Предыдущая часть:
Глава одиннадцатая. Какая ещё любовь в шестнадцать лет?!
Ирина не менее, нежели Константинов, а может даже ещё более, чем он, была взволнована встречей. В тот вечер они с сыном вышли прогуляться по городу, заглянули в городской сад, постояли на набережной величавой Волги. Сын рассказывал об экзамене, а она и слушала, и не слушала. Она думала о том, что вот здесь, быть может даже по этой набережной в городском саду много лет назад гулял Константинов. Да, она думала о нём, хотя это могло бы показаться странным, ведь между ними практически ничего не было. Танцы, прогулка по бульвару и поцелуй, единственный, хоть и долгий поцелуй, причём, для неё самый первый в жизни.
Но не минутами встречи, порой, измеряются чувства, они измеряются часами, днями, даже неделями ожидания. Вот и для неё встреча с Константиновым измерялась месяцем ожидания его звонка, месяцем мыслей, удивлений, сомнений, приведших к разочарованию, причём, разочарованию, навеянному извне.
Родители часто забывают о том, что когда-то сами были молодыми, сами влюблялись, сами любили, страдали, а, порою, и отвоёвывали сами у своих родителей право на любовь.
Иринин отец, генерал-майор, не мог не знать о том, что в Московском военном округе начались крупные учения, не мог не знать и о том, что Московское высшее общевойсковое командное училище практически в полном составе участвует в них.
Академия, конечно, не состояла в подчинении МВО, но гарнизон то один, а учения – не буря в стакане воды где-то на соседнем столе. На каждых войсковых учениях решались и решаются самые различные вопросы. На каждых войсковых учениях могут по необходимости присутствовать и офицеры различных академий в разных качествах. Поле – солдатская академия! Но поле и офицерская академия.
Словом, отец Ирины не мог не знать о столь важном событии в жизни одного из главных объединений Вооружённых Сил – Московского военного округа.
Конечно, в ту пору учения не афишировались так, как афишируются теперь. Но человеку военному достаточно было обратить внимание на несколько поменявшуюся тематику публикаций и в «Красной Звезде» и в газете МВО «Красном воине», чтобы понять – войска вышли в поле, и началась серьёзная боевая учёба, сочетающаяся с проверкой боеготовности и боеспособности частей, соединений и объединений.
Ну и отец Ирины узнал об учениях хотя бы уже потому, что командировал на них офицеров своей кафедры. А узнав, он призадумался. Начиная с субботы, то есть с того самого дня, когда у них в доме появился курсант Московского ВОКУ Николай Константинов, и сам он, и его супруга Екатерина Петровна потеряли покой. Особенно волновался сам генерал, поскольку он смотрел гораздо дальше, нежели его супруга. Зная непреклонный, твёрдый, можно сказать, несгибаемый характер свой дочери – которым он, кстати, всегда гордился, повторяя, мол, вся в меня – он предвидел, что всё, что произошло в субботу, только цветочки. Ягодки могут быть впереди, если своевременно не выкорчевать рассаду.
Нельзя сказать, что курсант ему не нравился. Напротив, он видел, что паренёк вполне воспитанный, из культурной семьи, но профессию-то…, какую профессию выбрал… Ну, чтобы этому Николаю не позвонить ему, минувшим летом? В два счёта все вопросы решили бы. И учился бы Николай Константинов уже не курсант, а слушатель, на инженерном факультете одной из академий. Какой? Это и дело техники, и выбор самого Николая.
А теперь? Что теперь? Пройдёт какое-то время – совсем непродолжительное время, и этот курсант станет лейтенантом. А если отношения с Ириной не только не прекратятся, а лишь упрочатся – вон она в каком восторге, словно на крыльях по квартире летает – что тогда? Это военного инженера можно оставить в Москве, в каком-то НИИ, и он там, если толков в технике, может сделать какую-никакую карьеру. А какую карьеру может сделать в Москве общевойсковой командир? Ну что, взять да пристроить его командиром взвода в роту охраны академии? Так ведь там можно этим самым взводным неведомо сколько прослужить. Да и пойдёт ли? Парень, чувствовалось, боевой. Захочет служить в войсках, осваивать боевые машины пехоты, новую тактику действий. А это значит сорвёт он с места Ирину. А её образование? Разве можно жертвовать её образованием, её будущим. Сложится семья или не сложится, кто знает? Растёт в стране количество разводов, неуклонно растёт. Конечно, в армии этот рост парткомы сдерживают, да ведь держи не держи…
Почему его мысли приняли такой оборот? Да потому что успел посмотреть на то, что вокруг делается. Жена, конечно, знала и понимала меньше, но и её волновало то, что, если не оборвать эту только ещё, как ей казалось, налаживающуюся связь дочери с курсантом, потом поздно будет.
Волновало и ещё одно обстоятельство. Николай Константинов казался ей по сравнению с Ириной, уж очень взрослым. А у взрослого парня иные интересы, нежели у школьника. Конечно, и школьники уже стали другими – продвинуты они во всех нюансах отношений с девушками – куда там старшему поколению!.. Но курсант-то, курсант, наверное, интересы имеет весьма конкретные. Словом, беспокоило многое. Упустишь вот теперь, а потом, уследишь ли?
Но и генерал и его супруга прекрасно понимали, что вот просто взять и запретить Ирине встречаться с курсантом они не смогут. Будет взрыв, будет вообще неизвестно что. И это неизвестно что может вбить такой клин в отношения её с родителями, что потом его, клин этот, никаким другим клином не выбить.
Каждую минуту, когда их не могли слышать дети, родители Ирины размышляли над внезапно возникшей проблемой.
И вот в конце недели генерал пришёл домой не в меру озабоченный.
Ирина отправилась к подруге, жившей по соседству, за каким-то учебником, Андрейка заигрался в своей комнате, ну а они, устроившись на кухне, заговорили всё об одном и том же.
Генерал сообщил супруге:
– Уж и не знаю, какую новость принёс, хорошую или плохую. В субботу наш новоявленный жених в увольнение не придёт. Не придёт и в воскресенье.
– Что так? И откуда тебе известно? Что или позвонил и попросил не пускать? – спросила Екатерина Петровна.
– Ну что ты, за кого ты меня принимаешь? Да и бессмысленны такие шаги. Нет, здесь другое. Училище на учениях. Так что на неделю встреча их с Ириной откладывается. И вот вопрос, что сказать Ирине? Сделать вид, что ничего нам не известно? Нам это может быть известно, а может, и нет.
– Она же будет переживать и ждать звонка, – сказала Екатерина Петровна. – Даже не знаю, как быть.
– А может пусть ждёт, пусть волнуется. А ты этак вскользь намекни, мол, такие они, мужчины-то, голову вскружат, да и забудут.
– А хорошо ли это? – усомнилась Екатерина Петровна.
– Для блага дочери всё хорошо. А то ведь, думай, думай. Не углядим. Дело молодое! – сказал генерал, который прекрасно знал, на что надо давить в разговоре с женой.
– Знаешь, на подлость всё-таки не надо идти. И потом, почему мы вдруг решили, что так уж этот курсант влюбился в Ирину? Если б связи хотел завести, так год назад бы позвонил. А то ведь, как Ирине рассказывал, сам бился как рыба об лёд, даже в академию Куйбышева пытался попасть, да вот ничего не вышло. Но может и просто так позвонил. Вечер провёл перед училищем, ну и всё. Ведь и позвонил он не в начале каникул, а в самом конце.
Екатерина Петровна внимательно посмотрела на мужа. Он не спешил отвечать. Думал.
– А что, может, ты и права. Хорошо. Тогда так. Мы ничего не знаем ни о каких учениях, а ты всё же намекни насчёт легкомысленности нашего брата военных. Всегда ж меня в том упрекала. Ну и теперь, давай, давай, покажи коготки, как бывало в молодости.
На этом разговор пришлось прекратить, потому что хлопнула входная дверь. Ирина вернулась от подруги.
Она пришла на кухню, сказала, что не откажется от чашечки чая и весело так сообщила:
– До субботы осталось два денёчка. Два денёчка, мамочка, – она обняла мать и тут же села за стол.
Отец сделал вид, что ничего этого не заметил.
В субботу Ирина, вернувшись из школы, пообедала, быстро сделала какие-то уроки, и села возле телефона с книгой. Нужно было читать что-то по программе.
Когда отец заглянул к ней, спросила:
– Па-ап, ты не знаешь, в котором часу курсантов в увольнение отпускают?
– Ну откуда же мне знать?
– А у вас слушателей, ну тех, что не офицеры?
– У нас совсем другое дело. У нас помещения, где они живут, общежитием называется, а не казармой. Словом, не могу точно сказать, – уклонился он от иных пояснений, да и вообще предпочёл уйти, потому что одно дело отвечать нейтрально, другое – лгать, если будет задан прямой вопрос.
Ирина прождала до самого вечера. Отец хмурился, у матери сердце кровью обливалось. И Ирину было жалко, и страшно было за неё – неужели это действительно любовь, настоящая любовь? Вот тут как бы не переиграть в свои родительские защиты.
«Но нет, нет, какая ещё любовь в шестнадцать лет, – успокаивала она себя. – Тем более видела то этого курсанта всего два раза. А он то, он за два с половиной года первый раз позвонил».
Даже надежда появилась: «Вот, пройдут учения – уже две недели после субботней встречи гарантировано не увидятся. Может, чуточку сгладится всё? Может, и у курсанта появятся какие-то иные планы».
И подумалось: «Ну и времена настали! Бабушка рассказывала, что в её-то время только пикнула о том, что любит не того, за кого сватают, так родители так цыкнули, что и думать забыла. Правда на вопрос, счастлива ли была с избранником родительским, так ничего и не ответила».
Да и как могла ответить? Они вон с дедушкой и отца Ирининого вырастили, и других сыновей, и дочерей…
В воскресенье Ирина снова сидела у телефона. Даже идти гулять с братишкой отказывалась до самого обеда. Только потом её убедили, что, раз уж утром в воскресенье не отпустили в увольнение, значит, и вообще не отпустят. Кроме того, мама пообещала, если Николай всё-таки позвонит, передать ему, что Ирина с Андрейкой гуляют в Милютинском садике. Там он их и найдёт. И тут мама сделала первый шаг. Прибавила, вздохнув:
– Если, конечно, захочет.
– Что ты говоришь? Почему ты так говоришь, мама? – спросила Ирина, и голос её стал суровым и требовательным.
Екатерина Петровна давно уже стала побаиваться вот этаких изменений в настроении дочери – чувствовала, что характер дочери сильнее её характера. Понимала, что с каждым годом будет всё труднее разговаривать на темы, на которые у каждой свой взгляд образовался.
– Нет, нет, это я так, доченька. Так просто, к слову. Хотя, ты знаешь, опыту моему поверь – мужчины, народ ветреный. Они, что пчёлки, то с одного цветка нектар снимут, то с другого. Особенно военные.
– Почему военные, причём здесь военные? И папа тоже? Как ты там сказала, нектар снимает?
Отец вошёл в комнату дочери и постарался снизить градус разногласий. Он сказал, что, конечно, речь не обо всех и не о нём уж точно, но, увы, бывает, бывает то, о чём мама поведала. Правда, объяснил более понятно:
– Ты знаешь, вот ведь какое дело. Сидит курсант недели напролёт в училище, а потом выберется, звонит своей знакомой, а её и след простыл.
– Не понимаю, – начала Ирина.
– А что тут понимать? Редкая девушка дожидается курсанта, редкая не соблазняется на развлечения нашего века.
– Не понимаю, причём здесь Николай?
– Да мама же не о нём, вовсе не о нём. Просто, действительно, к слову. А ты думаешь нам, родителям, приятно смотреть, как ты от телефона не отходишь. А он не звонит. Почему не звонит?
– Папа, папочка, – вдруг оживилась Ирина. – А может, ты завтра в училище позвонишь? Узнаешь, что там случилось? Почему Николай не пришёл? А вдруг заболел? Я бы съездила. Наверное, к больным пускают. У них там что, своя больничка?
– Санчасть у них там. Но туда не пускают, – сказал отец. – А вот звонить я не буду. На каком основании? – и тут нанёс ещё один укол. – А вдруг он сам тебе звонить не хочет? Это что же получится тогда?
– Действительно, Ирочка, – поддержала мать. – Ведь если бы захотел, наверное, нашёл бы возможность как-то сообщить, почему в увольнение не пришёл. А может и был в увольнении, да времени позвонить не нашлось.
Трудно дочери ли, сыну ли, когда родители единым фронтом выступают и преследуют цели, совершенно конкретные. Трудно разобраться, когда не говорят вот так в лоб – забудь и всё! Выкинь из головы, и точка! А вот этак пользуются ситуацией. А пользоваться ситуацией было ещё как легко – не может же Ирина отрицать, что Николай за два с лишним года и не вспоминал о ней, а тут вдруг вспомнил. А какие у неё контраргументы? Только эмоции! Только воспоминание о том волшебном вечере, о восторженных его словах, о его взглядах, о том, как кружил её по бульвару, крепко держа в своих сильных и очень надёжных руках. Или ещё его горячие поцелуи в лифте?!
Но это и не аргумент для родителей, да и не та информация, в которую их посвящать можно.
Что же оставалось Ирине? Ждать. Ждать очередных выходных. Ждать субботы, если отпустят в субботу, или воскресенья, если отпустят в воскресенье утром. Николай обрисовал все варианты увольнений в город.
Долго не могла заснуть. Думала, думала, думала. То вспоминала мамины намёки и начинала волноваться, то перед глазами вставал Николай, пробегало всё, что было вечером после дня рождения. Это сразу успокаивало. Нет-нет, он не такой. Что-то случилось. Или просто не пустили, а позвонить из училища практически невозможно. Об этом он говорил.
Так незаметно с думами о Николае и уснула.
А с утра снова завертелась учебная неделя. Занятия, приготовление уроков, гулянье с братишкой. Медленно приближались выходные, как никогда медленно, но всё-таки закончилась неделя, и наступила суббота. И снова надежды, снова ожидание у телефона. С трудом уговорила мама в воскресенье утром пойти в Милютинский садик. Аргумент вполне нормальный. Николай приедет в бабушке, а от неё до садика три минуты ходьбы.
Мама уговаривала не случайно. Очень они с отцом боялись субботнего – но тут обошлось – и воскресного звонков. Мало, мало прошло дней. Не унялось в сердечке у Ирины то, что взорвало его в день её рождения.
Но звонка не было. Это уже начинало озадачивать и родителей.
– А выходит ты была права, когда сказала, что это халиф на час. Убил вечер перед училищем, последний вечер каникул. Ну и был таков. А какие претензии? Пришёл поздравить старую знакомую, пусть даже попутчицу. Подарок достойный, да и цветы. Всё достойно. Да ведь увидел же, что она ребёнок, совсем ребёнок. Зачем связываться, тем более отец генерал – не пошалишь.
Так рассуждал отец, ощущая полную поддержку со стороны супруги.
После этаких размышлений произошло некоторое чудо – им стало обидно за дочь. Ишь ты какой! Даже позвонить не считает нужным. Ну, хорошо, был на учениях. Понятно. А теперь-то, теперь-то что?! Генерал даже не поленился узнать у кого-то из знакомых, когда сводный полк училища вернулся в своё расположение. В пятницу вернулся. Значит, в субботу или в воскресенье курсант мог быть в увольнении.
– А если всё-таки не пустили, почему-либо? – высказала предположение Екатерина Петровна.
– Знаешь, в этом случае мы в училище делали просто. Просили кого-то из уволенных позвонить из города, ну и передать, что нужно. Нам ещё сложнее было – телефонов то тогда раз два и обчёлся. А теперь раздолье – на каждом шагу телефон автомат, и в каждой квартире телефон.
– Не звонил? – с этим вопросом вернулась с гулянья Ирина.
– И он не звонил, и никто от него не звонил, – сообщила мама.
– Опять какие-то загадки?! Что значит никто от него? – настороженно спросила Ирина.
– Да вот папа тут рассказал о том, как они, если вдруг лишали увольнений или там в санчасть определяли, передавали сведения на волю. Те, кто шёл в увольнение, сообщали о том, что случилось. Вот и все дела. Захотел бы – нашёл, как дать о себе знать.
Ирина нахмурилась и ушла в свою комнату. Возразить родителям было нечего.
Вот таким образом и настроилась она будущий разговор, потому так и говорила с обидой и довольно дерзко. Даже не выслушала объяснений. Потом себя ругала и ждала, что Константинов позвонит, но он больше не позвонил.
И лишь спустя годы, когда погиб отец и покинул муж, мама однажды разоткровенничалась и рассказала о тех давних тревогах родительских. Скрыли от неё, что Константинов и не мог позвонить, потому что был на учениях, да и специально настраивали против него. Вот и настроили…
Ирина оторвалась от воспоминаний и подумала:
«Да что это я, в конце концов, может, ничего бы и не сложилось у нас. И с чего вдруг так разволновалась. Ну встретились случайно, встретились и разошлись. Может и не встретимся больше».
Подумала-то подумала, да сердце не хотело успокаиваться. Сердце не соглашалось с разумом.
Глава двенадцатая. Беседы отца с сыном. Беседа третья
На экзамен по профориентации выехали утром. Тут уж не такой риск если что, если вдруг опоздание какое-то. Основные сданы. Правда, пока неизвестно, что там за математику, но Дима был уверен – решил все задачки правильно.
Он был в бодром расположении духа. Даже сказал:
– Ну что, скоро и у меня вырастут крылья алых погон!
– Понравилось выражение? – спросил отец.
– Очень… Ну что, продолжим ликбез? К тестированию то непонятно, как готовиться.
– Продолжим… Мы с тобой остановились на том времени, когда была Русская земля могучей и неприступной. Враг не мог взять её силой, ибо в те далекие времена не знала Русь раздоров и кровавых усобиц, когда брат шёл на брата, а сын на отца. Раздоры и усобицы обрушились на Русскую Землю на рубеже первого и второго тысячелетий. Ослабили её перед лицом врага. Но недаром Земля Русская является Домом Пресвятой Богородицы и Подножием Престола Божьего на земле. Не оставил Создатель Святую Русь без своей помощи. 17 июля 1155 года освящена была Русская Земля Православного Самодержавия. Восприял этот свет из рук Пресвятой Богородицы князь Андрей Боголюбский.
– Подожди, подожди…, – остановил сын. – Дай разобраться… Ты, скажи мне, веришь в Бога?
Константинов усмехнулся. Вопрос в упор…
– Знаешь… Ответить: да, верю – очень просто и верно, по сути. Но, понимаю, что не такого ответа ты ждёшь.
– Не такого…
– Вот мы прожили целых семь десятилетий при полном отрицании Бога. Всё было пронизано этим отрицанием – и литература, и кино, словом, всё искусство, все учебные предметы. Вот есть замечательный кинофильм «День командира дивизии». Там командир дивизии говорит, мол, поскольку Бога нет, будем рассчитывать на себя. Ну примерно так… то есть даже вскользь, везде, насаждалось такое мнение. И мало кто знает, что Сталин ранним утром двадцать второго июня право первым официально объявить о начале Великой Отечественной войны предоставил именно церковному руководителю, местоблюстителю патриаршего престола митрополиту Сергию Страгородскому. Но об этом мы поговорим в своё время. А я коснусь некоторых фактов – только некоторых, потому что их тысячи, десятки, даже сотни тысяч, фактов, которые церковь называет доказательствами бытия Божия. Вот такой был случай. В послереволюционные годы на одной из станций Китайско-Восточной железной дороги чудом сохранилась не то фреска, не то просто полустёртое панно с изображение Михаила Архангела. Та станция была на территории России. Русские люди, проходя мимо этого изображения, крестились, даже кланялись и что-то иногда просили. Один китаец, работавший на станции, видел это, но значения не придавал. И вот однажды по весне он вышел зачем-то на лёд и провалился. Стал кричать, звать о помощи, но тщетно – никого поблизости не было. И вдруг он вспомнил про изображение какого-то русского святого, даже имени которого не знал и закричал неистово, вкладывая всё в этот крик: «Мужик, что нарисован на станции, по-мо-гииии!» и в следующее мгновение он оказался на суше… целым и невредимым.
– Чудеса. А не сочинили…
– Думаю, что нет, конечно, не сочинили. Такое не сочиняют. Всё это говорю к тому, что есть высшая сила, которая управляет всем, происходящим на земле и эту силу принято называть Богом. Был в начале восемнадцатого века такой фельдмаршал Миних, «русский немец», как его называли. Кстати, один из создателей кадетских корпусов в России. Так вот этот немец говорил, что Россия управляется Господом Богом, иначе непонятно, как она существует. Это сказано не случайно. Перед его глазами прошла эпоха дворцовых переворотов… Но это тема других бесед. Ну и ты помнишь восклицание Суворова: «С нами Бог». И теперь скажу, да – верю.
– Понятно… И что там с Боголюбским? Вопрос о власти?
– С Явления и Откровения Пресвятой Богородицы началось на Руси Самодержавие, православное Самодержавие. Об этой власти в своей статье в журнале Москва публицист Михаил Смолин выразился очень точно – я запомнил почти дословно. Он назвал монархию вообще самой красивой политической идеей и прибавил, что самое чистое осуществление этой идеи Монархии дано Русским Самодержавием. Величие и справедливость этой идеи, по его словам в том, что русский государь ограничен содержанием своего идеала, следование которому полагается царским долгом. Именно самодержавная власть наша оказалась выше и крепче тех систем власти, которые были в странах наших лютых врагов, и именно эта власть помогла выстоять в борьбе с ними.
– А в чём её суть? – спросил Дима.
– Если говорить привычным армейским языком, который ты уже отчасти понимаешь и в сути сказанного скоро разберёшься уже в училище. Она в единоначалии. Но единоначалии особом. Вот тут вспомним Смолина. Государь, как, можно сказать, командир, единоначальник ограничен не уставами и приказами в своих действиях, а Истиной, ибо Истина, как говорит церковь, есть Бог. Ну и представь себе другую власть, к примеру, демократию. Представь, что вот у вас в роте есть командир и есть при нём парламент, ну совет суворовцев что ли, и командир, прежде чем отдать приказ, должен получить на то разрешение совета суворовцев, в который могут войти и дисциплинированные ребята, и разгильдяи.
– Получится хаос?
– Именно… Так вот, когда на Руси возникло самодержавие и стало укрепляться, прежде всего тёмные силы Запада организовали убийство князя Андрей Боголюбского. Но и это не помогло, после него власть отбил его брат князь Михалко, затем Всеволод Большое Гнездо. И вот тут-то удалось врагам из-за неустоявшегося принципа престолонаследия, так называемого лествичного восхождения, все запутывавшего, устроить раскол в русских княжествах. Да и бросить на Русь степные банды – половцев, печенегов, а затем и ордынцев… Правильно говорить именно ордынцев, потому что там всякой твари было по паре. Вот теперь о военных событиях. В тысяча двести двадцать втором году дружины наших князей потерпели жестокое поражение на реке Калке. Причина… Несогласованность действия князей наших. Так и не пришли к решению, кто станет единоначальником среди них. Командовали все разом. К тому же ордынцы применили свой излюбленный приём. Атаковали и бросились наутёк. Часть наших дружин начала преследовать, попала в засаду и… Словом всё окончилось большой бедой. Князей наших, тех, что в плен захватили, бросили наземь, на них положили деревянные щиты и сели пировать. А потом было нашествия Батыя, которое полностью проявило сущность Запада. Советником хана Батыя был посланец папы римского рыцарь святой Марии Альфред фон Штумпенхаузен». Он согласовывал действия орды и тёмных сил Запада по задачам, времени и рубежам. Одновременно этот самый папа Григорий, которому более подойдёт названия «пахан», запретил католическим купцам продавать русским княжествам товары, которые имели военной предназначение – корабельные снасти, лошадей и прочее. И вот в тысяча двести тридцать восьмом году ордынцы вновь одержали победу над нашими дружинами на реке Сити.
– Сити… Что-то знакомое?!
– Ну как же… Ельциноиды бизнесцентр в честь той беды нашей назвали. Сити-центр… нужно прислушиваться к тому, что ныне происходит. Вот затеяли на телевидении этакую программу «Поле чудес».
– Знаю… А в чём тут-то смысл.
– А ты вспомни «Золотой ключик» Алексея Толстого. Где там поле чудес?
– Надо же… В стране дураков.
– Вот именно… насмехаются, собирая дураков разгадывать буквы. А эти дураки млеют от счастья, получая подачки из рук организаторов. Смотреть противно.
– Но вернёмся в те давние, суровые времена, хотя и ныне времена не менее суровы. Вторгся Батый с юго-востока, а с запала тут же западные вороги. Объединённые войска римского епископа и Ордена меченосцев захватили северную часть принадлежавших Пскову и Новгороду земель. А вскоре, в тысяча двести сороковом году шведский король по указанию опять -таки папы римского направил на Новгород сильное войско под командованием своего зятя Биргера. Вот тебе и добрый Запад, на который с вожделением смотрят дураки с поля чудес. Только Биргер на Русь двинулся, тут же ордынцы пошли в поход на земли Южной Руси. Совпадение? Нет. Нужно было помешать Русским Княжествам объединиться для отражения нашествия шведских крестоносцев.
– Неужели специально согласовали?
– Ну не случайно же… Недаром агент папы римского сидел советником у Батыя. Но тут Запад получил первый сильнейший из всех известных в военной истории ударов. Вышел навстречу Биргеру новгородский князь
Александр Ярославич. Провёл князь тщательную разведку, выбрал направление удара и когда шведы, ничего не подозревая, разбили лагерь и стали на ночлег, внезапным ударом разгромил их, да так, что, по словам летописцам, нагрузили шведские крестоносцы телами одних своих знатных рыцарей семь кораблей. А челядь побитую и не счесть. Мы же потеряли в том бою семь человек.
– Вот эта победы. За неё Александр Ярославич получил прозвание Невского. Помню, помню. Это мы в школе изучали, правда, о том, что всё было согласовано между ордой и крестоносцами в учебниках не говорилось. А потом была битва на Чудском озере…
– Тоже о ней много недосказано. Когда немецкие псы-рыцари двинулись на Русь в тысяча двести сорок втором году, в орде, словно по случайному совпадению, были собраны русские князья для упорядочения получения дани с «русского улуса». Это «совпадение», продиктованное агентом папы римского, не давало возможности княжествам выступить на помощь Александру Невскому. Снова ему пришлось выходить на бой один на один.
Пятого апреля тысяча двести сорок второго года Александр Невский разгромил передовой отряд Запада, псов-рыцарей. Много теперь пишут об этой грандиозной битве, хорошо известной каждому не только по учебникам со школьной скамьи, но и по прекрасному фильму «Александр Невский». Последыши Аллена Даллеса даже пытаются заявить, что и не было никакой битвы. Я же скажут так. Слышал мнение, что замысел талантливого полководца Александра Невского был гораздо более удивительным. Он построил войско на берегу, а перед ним повелел подпилить лёд. И псы-рыцари провалились на подскоке, во время атаки. Иначе как объяснить, что когда они проваливались под ударами наших воинов, наши воины не пострадали вместе с ними. Лёд то крошился – весенним был лёд. Ну а жаркие схватки происходили на флангах. Основной же удар был нейтрализован грамотно и мудро. Летописцам же просто очень хотелось описать всё как можно ярче. Вот так вполне могло быть. В любом случае, битва была жестокой, при численном превосходстве врага и при величайшей стойкости русских дружинников.
– Если так, то, действительно, мудро. И потери у нас меньше…
– Для того тебе и говорю, тебе – будущему командиру. Нужно всегда помнить, что самая главная задача это одержание победы малой кровью своих воинов. Надо, как учили Суворов и Потёмкин беречь людей, людей бесценных. Вот во время Великой Отечественной войны был такой случай. Мне рассказывал один фронтовик. Поставили стрелковую роту на танкоопасное направление. Перекрыла она дорогу, важную дорогу, по которой и стремились пройти враги. И вдруг ротный вместо того, чтобы углублять траншеи, окопы, заставил своих бойцов таскать в вещмешках с ближайшей свалки какие-то металлические отходы. Причём этими отходами мостить дорогу. Бойцы недоумевали. Что за ерунда. Предатель что ли? не может быть – сколько боёв с ним прошли. И вот атака. Рота тщательно замаскировалась. Враг позиции её заметил не сразу, а потому шли танки, а было их много, кажется, десятка два, по дороге в походной колонне. Стали подниматься на высотку, и вдруг один танк стал, затем второй, затем третий, а вскоре остановились все. Вот эти самые металлические отходы попали в гусеницы, в ходовую часть и вывели из строя. Ротный то прежде инженером был… вот и сообразил. Жаркого героического дела не получилось, а задача выполнена блестяще. Я сейчас не помню, что там за отходы были, но ротный сразу сообразил, какое они дело сделают. Ещё раз хочу сказать словами героя твоего любимого фильма, что командир обязан думать, думать, а не просто шашкой махать.
– Понял… Буду учиться думать…
– Ну а теперь, теперь давай так. Вот в этом населённом пункте, есть съезд к воде, к заливу Московского моря. Там можно искупаться. Освежимся, ну и подготовимся к Твери. Конечно, тестирование, штука не предугадываемая, а всё же настройся. Ну а что касается мудрости командирской, то в следующий раз мы поговорим о великом князе Московском и одной его почти что бескровной победе, которую он одержал за два года до знаменитой Куликовской битвы.
Глава тринадцатая. Кадет кадету … брат – а суворовец суворовцу?
Когда подъехали к училищу, Дима первым делом поспешил к доске объявлений. Нашёл свою фамилию и объявил отцу, который подошёл следом.
– Четвёрка… Странно. Что-то, значит, не так.
– А за диктант у тебя что? – спросил стоявший рядом вихрастый паренёк.
– Пять…
– Ну так и чего переживаешь. Считай, поступил уже. А у меня четвёрка за диктант и тройка за математику. Тут большой вопрос…
Паренёк стал подниматься по ступенькам к КПП, а Дима стал искать результат Устинова. Нашёл и огорчённо воскликнул:
– Ну что же это. Тройка! Как же так… Тройка. Всё пропало. За диктант тройка, за математику тройка. А чтоб поступить надо минимум две четвёрки. Ну или в крайнем случае пятерка и тройка.
Константинов не комментировал возглас Димы. Да и какие могли быть комментарии?! Он знал, что сын его однокашника подготовлен к экзаменам не слишком хорошо.
Не спеша, пошли вдоль здания нового корпуса.
– Ну что же, становись в строй. Вон уж твои ребята на месте все.
– А Устиныч всё? Отправят домой?
– Пока не отправят. Сразу отправляют только с двойками, – сказал Константинов.
– Так что есть надежда? – несколько встрепенулся Дима.
– Если честно… Не думаю.
– А нельзя помочь?
Константинов сразу не ответил, и Дима снова заговорил:
– Вот ты мне рассказывал о суворовском братстве, даже кадетский лозунг упоминал: «кадет кадету друг и брат». Ну так помоги Устинычам, ведь ты ж с его отцом вместе учился.
– Каким образом я могу помочь?
– Попроси полковника Николаева. Вы ж с ним друзья, да к тому же он тоже выпускник нашего училища…
Константинову понравилось, с каким уверенным тоном и с какой гордостью сын произнёс «нашего». Да, он, можно сказать, уже поступил. А между тем обстановка складывалась так, что видимо будут брать не только с двумя четвёрками. Возможно, даже с одной тройкой – очень сильно поубавили первые два экзамена конкурс. Но с одной тройкой не всех. Уж как там будут выбирать из троечников, неизвестно. Возможно, тестирование сыграет роль, возможно и экзамен по физподготовке. Ну и, медкомиссия кого-то отсеет. А потом собеседование. Но у Устиныча то две тройки – никак не проходит.
– Ты говоришь Николаева попросить? Разве не обратил внимания, как он к отцу твоего Димона отнёсся? Надо было заранее приезжать, а то вишь-ты сразу на экзамены.
– Ну не мог, наверное, – неуверенно сказал сын.
– Я так и пояснил. А он, мол, ты-то смог!
– Так что же Николаев не станет помогать?
– Нет, даже просить глупо.
– Ну а если генерала попросить? Он к тебе, вижу, хорошо относится?! – не сдавался сын.
– И ты полагаешь это правильно? – переспросил Константинов.
– Не понимаю. Отчего же нет?
– Значит, с Николаевым не прошло, тогда к Ивану Юрьевичу? По отношению к Николаеву это будет неправильно.
– А если вообще ничего не делать, то по отношению к другу и однокашнику из твоей же роты тоже неправильно, – продолжал убеждать Дима.
– И так плохо, и этак не хорошо, – покачал головой Константинов.
– Есть же какой-то выход? Надо спешить, когда вручат документы и отправят, поздно, наверное, будет.
Это и сам Константинов понимал. Действительно, ведь все отчисления отдаются приказом, поскольку тут же и проездные документы выписывают на путь следования. И вдруг только отдали приказ об отправке домой, как не прошедшего конкурс, а на следующий день возврат в училище?
Но надо было что-то делать. И вдруг Константинов сообразил. Нужно чтобы позвонил Юра Солдатов, тоже однокашник, причём из одного с Устинычем взвода. Да и проще – он генерал, а генералы уж как-то меж собой договорятся. К тому же и журналист известный, в прошлом краснозвёздовец, а теперь в политуправлении, или как там его теперь именуют – главное управление воспитательной работы.
– Хорошо, Дима, хорошо, – сказал он сыну. – Кое-что попробуем сделать. Только вот сам-то Устиныч младший потянет учёбу?
– Потянет!
Вскоре объявили построение и дали понять, чтоб родители больше не мешали заниматься с абитуриентами, ставшими уже наполовину суворовцами.
Константинов пришёл в гостиницу. Телефон в номере был, и он набрал номер. Повезло. Солдатов сразу взял трубку. Был на месте.
– Юра, привет!
– Здравствуй, мой хороший! – ответил он излюбленной своей присказкой. – Ты откуда? По межгороду?
– Из Калинина. Точнее, теперь из Твери.
– Ах, да. Ты ж сына повёз поступать… Ну и как? Есть проблемы?
– Нет, нет, – возразил Константинов. – У нас с ним проблем нет. А вот у Устинова. Он тоже привёз сына сюда. Ну помнишь?
– Конечно. Я его к себе, между прочим, беру в управление. Он что, не говорил?
– Нет.
– Ну, значит не хочет раньше времени. Так что у него?
– Его сын по конкурсу не проходит. Двоек нет. Всё сдал, но баллов не добирает. Ты уж позвони начальнику училища?! Всё же генерал и выпускник.
– Думаешь, поможет звонок?
– Конечно. Уверен. Главное ведь, двоек нет. А с тройками, как слышал, может и пройти.
– Позвоню. О чём вопрос?! Конечно, позвоню. Ты ему ничего не говори пока. Пусть всё-таки и сам старается. Но я позвоню. Когда надо то? Наверное, чем скорее, тем лучше?
– Угадал! Прямо сейчас…
– Сейчас же позвоню, – и Константинов услышал, как Юра попросил кого-то из подчинённых по внутренней связи узнать телефон начальника Тверского суворовского военного училища.
Было слышно, как кто-то докладывал:
– Да… Начальник новый, год назад назначили. Генерал-майор Федотов Иван Юрьевич.
Солдатов снова заговорил:
– Всё, мой хороший, телефон мне сообщили. Звоню.
Константинов положил трубку и решил всё-таки сходить в училище, узнать, что к чему. Он уже понял, что теперь хождения родителей по территории сократят значительно, но его это не касалось. За год стал здесь своим и мог вести себя как дома. Да, собственно, и чувствовал себя как дома.
Вышел в вестибюль и почти нос к носу столкнулся с Ириной. Глаза красные, платочком прикрывает.
– Что случилось? – спросил он, хотя можно было и не спрашивать – и так ясно, и так всё вытекало из цели её приезда в Тверь.
– Не догадываешься? – вопросом на вопрос ответила она.
– Догадываюсь. Домой отправляют?
– Пока нет, но две тройки. Как тут быть? Сказали, что никаких шансов.
«Ну прямо сговорились, – с досадой подумал Константинов, – и Устинычи с тройками, и вот теперь Ирина чуть не плачет от провала сына. Сейчас будет просить о помощи. Что ж, можно хоть к генералу, хоть к Николаеву обратиться».
Но Ирина ни о чём не попросила, только сказала:
– Оставили до тестирования, но… предупредили, что шансов практически никаких. Ещё с одной тройкой есть надежда, а с двумя…
Константинов не спешил что-то говорить. Ждал просьбы. Самому предложить помощь? А если не выйдет ничего? Только обнадёжишь напрасно. Нет, тут надо подумать. А помочь хотелось. Да, конечно, отец неведомо кто, а вот дед у её сына всё же генерал, сложивший голову в горячей точке. Есть за что уцепиться.
– Ну а тебя можно поздравить?
– Все поздравления после мандатной комиссии. А пока будем ждать. Там ещё у них много разных мероприятий.
– У твоего Димы пятерка за диктант и четверка за математику. Тут и думать нечего
Что было отвечать? Мол, заниматься надо? Поздно!
Надо было как-то утешить, но как, да и возможно ли. Константинов посмотрел на часы. Ресторан при гостинице уже открылся:
– Давай ка сначала пообедаем, а потом уже будем думать, что да как. Тем более сейчас они на профориентации. Я бы посоветовал сходить к начальнику училища. Рассказать о своём отце. Может, подействует. Он имеет право брать какое-то количество сверх нормы, потому что в первые месяцы обычно отсев большой. Ну и вообще – начальник есть начальник. Так идём обедать?
– Приглашаешь?
В этом вопросе, видимо, заключался тонкий намёк, что самой ей вовсе не до ресторанов. И так уж траты – поездки в Тверь, жизнь в гостинице.
– Конечно приглашаю. Даже вопрос неуместен.
В ресторане днём было почти пусто. Это вечером народ набирается. Поужинать, потанцевать. Вечером так просто и не попасть. А днём, на обед, пожалуйста.
Зал в ресторане гостиницы «Центральной» длинный, вытянутый вдоль окон. Выбрали столик. Константинов галантно помог сесть, сам устроился напротив. Тут же подошёл официант. Сделали заказ. Ну вот, как будто настало время для разговора.
Негромко шипел вентилятор, сквозь приоткрытое окно задувал воздух, пока ещё не просто тёплый – раскалённый. Август выдался жарким.
– Что один, без жены ездишь? – спросила Ирина. – Вон, гляжу многих папы с мамами привезли.
Вопрос весьма знаковый. Его обычно задают женщины, глубоко скрывая ревность. Да, собственно, и он ведь спрашивал, почему муж не занимается поступлением. Для чего? Вопрос интересный – сразу и не ответишь.
– Зачем жена? Это моё родное училище и дело сугубо моё.
– Везёт же некоторым, – вздохнула Ирина.
– Которым? – с лёгкой усмешкой спросил Константинов.
– У которых мужья такие, – она сделала короткую паузу и прибавила: – Как ты.
– Ну это ещё как сказать, везёт или не везёт. Я, знаешь ли, совсем не сахар!
– А здесь и ни сахара, ни мёду – всё одна, да одна, – словно и не услышав ответа, сказала Ирина.
У Константинова едва не сорвалось, а что ж, мол, тогда-то, когда могло всё выйти иначе. Он ведь только предполагал, что тогда привело к разрыву. Точно не знал, но теперь спрашивать не время. Всё потом, если, конечно, будет это потом. Не сейчас же вспоминать. Не до того сейчас.
Он понимал, что Ирине было очень обидно смотреть, как других мальчишек привозят папы с мамами, ну или одни папы, чаще всего военные. Майоры, подполковники, полковники, наверное, и генералы, но генералы, по двору училища бродить не станут. Да и скорее всего приедут не в военной форме. Зачем давать почву для лишних разговоров – вот, мол, у этого то сын, конечно, поступит…
Константинов решал вопрос, оставаться ли ещё на денёк, или уж ехать домой, поскольку Дима уже в казарме и вряд ли будут теперь отпускать. Но оставаться, значит надо проводить время с Ириной. Она ведь здесь совсем одна, и, судя по всему, уезжать не собирается – ей предстоит последний бой за училище. А надо ли проводить с ней время? Это ведь может вылиться во что-то такое, к чему Константинов не готов. Нет, он вовсе не был цербером, но в данном случае означало воспользоваться ситуацией и взять на себя ответственность за дальнейшее развитие событий.
Конечно, можно было бы уехать до мандатной комиссии, но, с другой стороны – тут уж он отчасти обманывал себя – мол, необходимо проконтролировать развитие событий с Устинычами. Ведь наверняка уже Юра Солдатов позвонил начальнику училища. Вот-вот должно было решиться с ними. Ну и потом, а почему бы не попытаться помочь Ирине?
Принесли первое – любимую окрошку. Оказалось, что и Ирина любит её. Ели молча. Разговор после упоминания об Иринином одиночестве, не клеился. Этим упоминаниям она как-бы перечеркнула возможность окунуться в беззаботные воспоминания. Да и не получались они такими уж беззаботными. Константинов всё помнил доподлинно, и вспоминал-то с самыми тёплыми чувствами. Ну а обида? Она, конечно, где-то затаилась в глубине души, но теперь не имела никакого смысла, поскольку Ирина оказалась наказанной, хотя и была без вины виноватой.
Да ведь ещё вопрос, смогли бы они пронести те самые первые чувства через годы учебы в училище, через её институтские годы? Так что и горевать о прошедшем не было смысла. Сколько ещё потом было увлечений, причём случались и сильные, такие, что вот-вот могли завершиться женитьбой. Смогло ли перебить увлечение Ириной всё то, что ещё предстояло пережить? Говорить о том, что если бы у них тогда сложились отношения, то и не было бы других увлечений? А летнее, перед выпускным курсом? Поскольку Ирина вполне могла уехать с родителями в санаторий, он бы тоже отправился к морю и та вспышка любви к своей подруге детства, которая озарила его, вполне могла затмить всё что случилось на втором курсе, когда он нашёл Ирину. Как нашёл, так и потерял.
Но это всё демагогия. Это всё где-то за кадром. А рядом с ним та самая Ирина, которая очень когда-то нравилась ему, в которую он просто был влюблён.
Ну что же, что же теперь?
А она хороша! Очень хороша! Моложе его ненамного. Но всё-таки моложе. Да и не в этом дело. Ей ведь где-то под сорок. А женщина, пока ей не перевалило за сорок, очень привлекательна и для романов открыта, если, конечно, нет у неё такой семьи, которая и думать не позволяет о каких-то ветреных развлечениях.
Ну а тут? Все условия! Ирина, конечно, в каком-то скромном и, разумеется, не одноместном номере, но он-то, он устроился лучшим образом. Не люкс, люкс ни к чему. Просто обычный двухместный номер со всеми удобствами. Двухместный, поскольку брал его в расчёте на то, что сына могут и не забрать сегодня в казарму. Но он понял, что гулянья между экзаменами окончились. Да ведь и теснота в казарме исчезла – вон сколько отправлено домой с двойками!
– Когда мне лучше к начальнику сходить? – наконец нарушила молчание Ирина.
– Думаю, что затягивать не стоит. Сейчас его осаждают и звонками, и атаками в кабинете. Ещё прорваться надо.
– Так сразу и идти после обеда? – спросила она.
Чувствовалось, что ей очень, очень хочется, чтобы кто-то руководил, чтобы кто-то дал совет, чтобы подставил своё плечо.
То, что Дима проходил в училище с запасом, что сдал экзамены без сучка, без задоринки, давало возможность попросить за кого-то. Но Константинов не спешил предлагать. Он размышлял сам, не ставя Ирину в известность о своих размышлениях.
Принесли второе блюдо. Снова разговор приостановился, и каждый думал о своём. Но эти думы соединялись на проблеме поступления сына Ирины.
Как бы там ни было, а сидеть с Ириной за одним столиком было приятно. Она была красива той яркой и броской красотой, которая особенно набирает силу именно в тридцать пять – сорок лет. Именно этот возраст более всего нравился Константинову в женщинах. Быть может потому, что соответствовал его возрасту – ему-то едва перевалило за сорок.
Он смотрел на Ирину и в голове роились мысли уже не совсем безобидные. Мысли, которые постепенно становились всё более и более мятежными.
«А не пригласить ли её на вечер в ресторан? – вдруг подумал он. – Вот сейчас заказать столик, и прийти поужинать, да и потанцевать. Конечно, ей не совсем до танцев, но, с другой стороны, может удастся как-то решить проблему».
Идея начинала нравиться, хотя ещё недавно он даже подумывал, не уехать ли в Москву именно потому, что трудно будет теперь отделаться от Ирины, принуждённой скучать здесь в одиночестве.
Ха! В одиночестве! Тут ведь может оказаться, что и не останется в одиночестве. Вон сколько ещё пап не разъехалось! Сколько весьма приличных претендентов на борьбу со скукой живёт в гостинице!
Эта мысль окончательно расставила всё на свои места.
Сначала он хотел заказать ещё и десерт, чтобы продлить обед, но потом подумал: пора действовать.
Когда покончили со вторым блюдом и с морсом, подозвал официанта, расплатился и сказал:
– Ну что ж, не будем терять время. Курс – училище!
– Ты зайдёшь со мной к начальнику? – спросила Ирина и нотки надежды в голосе буквально обожгли его.
Он поспешил отвести эту надежду в сторону:
– Мне надо побывать у начальника учебного отдела и зама по воспитательной работе. И тебя одну могут не пропустить на территорию. Всё, шаляй-валяй окончилось. Теперь родители будут обступать заборы, высматривая своих чад.
Этот ответ явно огорчил, но Ирина постаралась виду не подавать и проговорила:
– Ну что же, идём.
Возле контрольно-пропускного пункта действительно было людно. Родителей больше на территорию не пропускали, и они толпились на улице. Счастливчики отвоевали место по обе стороны ворот, поскольку через неширокие решётки было видно строевой плац. Идти же к длинному забору, что тянулся за старым корпусом, было бесполезно. Туда теперь никто из абитуриентов прийти не мог. Счастливчики, уже осознающие, что поступили и те, кто ещё не терял надежды, начинали жить по строгому регламенту, именуемому распорядком дня.
Константинов прошёл на территорию без проблем и провёл Ирину, слегка поддерживая её под локоток.
Вот и коридор перед кабинетом начальника. Там стояли и сидели родители, много родителей. Но Константинов догадывался, что это ещё цветочки. Через несколько дней – и до мандатной комиссии, и сразу после неё тут будет не протолкнуться.
Приём родителей ещё не начался. Начальник училища вот-вот должен был вернуться с обеда, ну и некоторое время ещё порешать какие-то насущные училищные проблемы.
Ирина оглядела разношёрстную толпу в коридоре и особенно отметила тех родителей, что были в военной форме. Оценила всё это и сказала:
– Да, мои шансы равны нулю.
– Это пока неизвестно, – возразил Константинов.
В это время пробежал шумок, родители расступились, и в коридор ступил подтянутый, коренастый генерал-майор Федотов. Он сразу заметил Константинова, протянул ему руку и сказал:
– Загляни ко мне. Ты мне нужен!
– Прямо сейчас?
– Да, да, конечно. Пошли.
В кабинете Федотов предложил сесть и сам сел напротив за столом для совещаний.
– Ты то, что волнуешься? У твоего всё в полном порядке. Остальные экзамены формальность – во всяком случае для тех, кто диктант и математику на четыре и пять сдал.
Создался удачный момент.
– Да я вот встретил здесь дочь одного генерала – правда не общевойскового, а ракетчика. Она привезла сына, а у него проблемы с экзаменами.
– Двойки?
– Не совсем. Два трояка.
– Да, вариант не проходной. Так ты говоришь, дочь генерала, стало быть поступает внук генерала. А что сам дед не приехал?
– В том то и дело, что дед погиб в горячей точке.
– Вот оно что…, – протянул Федотов. – Дед… Если б отец, тут никаких вопросов. Зачислили бы – есть положение соответствующее. А дед…
– Ну так и в этом случае всё в вашей власти!
– Так-то оно так! Но видел сколько приёма ждут?
– Видел, и предполагаю, что ещё не вечер!
– Правильно предполагаешь!
– Ну у меня просьба, принять её! Иван Юрьевич. Можно позову?
– Не надо! Зачем дразнить родителей?! Давай ка запишу…
И сделав запись в блокноте – фамилия, имя, группа, спросил:
– Так что за генерал-то дед? Кем был, как погиб?
– Я его знал, когда он был начальником кафедры в Дзержинке, – Константинов специально рассказывал поверхностно, не уточняя, как знал, при каких обстоятельствах познакомился, – Ну а потом отправился он в жаркие страны на испытание какой-то новой системы, которую нужно было опробовать в боевой обстановке. Там и погиб.
– Ну хорошо, я записал! Не обещаю. Погляжу, какая обстановка. Набираем в этом году две роты вместе трёх. Набираем, как, наверное, уже знаешь, на три года. Это когда два года учились, по триста человек на курсе было. И то ажиотаж при поступлении. Ну а теперь и подавно!
На пороге кабинета появился начальник строевого отдела с документами на подпись.
– Принято… Теперь нужно мне немного поработать, а потом приём! Словом, учту твою просьбу. Думаю, решу положительно. Тут, понимаешь, уже звонки пошли. Только что твой однокашник звонил – генерал Солдатов. Тоже просит за сына нашего выпускника. За… – он посмотрел в блокнот: – За Устинова. А ты за него что же не просил? – и не дожидаясь ответа, хитро прищурившись, прибавил: – Ну, понятно. Хороша мамочка то! Генеральская дочка. Ничего не скажешь – хороша!
Константинов хотел сразу же возразить, но вовремя остановился – что ж, путь так и умает. Больше шансов у сына той дамы, что так хороша. Чего ж и Константинову приятное не сделать – вон сколько училищу помогает, сколько времени здесь проводит, занимаясь с суворовцами. Глядишь, ещё больше привяжется. И сын здесь учится и ещё один сын – уже его пассии.
И вдруг генерал сказал начальнику строевого отдела:
– Подождите, я вас позову, – и жестом пригласил Константинова остаться в кабинете, указав на стул.
Тот вернулся. Генерал задумчиво проговорил:
– Вот мы ориентируемся только на предметы. Только на оценки! А всегда ли это верно? Бывает, что отличник, всё сдал на пятёрки. А точно ли офицер из него получится? Окончит училище и поминай как звали. Теперь то ведь свобода – хочешь иди в военное училище, хочешь не иди. А бывает середнячок едва-едва конкурс вытянет, а потом, глядишь, офицер отличный! Сколько таких случаев.
Константинов понял, что у генерала просто потребность какая-то появилась поговорить. Устал от непрерывного официоза – жалоб, просьб, требований…
– Вот только что случай произошёл… подходит ко мне один родитель. Наш, военный. Ну я, конечно, решил, что просить. Что, мол, не дотягивает или пару сынуля получил? А он в ответ, нет, мол, четыре и пять, но сам не хочет, ни в какую. Да и мама явилась из Москвы, в гостинице сидит вся в слезах – твердит, что, если не заберёт сына из училища, поставит во дворе палатку и будет там жить. Ну я плечами пожал, в чём вопрос, в чём просьба. А он. Всё, уже документы забрали, но я не за него просить. Тут вот какое дело. И он рассказал, что, когда сдавали документы, попался на глаза шустрый такой паренёк. Слова за слово – так вот прибыл он откуда-то с севера, из захолустья. Добирался несколько дней. До Москвы поездом, потом электричкой. Об училище узнал от сестры – она тут на ткацкой фабрике работает, а живёт в общежитии. Так-то его уж как-то там приютили накануне вечером, а утром прибыл в училище. И всё ведь сам. Отца нет – уж куда делся, не уточнял. Одна мать. И ещё двое братишек на ней маленьких. Сам в военкомат документы подал, сам там всё прошёл. Потому что очень, как сказал, ну очень хочет стать офицером. Словом, поразил он нашего военного папашу, который сынулю по всем инстанциям за ручку водил, разве что анализы за него не сдавал. Так вот он попросил помочь этому парню, очень верно заметив: добрый офицер будет!
– А что, и я к ходатайству присоединяюсь! Сын мне рассказывал об этом пареньке. С Тмутаракани! Он уж у них там старшим во взводе. Твёрдый, уверенный, требовательный. Ну так ведь и слушаются! Удивительно!
– Ну вот, записал я… Держу на контроле. Да, а с твоей пассией…
– Да не пассия она вовсе.
– Так будет. Чувствую, что будет! Так вот давайте-ка с ней завтра ко мне … – он посмотрел на записи, размышляя. – Так-так-так. Ну вот, к одиннадцати тридцати. – Хочу на парня взглянуть. Чем дышит. Стоит ли игра свеч. А то ведь возьмешь за счёт кого-то другого, а он поживёт недельку другую и к маме запросится.
– Да, точно. Именно поживёт, а не поучится, – засмеялся Константинов. – Точная формулировка! Хорошо, в одиннадцать тридцать представим его вам.
– Знаешь… Даже лучше если ты один представишь! Так вернее разговор получится.
– Согласен! Это лучше.
Покидая кабинет, Константинов уже был уверен, что полдела сделано. Да ведь и как не решиться то, ведь что не говори, а отец Ирины – дед кандидата в суворовцы – сложил голову за отечество. И пусть это случилось на дальних рубежах, но эти, казалось бы, чужие рубежи, являются именно дальними рубежами обороны страны. Но прав, тысячу раз прав генерал Федотов – нужно, чтобы кандидат в суворовцы соответствовал не только отметками, которые, впрочем, не всегда отражают знания, а именно, как недавно стали говорить, профессиональным ориентированием.
Он вышел из кабинета в небольшую приёмную, перевёл дух и открыл дверь в коридор. Десятки пар глаз устремились на него, а он отыскал глазами Ирину.
Продолжение: