Есть мнение, что согласно рабочей на данный момент гипотезе, позвоночные вышли на сушу не «через реки», а через мелкие заболоченные водоёмы, – например, марши. Это мнение было высказано в комментариях одним из участников, периодически радующим, но не спешащим, почему-то, раскрывать свой истинный потенциал.
Само по себе мнение ни о чём, ибо образовалось оно в комментариях к одной из предыдущих статей на тему выходя жизни на сушу, где слово «реки» систематически используется, как синоним пресных водоёмов вообще. Принято же любую пресноводную рыбу называть «речной», как и «морская» может, строго говоря, водиться только в океанах. Не суть. В действительности комментарий затрагивает проблему очень важную, – распространённое заблуждение, основанное отчасти на устаревших (давно) научных представлениях, отчасти же именно на особенностях языка.
...Динозавров, не говоря уже о предшествующей им фауне карбона и перми, очень любят запихивать в болото. Или иные сомнительные места, – тут марши (изредка затапливаемые высокими приливами угодья) пример, действительно, хороший. Но не лучший. Идеальной иллюстрацией могут служить диплодоки.
Традиция селить зауроподов в воде, так чтобы они бродили по дну, поедая водоросли и поднимая шею для вдоха, сложилась в прошлом веке. Позже гипотеза встретила многообразные возражения, – из-за полых костей и выраженной положительной плавучести, а так же в силу высоко расположенного центра тяжести, диплодоки без опасности опрокинуться глубже, чем по брюхо, заходить в воду не могли и, действительно, часто тонули при разливах, причём, целыми коллективами… Но это не единственное и не главное препятствие на пути увязывания образа жизни гигантских динозавров с водой. Главное-то в самой воде.
Для того, чтобы в картинке бродящего по дну диплодока появилась логика, требуется водоём глубиной метра четыре, с твёрдым, не заиленным, ровным дном и богатой растительностью на дне. Есть сейчас на планете что-то подходящее под описание? Ну, наверно. Где-то. Распространены ли такие условия? Однозначно, нет. Как нет и оснований полагать, что озёра с указанными особенностями в мезозойский период встречались чаще.
...О чём речь? Не о мухах. О мухах и речи нет. Эти даже к жизни в лужах сырой нефти адаптироваться будут. Но приличное, уважающее себя, имеющее эволюционные перспективы животное в малораспространённые и (или) неблагоприятные для жизни условия не полезет. Причём, не из принципа, а по причинам объективным. Чисто техническим. Угодья, к условиям которых начнётся адаптация, должны быть стабильны и способны поддерживать многочисленную популяцию. Малочисленная не будет обладать должным генетическим разнообразием. Адаптация же происходит путём отбора мутаций. Значит, мутации должны быть. Плюс требуется время. Эволюция – процесс не быстрый.
Кучка мамонтов, отрезанных на острове Врангеля, не адаптируется к условиям арктической пустыни, а просто, помучившись, передохнет. Это проверено.
Следовательно, представляя ландшафт, где происходит что-то эволюционно значимое, надо, одновременно, представлять, что он широко распространён и благоприятен для обитания. В роду человека не было экстремофилов, потому что у экстремофилов эволюционных наследников не бывает. На болотах же жизни нет. Ну, почти, сейчас там охотно селятся птицы, но и они больше потому, что ценят местность непроходимую для зверей. Лягушки ещё в выборе места для жизни непритязательны. Но потомков тех, кто непритязателен или прячется, великое будущее едва ли ожидает.
В предыдущих статьях цикла подчёркивалось, что предками четвероногих стали не просто рыбы, а лучшие рыбы девона. Самые прогрессивные. Как следствие, самые крупные, – самым прогрессивным почему бы вершину пищевой пирамиды не занять? Как следствие, самые хищные, – не они от врага на берегу прятались, от них жертвы спасались, выбрасываясь из воды. Если бы предки четвероногих от кого-то бегали, то суша досталась бы тем, кто за ними гонялся. Более приспособленным.
...И, опять-таки, какое отношение ко всему этому имеют болота и марши? Мелкие, пересыхающие водоёмы на изредка затапливаемой территории могут быть солоноватыми, пересоленными или пресными, но буйства жизни в подобных лужах не наблюдается. Там для этого и места нет. Соответственно, лужи не обеспечивают кормовой базы для многочисленной популяции весьма крупных полурыб, способных выбираться на сушу… Да и, вообще, как эти рыбы там окажутся? Если смысл адаптации к движению по земле и дыханию воздухом в том, чтобы между лужами переползать, почему бы не воспользоваться этими навыками и не добраться до большой воды? Она же где-то поблизости, – раз местность затапливается.
Мелкие заболоченные водоёмы сыграли большую роль в эволюции четвероногих, но на позднем этапе, – когда жизнь на сушу уже вышла. Но – ещё уковыляла недалеко. Ведь позвоночные выбрались на сушу в виде амфибий. Амфибии же, во-первых, проходят в развитии плавающую личиночную стадию, – головастика. Сейчас для размножения лягушки выбирают мелкие водоёмы, поскольку там их молодь встретит минимум естественных врагов (хотя есть риски гибели потомства при высыхании). Земноводные девона рассуждали точно также. Ибо, – логично же.
Во-вторых, амфибии, охотясь на суше, не могут далеко отходить от воды, поскольку вынуждены постоянно поддерживать кожу влажной. Это значит, что, когда рыбо-жабы, адаптируясь, достигли достаточного для систематической охоты на суше жабоподобия, упомянутые марши, где приличной твари, вроде бы, и делать нечего, оказались им очень кстати. Используя лужи, как базы, они могли проникать в глубину своих новых – наземных охотничьих угодий. Тут уж неважно стало, есть ли в луже что-то живое, вода ли там, или вонючая жидкая гниль… И естественно, преимущество получали те, кто отходил от большой воды дальше, а в малую для передышки забирался реже.