, то есть ты ведь при генерале Кострове училище окончил? – спросил Николаев.

– Да, при Борисе Александровиче Кострове. Фронтовик… Калинин освобождал. Мы, если помнишь, шестнадцатого декабря ежегодно участвовали в митинге на площади Ленина.

– Конечно, помню. И начальников помню хорошо. Думал ли тогда, что выпадет судьба занять должность полковника Лысенко?! Да… Годы идут. Ну так мы остановились на политработе, или как она там теперь – на воспитательной работе.

И Николаев снял телефонную трубку.

Выяснилось, что подполковник Чижов уже вернулся с выезда, и Николаев проводил к нему Константинова.

Александр Василевич Чижов, человек с открытой душой и сердцем. Роста выше среднего, подтянутый, стройный, был образцом ношения формы одежды, которую любил, и которая сидела на нём ладно. Он не оканчивал суворовского военного училища, но так сложилась судьба, что пришёл в стены Калининского СВУ лейтенантом и прослужил здесь вплоть до того момента, когда подполковник Николаев привёл к нему в кабинет Константинова. Забегая вперёд, нужно сказать, что он продолжал службу в училище.

Поговорили задушевно, обсудили, чем может Константинов помочь в организации воспитательной работы. Ну а потом он редкий месяц не бывал в училище, не выступал перед суворовцами.

Возвращение в родные пенаты и изменения в училище

Наконец, настало время ехать в училище, и Константинов привёз сына уже не в Калинин, а в Тверь.

Всё тоже светлое здание, всё те же маленькие зелёные оазисы газонов перед ним по обе стороны от главного входа, который был закрыт. Только пушки другие. Раньше стояли высокие, на больших колёсах с деревянными спицами, кажется, времён гражданской войны. Теперь – сорокапятки. Про те старые, пушки ходили легенды. Однажды выпускники прицепили пушку к остановившемуся на остановке трамваю, и он потащил её по улице, грохоча нещадно. Вагоновожатая сообразила неладное, лишь потому, что заметила – приборы показали иную нагрузку на электродвигатель. Остановилась и пришла в ужас. Так и осталось неизвестным, кто это сделал и каким образом. Ведь надо было этакую махину подтащить к остановке и очень быстро прицепить ко второму вагону.

Многое изменилось, очень многое – справа вырос новый большой четырёхэтажный корпус. Константинов учился, когда на его месте была ровная асфальтовая аллейка, а за ней – забор, решётчатый, металлический. На аллейке – бюст Суворова. Возле этого бюста небольшая площадка. С неё начальник училища и его заместители принимали прохождение торжественным маршем после строевых смотров, митингов и общеучилищных вечерних проверок.

И вот настал черёд со всеми этими достопримечательностями познакомить сына Дмитрия.

Поднялись по ступенькам к контрольно-пропускному пункту. Эта пристройка появилась одновременно с новым корпусом. Слева от неё – главный корпус с кабинетами командования, кабинетами учебными, холлом с досками золотых и серебряных медалистов. Слева – ворота, над ними – переход в новый корпус, где расположены спальные помещения рот и учебные классы. Здание не приспосабливалось, а строилось специально для суворовцев. Не то, что старое, переоборудованное из монастырского строения. Константинов хорошо помнил, как в зависимости от каких-то решений некоторые комнаты в монастырском здании, то являлись классами, то спальными помещениями на взвод или даже на одно-два отделения.

Сдали документы. Офицер, принимавший их, внимательно всё просмотрел и сказал Диме:

– Ну, будущий суворовец Константинов, добро пожаловать, – и, обращаясь к отцу, прибавил: – Можете, если хотите, пройти в родные пенаты.

– Конечно. И пропустите, если можно, капитана первого ранга Устинова. Он тоже наш выпускник. Мой выпуск – восемнадцатый! Мы вместе сыновей привезли.

Офицер посмотрел на отца и сына Устиновых и кивнул, мол, пусть пройдут.

– Ну вот мы и дома! – сказал полковник Константинов, когда они ступили на землю училища.

– Где? – переспросил Дима.

– Дома, Дима, дома. Пройдут годы, и ты поймёшь, что училище – это дом родной. Так-то вот. Понимание приходит со временем. Пока учишься, не понять. Хочется в город, хочется домой, в увольнение. Естественно, когда мы учились, рвались за ворота. И вы будете рваться. А вот сейчас как бы хотелось вернуться в те далёкие годы, в чём-то сложные, наполненные испытаниями, но такие необыкновенные…

Жизнь абитуриентов и разговоры с сыном

По двору училища расхаживали те, кто уже сдал документы. Одни сбивались в стайки, о чём-то оживлённо переговариваясь, другие липли к воротам, чтобы поговорить с родителями, оставшимися за пределами училища. Пускали далеко не всех, пускали на территорию преимущественно военных, а в первую очередь, конечно, выпускников – для питомцев училища в этом запретов не было.

От ворот, что чуть левее контрольно-пропускного пункта, если смотреть с территории училище, абитуриентов периодически отгоняли дневальные по КПП. Пока суворовцы отдыхали на каникулах, службу несли солдаты срочной службы из подразделения обеспечения. С ними не договоришься.

Ну а те, кто оказался за забором, конечно, хотели взглянуть на родителей, поговорить. Абитуриенты ещё не знали, что всего-то надо обойти старый корпус, самый первый корпус, в котором и начинало свою деятельность училище, а там – раздолье. Длинный металлический решётчатый забор. Разговаривай – не хочу. Постепенно, и об этом узнали. Константинов заметил оживление, которое внесло сообщение о том заборе. Многие заспешил туда, за трёхэтажное здание.

Впрочем, скоро прозвучала команда собраться на внутреннем строевом плацу – небольшом пространстве между зданиями. Команда строиться была пока преждевременной. Ведь для того, чтобы занять место в строю, необходимо знать это место, а своего места пока ещё никто из ребят не знал. Так что перед большими ступеньками старого корпуса, которые выводили на довольно широкую площадку перед массивными входными дверьми, собралась пока толпа, именно толпа.

Подтянутый, стройный офицер вышел на эту площадку и достаточно громким, по-настоящему командирским голосом объявил:

– Товарищи, сейчас я буду зачитывать список, и всех, кто услышит свои фамилии, прошу отойти вправо. Это будет пятая рота. Я командир пятой роты…

Он начал эту свою первую важную работу с кандидатами в суворовцы, и ребята выходили из большой толпы, чтобы образовать малую, пока ещё тоже толпу. Потом уже, после разделения всех абитуриентов на две роты, будут формироваться взводы, пока ещё чрезмерно большие, ведь экзаменационные отсевы впереди.

Константинов и его приятель постояли в сторонке, послушали и, когда выяснили, что их сыновья попали в шестую роту, командиром которой назначен подполковник Верещагин, выпускник училища, решили прогуляться по училищу.

Сначала поднялись на третий этаж старого корпуса. Здесь находилась их рота, которая по мере перехода в следующий класс, меняла своё название – сначала шестая, затем четвёртая и, наконец, вторая.

Потом отправились в холл. В холе встретился начальник учебного отдела Владимир Васильевич Николаев, уже полковник. Он поздоровался за руку с Константиновым и небрежно кивнул Устинову. А потом сказал:

– Николай, зайди ко мне!

За минувший год Константинов и Николаев сдружились, и даже перешли на «ты», по старой традиции, пришедшей из кадетских корпусов русской императорской армии, где был добрый и славный девиз: «Кадет кадету друг и брат».

Константинов пошёл вслед за Николаевым в сторону его кабинета. Устинов сделал несколько шагов следом. И тут Николаев обернулся и довольно резким тоном, которого прежде Константинов не слышал – бросил:

– Товарищ капитан первого ранга, а вас я не приглашал!

Уже в кабинете объяснил свою реплику:

– Явился, не запылился. А где раньше был? Что, не мог найти время приехать в училище? А теперь, когда сыну поступать, сразу вспомнил, что выпускник.

– Служба, некогда, – попытался оправдать Константинов.

– Да ну… Отговорки. Всегда можно время найти – ты вот находишь. Сколько раз за год встречи проводил с суворовцами!

– Не считал…

– Вот именно!

Крыть было нечем. Да ведь Константинов не раз советовал Устинову побывать в училище, познакомиться с начальством. Конечно, для детей выпускников – всегда какие-то преимущества. Свои ведь, родные. Правильно или неправильно, но это так. К примеру, когда начальником Московского ВОКУ в семидесятые годы был генерал-лейтенант Иван Афанасьевич Магонов, все знали его мнение: если за кандидата на поступление просит кремлёвец, надо принимать, поскольку кремлёвец за плохого не попросит. Ну а экзамены? Они не всегда определяют профпригодность к командной работе. Бывает ведь и так – учится курсант ни шатко, ни валко. На троечках перебивается по точным наукам, по физике, высшей математике и прочим, а после училища быстро взлетает вверх в должностях и званиях. А отличники и даже золотые медалисты иной раз завершают службу весьма скромно.

Но в суворовское отбор необходим очень серьёзный, потому что далеко не каждый выдержит напряжение учёбы. Конечно, делались исключения, брали кого-то со слабой подготовкой, но сильными родителями – что греха таить, бывало. И кто-то ведь из таковых подтягивался, становился твёрдым хорошистом, а то и отличником. Но чаще такие вот середнячки сходили с дистанции. Их исключали за неуспеваемость вынужденно, потому что не могли они тянуться за сплошь сильными товарищами.

– Ну что, первого числа диктант. Твой сынуля-то, готов? – спросил Николаев.

– Как получил от тебя типовые диктанты прошлых лет, так начал диктовать каждый день. А в июне-июле и вовсе по три диктанта в день. А начал знаешь, как… Попросил жену первый диктант продиктовать нам вместе. Продиктовала. У меня ни одной ошибки, ну а него… Не будем уточнять. Ну а в минувшую неделю, представь, практически без ошибок писал. Собственно, этот метод не нов. Когда я поступал в шестьдесят третьем – первый трёхлетний набор был. Мой отец привёз меня на дачу и вот так же, три диктанта в день. Причём диктовал тексты из собрания сочинений Горького, то есть самые сложные. Это общепризнано. Ну я и написал изложение на четвёрку. Даже помню, какую ошибку сделал… Поколение через «а» написал. Покаление…

– Не знал, что ль? Ну заменил бы слово… Изложение тем и проще, чем диктант, – сказал Николаев.

– Да знал, в том то и дело, что знал, – с лёгкой досадой сказал Константинов. – Невнимательность. Я и потом частенько, уже в училище, за сочинения получал – пять за литературу, трояк, а то и двойку за русский. Просто увлекался темой…

– Понятно… Уже тогда литературное творчество звало…

– Но дозвалось не скоро… – засмеялся Константинов. – Ну а получается, что я попал в первый трёхлетний набор после наборов семилетних, а его сын поступает в первый трёхлетний набор после двухлетних.

– Да, набираем нынче по две роты на курс. Помещения-то училища рассчитаны на размещение шести рот. По сравнению с прошлым годом ещё одно изменение, – сообщил Николаев. – Конкурс очень большой, приехало многовато народу. Так что калининцы и москвичи, если у москвичей такое желание будет – всё же дорога – могут между экзаменами жить дома. Написал диктант и свободен. Приехать нужно через пару-тройку дней на математику. И так далее…

– Хорошее решение, – сказал Константинов. – Правда, не сразу поймут, что такое казарма, но, с другой стороны, состав то подразделений пока временный. Многие отсеются.

– Не просто многие, а очень многие, – подтвердил Николаев.

– Ну что ж, а пока поеду в гостиницу. До диктанта буду здесь, – решил Константинов.

До гостиницы «Центральной» – рукой подать. Ехать даже, наверное, дольше, чем пешком идти, но не оставлять же машину возле училища. Константинова обычно пропускали на территорию. Но не во время экзаменов. А на улице в Твери в начале девяностых машины разували, бензин сливали – и это в самом лучшем случае. А то и вовсе угоняли. Причём неважно – дорогие или простенькие. Демократия жуликам и мошенникам столько радостей принесла! Не счесть. Когда этакое было при советах?!

Пока экзамены, Николаев посоветовал поставить машину во дворе Облвоенкомата.

– Между прочим, зам военкома твой однокашник по МосВОКУ, – сообщил он. – Полковник Арбатов.

– Помню, помню! Из нашего взвода. Позвоню.

– Ну а как экзамены пройдут, милости просим на территорию. У нас все офицеры здесь машины держат. Домой на городском транспорте ездят. Вот так…

Подготовка к экзаменам и последние волнения

В канун начала экзаменов Константинов снова побывал в училище. Абитуриенты, конечно, готовились, но больше занимались хозяйственными работами. Да и как готовиться – перед смертью не надышишься! За день не нагнать того, что не сделал за год, да что там за год – за годы учёбы в школе.

За первый день опытные офицеры-воспитатели сумели превратить бесформенную толпу, во что-то уже весьма и весьма напоминающее армию. В столовую уже ходили строем. Правда роты были огромные, а взводы по количеству людей превышали штатную численность рот. Конкурс мог быть и ещё больше, но в военкоматах делали предварительный отбор – тех, у кого для поступления не было никаких шансов, просто не направляли.

Вышел Константинов на внутренний плац, посмотрел на выстроившиеся роты. Как тут сына найдёшь? Дима поднял руку. Нашёлся. Он в новом спортивном костюме. Собственно, они с сыном купили одновременно, совершенно одинаковые, только размеры естественно разные.

Роты вернулись с обеда. После обеда полчаса – никого не кантуй, обязательный отдых.

– Ну что, готов? – спросил Константинов у сына. – Волнуешься?

– Не волнуюсь. Спокоен. Не зря же столько готовились. Вот Устиныч волнуется.

– Да они оба волнуются – и старший, и младший.

Между тем, Дима делился первыми впечатлениями:

– А у нас в роте столько ребят из нашего микрорайона! И знаешь, у всех папы военные, в основном полковники. Один живёт прямо через улицу от нас, другой подальше… Вместе будем в увольнение ездить. Да и на каникулах веселее.

– Ну вот и хорошо! Легче начинать учёбу и службу, когда столько земляков. А вот у меня соседей не оказалось, хотя Москва совсем маленькая была. А может просто в центре города всё не так, как в окраинных микрорайонах.

Они прогулялись по училищу. Константинов рассказывал сыну, как было в годы его учёбы. Ведь изменилось очень многое. Не только вырос новый корпус, но и тот, в котором раньше была санчасть, стал иным. И не понятно – заново построили или просто сделали надстройки. Присмотревшись, Константинов понял, что, конечно, всё построено заново, ведь там теперь и столовая и клуб на вернем этаже.

Дима стал собираться в роту:

– Сейчас построение. В клуб поведут на консультацию. А пятая рота – в актовом зале.

– Клуб! Это здесь, в старом корпусе на втором этаже?

– Нет, там теперь спортзал. Клуб в новом корпусе на третьем этаже.

– Ты уже всё знаешь?! – удивился Константинов.

– Да вчера ж была консультация. Уже водили туда. Нам близко. Прямо по этажу до лестницы. Расскажут, кто и в каких классах будет писать диктант.

Константинов попрощался с сыном и решил зайти к Николаеву. Всё-таки волновался. Прямо не спросишь, какие шансы? Впрочем, диктант покажет многое. Если хорошо или отлично – пол дела сделано. Тройка – маловато. Всё-таки конкурс. Ну а двойка – сразу на вылет.

Глава пятая. Диктант

Прибытие полковника Константинова в училище

Полковник Константинов пришёл в училище к построению на первый экзамен. Весь внутренний плац был заполнен кандидатами на поступление в училище – их называли по-разному. Кто звал именно так – кандидатами, а кто и абитуриентами, хотя это слово как бы более подходит к тем, кто готовится поступать в высшие учебные заведения.

Пространство между новым и старым корпусами бурлило, оглашая всё вокруг разноголосым гулом. Ребята о чём-то переговаривались, советовались, спорили. Кто-то, отыскав глазами в небольшой группе родителей, допущенных на территорию, своих пап или мам, пытался докричаться им. Словом шум был почти как на стадионе, разве что более приличный в своих выражениях по поводу предстоящего, можно даже сказать матча – матча между экзаменуемыми и экзаменаторами.

Константинов уже примерно знал, где искать сына, он сделал несколько шагов и оказался как раз напротив второго взвода шестой роты. Дима снова, как и во время прошлого построения, поднял вверх руку, чем помог отцу сразу увидеть его. Они не перекрикивались. Константинов сам был воспитан в уважении к культуре общения и сумел привить элементы такого воспитания сыну. Достаточно было жестов. Дима сложил ладони обеих рук помахал отцу, мол, всё в порядке.

Константинов кивнул и прижал правую руку с зажатой в кулак кистью к груди – жест, который когда-то означал «рот фронт», теперь использовался, чтобы показать, мол, всё в порядке.

Команда на проверку готовности

В этот момент начальник учебного отдела полковник Николаев поднялся по ступенькам на небольшую площадку перед входом в старый корпус, которая давно уже стала служить чем-то вроде трибуны, и громким голосом скомандовал:

– Командирам рот проверить готовность личного состава к экзаменам и доложить.

Началась обычная процедура, без которой в армии не происходит ни одного мероприятия – проверка все ли в строю, ну и прочее. В данный момент исключался лишь беглый осмотр внешнего вида. Беглый, потому что внешний вид давно уже тщательно бывает проверен на утреннем осмотре командирами отделений. А здесь то уж какой там внешний вид. Здесь – одет, кто во что горазд.

Встреча с незнакомкой

Константинова отвлек чей-то пристальный взгляд, который он скорее почувствовал на себе, нежели заметил. Так часто бывает. Вот стоит человек, занят каким-то делом, но вдруг что-то начинает беспокоить, появляется какое-то волнение, желание обернуться. И он обернулся. Обернулся и вот тут действительно заметил, как высокая, можно даже сказать, стройная женщина примерно его лет, поспешно отвела глаза и даже, кажется, немного стушевалась, словно он застал её на месте преступления. Незначительного преступления, заключающегося в чрезмерном внимании. Волосы каштановые, уложенные в красивую причёску, строгое платье, облегающее полную грудь и в меру скрывающее высокие, судя по талии, стройные ноги. Константинов присмотрелся, насколько было удобно присмотреться, определил, что женщина эта ему не знакома, и перевёл взгляд на разношёрстный строй, в котором стоял его сын. Удивительно, но сын заметил эту короткую перестрелку взглядов и украдкой показал большой палец, мол, женщина весьма и весьма интересна.

Усмехнувшись, Константинов погрозил пальцем, мол, ишь ты, ещё молоко на губах не обсохло, а уж замечает то, чего не надо замечать.

Впрочем, что уж такого произошло. Ну мало ли кто и на кого может внимательно посмотреть. Ну просто так посмотреть. Константинов выглядел весьма и весьма привлекательно. Высок, достаточно строен, несмотря на то, что давно уже вышел из юношеского возраста, на висках заметна проседь, и та же проседь пробивается во всей его довольно пышной шевелюре. Лицо приятное, открытое лицо, черты строги. Заметно, что-то такое, что всегда отличает тех, кому выпало повелевать людьми, пусть даже и в прошлом.

Совершенно спонтанный интерес, вполне возможен и без всяких видимых причин – ну там полузабытое знакомство или может просто отдых где-то в одно и то же время, пусть даже совершенно без знакомства. Но тут – Константинов интуитивно почувствовал – интерес, пожалуй, не случайный. Впрочем, сам и возразил себе, мол, это просто показалось.

А между тем Николаев выслушал доклады командиров рот и приказал развести личный состав по классам.

Разведение по классам и размышления

Значительная часть 6 роты – а это два взвода, в абитуриентском составе представлявшие действительно очень и очень значительную часть – должны были подняться в расположение роты и занять места в классах. Два других отправили в помещения, выделенные в главном корпусе, в котором на первом этаже располагались вестибюль, кабинеты командования училища и помещения некоторых служб.

Когда взвод проходил мимо группы родителей, Дима помахал отцу рукой, а тот, проводив сына глазами, резко обернулся, чтобы посмотреть на ту незнакомку, которая изучала его столь пристальным взглядом. Но она в этот момент шла в нескольких шагах от строя, видимо, сопровождая своё чадо, отправляющееся на экзамен.

Константинов какие-то секунды размышлял, подойти или не подойти к этой женщине, и решил не подходить. Действительно, с какой стати? Что может спросить? Почему вы столь пристально смотрели на меня? А она скажет, с чего вы взяли?

Тем более, к нему подошёл Николаев и сказал:

– Ну что, папаша, волнуемся? Милости прошу в мой кабинет. Хотя какой смысл ждать. Когда ещё столько работ будет проверено!

– Да, пожалуй, ты прав.

– Ты что решил сегодня. В Москву поедете с сыном или здесь до математики побудете?

– В Москву. Что здесь сидеть!? Там он хоть к учительнице математике успеет пару-тройку раз сходить.

Когда шли от входа старого корпуса, к тыльному входу в учебный корпус, поравнялись с той самой загадочной женщиной. И тут Константинов понял, что рассматривала она его не случайно. Снова бросила взгляд, да какой – буквально обожгла им.

– Что с тобой? – спросил Николаев, заметив волнение на лице Константинова. – Знакомую встретил?

– Нет-нет, ничего, просто показалось. Показалось, что где-то раньше видел. Не припомню.

– Ну-ну… А она весьма эффектна.

– Вижу, но сейчас не о том думать надо. Как-то диктант мой отрок напишет?!

В кабинете начальника учебного отдела

Перед входом в учебный корпус Константинов снова на какие-то мгновения задумался: остаться во дворе училища и дождаться незнакомки или идти с Николаевым.

Посчитал остаться не совсем удобным. И перед Николаевым было неловко. Действительно, экзамены ведь…

И всё же уже в дверях обернулся. Женщина стояла на том же месте, где они застали её, проходя мимо. Увидев, что он обернулся, немного растерялась и, казалось, готова была сделать шаг к нему. Константинов снова отметил, что она не просто привлекательна – она красива, очень красива. Он замер, но в тот же момент, какая-то сила заставила сделать шаг и скрыться в корпусе. Мало того, он всё же решил отправиться в кабинет к Николаеву, чтобы там подождать окончания диктанта. Сколько он будет продолжаться? Учебный час… то есть 45 минут.

Кабинет начальника учебного отела был в левом крыле учебного или как его ещё иногда называли, главного корпуса. Первый раз, осенью, Николаев принимал его в другом месте. Кажется, именно там, где в бытность Константинова суворовцем, находилась комната дежурного по училище – в обиходе дежурка.

Во время недавнего летнего ремонта его перенесли в более просторное помещение. Рядом оборудовали несколько кабинетов учебного отдела. Получился целый отсек.

Константинов посмотрел в окно. Всё знакомые места. Слева длинный забор, вдоль которого любили прогуливаться суворовцы, думая, что прогуливаются без посторонних глаз, а на самом деле, как раз под самым грозным оком начальника учебного отдела.

– Кажется, здесь, когда я учился, был политотдел, – заметил Константинов, – Ну точно. Здесь мы, ротные секретари, частенько собирались на совещания у помощника по комсомолу.

Николаев посмотрел на часы и сказал:

– Извини, я тебя оставлю ненадолго. Надо пройти посмотреть, как идёт диктант.

Константинов присел на стул, взял какой-то журнал, чтобы скоротать время.

Начало экзамена в классе

А в классных комнатах начинались экзамены. Волнение, с которым Дима Константинов до сих пор легко справлялся, вдруг накатилось с необыкновенной силой, едва он занял место за светлым столом…

Светлый стол… Откуда это? Ах, да, папа иногда напевал выпускную песню 18-го выпуска Калининского СВУ. Как там?

Помнишь, как нашу парту
Сменили на светлый стол…

А припев, какой припев!
Мы унесём с собою небо голубое
Детства безоблачный летний сон
Суворовский алый погон.

Дима немного отвлёкся, но волнение тем не менее не проходило. И тут неожиданно прозвучала команда:

– Взвод, встать! Смирно!

Зашумели отодвигаемые стулья – мальчишки ещё не научились вставать бесшумно, не отбрасывая их в разные стороны. Но вытягиваться по стойке «смирно» умели все – ведь все успели побывать в октябрятах и пионерах. Это было ещё отчасти советское поколение ребят.

В класс вошла учительница, женщина уже в годах, вошла уверенной походкой, живо оглядела класс и сказала:

– Здравствуйте, товарищи будущие суворовцы.

Ответ прозвучал нестройно, вяло. Она улыбнулась, сказала:

– Вольно. Садитесь.

Положив на учительский стол какие-то бумаги, конверт с диктантом, объявила:

– Я, преподаватель русского языка и литературы Белова Зинаида Павловна. Буду проводить экзамен в вашем взводе.

Воспоминания о Зинаиде Павловне

Зинаида Павловна Белова! У Димы сразу отлегло, стало как-то спокойно. Так ведь это учительница его отца. О ней отец столько рассказывал, о ней вспоминал, когда собирались с товарищами. Зинаида Павловна Белова пришла в училище много лет назад. Она выпускала роту, в которой учился его отец. О ней говорили, что она и команду может подать, не хуже любого офицера, и взвод, если нужно построить, и порядок во взводе навести…

Но почему же отлегло? Или поблажки ждал? Нет. Он помнил рассказы отца о жёсткости Зинаиды Павловны. Отец говорил, что за сочинение – литературную его часть – он всегда имел отлично и только отлично. Но оценки выставлялись через дробь. Числитель – сочинение, знаменатель – русский, так вот у отца частенько было 5/2, а то и 5/1. Почему? Да просто увлекался творческой частью задания, а про орфографию и пунктуацию забывал, поскольку писал обычно много, очень много – гораздо больше, чем товарищи. Но ведь выучила его Зинаида Павловна. Во время вступительных экзаменов в академию он единственный написал сочинение на 5/5.

Стало спокойно, потому что почувствовал что-то такое необыкновенное, что можно назвать связью поколений что ли? Он почувствовал, что очутился по-настоящему в родном доме, где всё родное, потому что здесь учился отец, потому что здесь его помнили многие ещё суворовцем, а теперь уже узнали и те, кто руководил училищем сегодня.

Накануне, когда Дима шёл по коридору училища с отцом, им неожиданно встретилась эта самая Зинаида Павловна Белова, что вот-вот должна была начать диктовку.

– Ну вот и сына привезли в училище! – сказала она, приветливо улыбаясь.

– Да, настала пора.

– Быстро летит время, очень быстро. Не успеем оглянуться, а уж и внуки приедут поступать?!

– Ну что вы, Зинаида Павловна, об этом ещё рано думать, – сказал Константинов, полу-обняв сына. – Нам ещё учиться и учиться.

– Теперь это быстро… Ну а к экзамену подготовились?

– Всё лето диктовал типовые диктанты. Как будто бы готовы. Главное, чтобы завтра сдюжил, а уж там вы научите. Меня так подготовили, что на вступительных в Бронетанковую академию одна единственная пятёрка средь абитуры была за сочинение – моя пятёрка! Правда был один момент…

И отец рассказал, как во время проверки уже написанного изложения, к столу несколько раз подходила молодая привлекательная преподавательница. Она следила за работой абитуриентов. Один раз подошла, посмотрела внимательно, и Константинов словно почувствовал её взгляд. Она стояла и смотрела на страничку сочинения. Рукой не шевельнула, а только смотрела, но Николай каким-то образом вычислил направление её взгляда и снова склонился над экзаменационным листом, а она пошла дальше.

Прочитал начало абзаца, дошёл до второго предложения и тут нашёл описку – именно описку, а не ошибку. Нашёл и, не торопясь, спокойно потянулся за авторучкой, бросил взгляд на стол с экзаменационной комиссией – там к нему никакого внимания. Ну и сделал исправление. Через некоторое время преподавательница снова задержала взгляд на его работе, но на этот раз улыбнулась и кивнула головой, мол, всё правильно – ошибок нет.

– Ну вот, очаровали преподавательницу, а сами в командное училище.

– Что делать, математичку очаровать не удалось, – рассмеялся Константинов.

И он рассказал о нерешаемой задачке, которая, видимо, призвана была сократить очень высокий конкурс.

А дело было так…

Николай Константинов был достаточно хорошо подготовлен к поступлению в академию. По математике в училище практически всегда были отличные оценки. И вот на письменном экзамене – самом первом экзамене в академию – случился провал. Четыре задачки! Три по алгебре, одна по геометрии. Все три задачи по алгебре он решил без особого труда и довольно быстро. А вот геометрическая задачка оказалась не по зубам. И время было на разные варианты решения, а вот решения не получалось.

Так и сдал экзаменационные листы с тремя решёнными и одной нерешённой задачкой. Черновики разрешали брать с собой. Он взял их и отправился на дачу, к своим родственникам. Там как раз были все корифеи – его дядя и тётя, окончившие МВТУ. К тому же его тётя вообще была круглой отличницей – и школу, и Бауманку окончила с золотыми медалями.

Он приехал после первого экзамены – все знали, что сдаёт, волновались. Ну и, конечно, с интересом принялись разбирать задачки. По общему мнению, первые три действительно решены безукоризненно. Ну а четвёртая! Четвёртую взялись решать сами… Настолько увлеклись, что даже на часы не смотрели. Потратили времени больше, нежели на весь экзамен. Но, увы, ничего не получилось.

Ну и пришли к выводу, что задачка нерешаемая, и цель вот таких задач предельно ясна – сократить число абитуриентов, уменьшить конкурс. Конечно, заподозрить в таком подходе приёмную комиссию академии было уж слишком.

Тётя Николая тогда сказала:

– Возможно, всё же есть какое-то нестандартное решение. Не могут же поступить так жестоко и несправедливо.

– Если ты не решила, кто может решить, – возразил её двоюродный брат.

Тётя Эля – так звали её, хотя имя было Елена – снова придвинула к себе листок с заданием и несколько чистых для решения. Но сколько не пыталась, ничего у неё не получалось.

Выслушав рассказ Константинова, Зинаида Павловна тоже усомнилась в том, что на экзаменах в академии могли предложить нерешаемую задачку.

– Да как вам сказать, – с сомнением молвил Константинов. – Я бы тоже с большим трудом поверил в это, если бы, – он задумался, подбирая слова, – если бы не случилось вот что. Был порядок. Если за письменный экзамен трояк, на устном выше четвёрки не ставили. Но для одного паренька – тоже из суворовцев – сделали исключение. Он настолько поразил преподавательницу своим ответом, что она исправила оценку за письменную работу на четыре, и за устный экзамен поставила пять. То есть фактически признала, что он не виновен в тройке – кстати, он написал так же, как я. Три задачки решил и на четвёртой сел…

Зинаида Павловна только головой покачала, а Константинов закончил рассказ:

– И нужно же было мне идти вслед за тем пареньком и попасть к той же экзаменующей. Ответ мой понравился, но, узнав, что за письменный у меня тройка, она поставила за устный только четыре, чем, собственно, и решила мою судьбу. Да и я ещё маху дал – пытался убедить, что тройка незаслуженная, что была нерешаемая задачка. Это и вообще её вывело из себя.

– Ну и попросили бы показать решение! – неожиданно сказала Зинаида Павловна, склонная уже поверить в то, что действительно задачка не имела решения.

– Э-эх, вот чего не догадался сделать, того не догадался! – воскликнул Константинов и тут же прибавил: – Да ведь я не жалею. Нет, не там было моё место, а именно в общевойсковом командном!

Диктант и исправление ошибки

Вот такой разговор произошёл накануне экзамена. И теперь, вспомнив его, Дима изучающе посмотрел на Зинаиду Павловну, уж совсем несвоевременно пытаясь понять, поверила она отцу или нет.

Между тем, раздали проштампованные тетрадные листы и шариковые авторучки. Зинаида Павловна вышла на середину класса, вскрыла пакет, достала листки с диктантом.

– Итак, товарищи будущие суворовцы, начнём.

Она диктовала спокойно, не спеша, хорошо поставленным учительским голосом.

Дима собрался, сосредоточился. Писал и размышлял:

«Так, где-то должно обязательно быть одно двоеточие, а где-то – одно тире. Вот, кажется, двоеточие здесь. Точно здесь».

Это простое правило помогло избавиться от, по крайней мере, двух ошибок.

Диктант невелик. Текст строго выверен. Он вполне достаточен для того, чтобы определить уровень знаний по русскому языку. А если точно – уровень грамотности. Армия нуждалась в грамотных офицерах. Если человек после окончания восьмого класса делает массу ошибок, можно ли ожидать, что исправится в дальнейшем? Не поздновато ли переучивать?

– Диктант окончен! – объявила Зинаида Павловна. – Проверяем. По готовности сдаём.

Дима ещё раз внимательно прочитал текст. Он постарался написать аккуратно, красивым почерком. Кажется, получилось неплохо. Зинаида Павловна прохаживалась по залу. Медленно, ну совсем как та преподавательница в академии Бронетанковых войск. Вот она остановилась возле Димы, и он действительно почувствовал взгляд, ну во всяком случае, какое-то напряжение. Мельком посмотрел. Да, Зинаида Павловна внимательно изучала написанное им. Смотрела строго. На какую строчку смотрела? Это трудно было понять. Но Дима снова, предельно внимательно стал перечитывать текст. Зинаида Павловна уже остановилась у следующего стола, потом прошла вперёд. А он читал и перечитывал начало диктанта – ему показалось, что Зинаида Павловна смотрела именно на первую страничку. И тут он едва не подскочил на стуле…

«Вот, вот она ошибка! Нет, не ошибка, описка… Не дописано слово».

Бывало, что говорить, и такое. Не в каком-то сложном слове ошибся, не там, где нужно знать правила. Он просто пропустил букву…

Поправил. Стал ждать. Зинаида Павловна снова прошла мимо, задержавшись лишь на мгновение возле его стола и тут же шагнула дальше, удовлетворительно кивнув.

Затем скомандовала. Именно скомандовала:

– Кто готов, может сдать работу!

Константинов положил листок на стол и чуть слышно шепнул:

– Спасибо!

Она ничего не ответила, а только улыбнулась, но Диме уже это было приятно. Да, пока он был сыном и только сыном полковника Константинова. Но как же хотелось стать самим собой – Дмитрием Константиновым, пока суворовцем, затем курсантом… И… Дальше всё мечты, мечты, которые возможны только до того времени, пока не лягут на плечи офицерские погоны. Ну а тогда уже служба, серьёзная, суровая, требующая полной отдачи всех сил. И служить надо так, чтобы говорили о нём – не сын полковника Константинова, а просто – Дмитрий Николаевич Константинов!

Но для этого надо было ещё работать, работать и работать!

После диктанта

Вышел на улицу. За воротами видны волнующиеся родители. Некоторые папы ждали сыновей на территории – это в основном военные, ну и в первую очередь выпускники. Как же выпускников не пустить в их дом родной? Даже в такой день. К тому же помех от них нет. Не пойдут же они в аудитории.

Отца он увидел издали. Тот стоял у входа в старый корпус о чём-то живо переговариваясь с незнакомым Диме полковником. Увидев Диму, отец что-то сказал собеседнику, а когда тот подошёл, отец пояснил:

– Вот, сослуживца встретил. Вместе в Куженкино служили, ещё лейтенантами. Полковник Сергей Мишин. Когда-то лейтенантом на базе боеприпасов начинал, а теперь начальник Арсенала.

– Жду в гости! – сказал полковник. – С сыном моим, думаю, подружитесь.

– Если поступим! – сказал Дима.

– Поступите! Как диктант-то написал? – спросил полковник Мишин.

– Откуда же я знаю? – пожал плечами Дима.

– Ну а как считаешь?

– Считаю, что написал. Не зря отец по три раза в день сложные тексты диктовал.

Объявили построение.

– На экзамен по математике уже поменьше ребят будет, – сказал кто-то из офицеров училища. – А сейчас народу тьма.

«Да, для кого-то знакомство с училищем завершится, едва начавшись», – подумал Дима, становясь в строй.

Командир роты объявил, что калининцы и те из москвичей, кто хочет до математики уехать в Москву, могут выйти из строя и идти к родителям. Строй заметно поредел.

– Ну что, едем? – спросил отец.

– Вообще хотелось бы остаться, – неожиданном сказал Дима. – мне понравилось. И с ребятами познакомился.

– Ещё будет время. А сейчас ну просто девать такую массу некуда. Да и позаниматься математикой не худо.

– Тогда едем! – кивнул Дима.

– Только я всё же попробую узнать, может, уже проверили твою работу.

Продолжение:

Другие рассказы автора на канале:

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале: