Глава 15. Король Одессы
Поезд летел сквозь ночь. Тук-тук... тук-тук... тук-тук...
Этот монотонный, гипнотический стук колёс был единственной музыкой, единственным смыслом в этом рваном, отчаянном бегстве на юг. В холодном, продуваемом сквозняками тамбуре, прислонившись спиной к ледяной стене вагона, стоял Моисей Винницкий.
В его руке, зажатой между пальцами, медленно истлевала последняя папироса, её слабый огонёк был единственной тёплой точкой в этой стылой, всепоглощающей тьме. Дым смешивался с паром его дыхания и тут же растворялся.
— Я обещал ей вернуться, — глухой шёпот сорвался с его губ, почти неслышный за перестуком колёс.
— Кому? — Сенька Псаломщик, его вечная, измученная тень, поднял голову от пола, где сидел, скорчившись, как побитая собака. В его глазах не было ни страха, ни надежды, только бесконечная усталость.
— Жене.
Поезд мчался в Одессу. Не Король возвращался в своё царство. Не красный командир спешил с докладом. А беглец. Загнанный, раненый зверь, из последних сил идущий в логово, которое, возможно, уже давно перестало быть его.
Остатки некогда грозного 54-го полка — сотня измученных, сломленных, кашляющих теней — спали мёртвым сном вповалку в грязных пассажирских вагонах. Они спали среди таких же, как они, перепуганных беженцев, мешочников, дезертиров — всей той человеческой пыли, что подняла и несла за собой буря Гражданской войны.
И всё же надежда — странная, иррациональная, липкая, как смола — начала расти с каждым километром, с каждым оборотом колёс, приближавших состав к дому. Её почти можно было потрогать. Ещё немного. Ещё пару часов. Прорваться мимо Николаева... И вот она, Одесса. Запах моря, крики чаек, тёплый камень брусчатки. Цирля.
И в этот самый момент, когда надежда стала почти осязаемой, когда в груди уже начало разливаться предательское тепло, поезд начал тормозить. Не плавно, как на станции. А дико, судорожно, с визгом металла по металлу, от которого заскрежетали зубы и волосы встали дыбом.
СКРРРРЖЖЖЖЖ...
***
Япончик был на ногах за секунду до того, как состав окончательно замер. Инстинкт, отточенный годами уличной войны, сработал раньше сознания. Тяжёлый маузер оказался в руке сам собой, словно был её продолжением.
— Сенька! Майорчик! Подъём!
Снаружи была не Одесса. Чёрная, густая, беззвёздная провинциальная ночь. Маленькая, Богом и дьяволом забытая станция. Тусклые фонари выхватывали из темноты мокрую, блестящую брусчатку платформы и белые буквы на чёрной табличке, от которых похолодело внутри: «ВОЗНЕСЕНСК».
Тишина. Мёртвая. Неестественная. В поезде проснулись люди. Заплакал ребёнок, его крик прозвучал как сигнал тревоги. Послышались испуганные голоса:
— Что такое? Почему стоим?
Мишка Япончик прижался к мутному стеклу тамбура, пытаясь вглядеться во мрак. Платформа не была пустой. Вдоль всего перрона, отсекая путь к приземистому зданию вокзала, стояла шеренга.
Молчаливая. Неподвижная. Застывшая. Солдаты. В одинаковых шинелях Красной Армии. С винтовками наизготовку, со штыками, тускло поблёскивающими в свете фонарей. Это был не патруль. Это было оцепление.
— Миша... — прошептал Сенька, глядя поверх его плеча. Голос его дрогнул. — Это... это наши...
— Это не наши, Сенька, — глухо, безэмоционально ответил Япончик. — Это по нам.
Дверь штабного вагона с оглушительным грохотом распахнулась.
— КТО ЗДЕСЬ?!
Голос, прозвучавший из темноты, был спокойным. Не злым. Не испуганным. А потому — самым страшным. Голос бюрократа, зачитывающего приговор.
Из тени вокзала на платформу шагнул человек. Среднего роста, в поношенной, но добротной кожаной куртке. На голове — фуражка со звездой. Это был не Котовский. Не Якир. Это был никто. Местный уездный комиссар с усталым, невыразительным, одутловатым лицом человека, который плохо спит и много пьёт.
— Приказ именем Революционного Военного Совета, — прокричал он в рупор ночи. — Командиру 54-го полка Винницкому. Сдать оружие и немедленно выйти из вагона.
В вагонах с остатками «бойцов» началась паника. Кто-то закричал:
— Ловушка! — Мишка, нас продали! — Стреляй!
— ТИХО! — голос Япончика ударил по своим, как кнут. — Сидеть на местах! Не дёргаться!
Моисей Винницкий посмотрел на Сеньку. Посмотрел на «Майорчика» Зайдера. В их глазах застыл один и тот же немой вопрос: «Будем прорываться?». Мишка едва заметно качнул головой. Бесполезно. Со всех сторон. Они в мышеловке без единой щели.
— Я выйду, — сказал он тихо, почти шёпотом. — Один.
— Миша, он тебя... — начал Сенька, но осёкся.
— Я — красный командир. У меня приказ, — Япончик похлопал себя по карману, где лежал тот самый приказ Якира о передислокации. — Это недоразумение.
Но он знал. Каждой клеткой своего загнанного тела он знал, что это не недоразумение. Это был конец. Это был приговор Котовского, приведённый в исполнение руками вот этого безликого человека.
Мишка Япончик расстегнул шинель, показывая, что не прячет оружия за пазухой, хотя маузер так и остался в опущенной руке. Медленно, с достоинством человека, идущего по тонкому льду над пропастью, он спустился со ступенек вагона на платформу. Один.
— Я — командир 54-го полка, товарищ Винницкий, — сказал он громко и отчётливо, шагая навстречу комиссару.
— Что происходит? На каком основании задержан эшелон?
Человек в кожанке не двинулся с места. Он ждал.
— Фамилия? — спросил он, когда Мишка подошёл ближе.
— Винницкий, Моисей.
— Нет, — комиссар медленно, с каким-то внутренним удовлетворением покачал головой.
— Вы — Митька Японец. Бандит и дезертир.
И в этот момент Япончик всё понял. «Митька». Даже не «Мишка». Так его называли только враги. Его лишили имени. Его лишили звания. Его лишили всего, превратив в кличку, в строчку из криминальной сводки.
Это была не ошибка. Это была хорошо продуманная казнь. Исполнитель — Никифор Урсулов, уездный комиссар.
— У вас телеграмма от Котовского, — сказал Япончик. Это был не вопрос, а констатация факта.
— У меня приказ, — ровно ответил Урсулов. — Арестовать вас и доставить в штаб.
— В какой штаб? — горько усмехнулся Мишка.
— В мой. В штаб уездного комиссара. Великого Мишку Япончика. Короля Одессы.
— А что будет с моими людьми?
— С дезертирами разговор короткий.
В вагонах за спиной лязгнули затворы. Его ребята поняли всё без слов.
— НЕ СТРЕЛЯТЬ! — заорал Япончик своим через плечо. Потом снова повернулся к Урсулову.
— Послушай, командир. — В его голосе не было страха. Только бездонная, смертельная усталость. — Ты выполняешь приказ, я понимаю. Но ты убиваешь не бандита. Ты убиваешь красного командира.
— Ты бросил фронт, — отрезал Урсулов.
— Нас бросили на убой! — выкрикнул Мишка. — Без поддержки! Якир...
— Все разговоры — в штабе, — прервал его комиссар и сделал шаг вперёд. — Сдайте оружие, Винницкий.
— Япончик, — поправил его Мишка. — Мишка Япончик.
Десять шагов разделяли его и комиссара. Непроницаемая стена солдат сжимала пространство слева и справа, винтовки смотрели в упор. За спиной — поезд, набитый людьми, которых через мгновение превратят в решето. Перед глазами — этот безликий человек с наганом в руке.
Моисей Винницкий поднял голову и посмотрел в тёмное южное небо. Где-то там, за этой беспросветной ночью, была Одесса. Была Цирля. «Вернись».
Он проиграл. И не вернётся. Но Король Одессы не сдаётся. Никогда не поднимет руки перед безымянным комиссаром из Вознесенска
Тяжёлый взгляд вернулся к Урсулову, прямо в его пустые, холодные глаза..
— Хорошо, — сказал Япончик. — Ты победил, комиссар.
И его рука, державшая маузер, дёрнулась. Молниеносное, почти неуловимое движение. Возможно, он хотел выстрелить. Возможно, он хотел бросить оружие на брусчатку. А возможно, он просто хотел умереть, как Король, в бою, а не как арестант в подвале.
Никифор Урсулов ждал этого. Он не целился. Он выстрелил от бедра, как стреляют в бешеную собаку.
ГРОХОТ!
Один-единственный выстрел разорвал мёртвую тишину станции Вознесенск. Мишка Япончик замер. Он не пошатнулся, не охнул. Медленно, с детским удивлением на лице, он посмотрел вниз. На его грязной, заляпанной грязью фронтовых дорог шинели, в районе сердца, стремительно расплывалось тёмное, горячее пятно.
Он поднял глаза. Он смотрел не на Урсулова. Он смотрел сквозь него. На юг. Туда, где за сотню вёрст остался другой мир.
«Цирля...»
Король Одессы медленно, как подрубленное вековым топором дерево, начал оседать на колени. Он упал на мокрую, холодную брусчатку. Лицом к Одессе.
— ОГОНЬ! — Команда Урсулова была адресована уже не ему.
Шеренга солдат дала дружный, оглушительный залп по вагонам. Стёкла разлетелись тысячами осколков. Из теплушек донеслись крики боли и ярости.
Кавалеристы, до этого прятавшиеся в темноте, вылетели на перрон и начали методично, хладнокровно «зачищать» остатки 54-го полка. Это была не битва. Это была бойня.
Сенька Псаломщик, выбивший плечом окно, упал на железнодорожную насыпь, уже раненый. «Майорчик» Зайдер, единственный, кто был готов, выстрелил в ответ, а потом змеёй нырнул под вагон и уполз в спасительную, непроглядную темноту.
Он единственный видел, как комиссар Урсулов подошёл к распростёртому на земле телу Япончика и равнодушно пнул его носком сапога.
— Готов, — бросил комиссар своему помощнику. — Пиши рапорт. «При попытке к бегству ликвидирован главарь банды Митька Японец».
Над станцией Вознесенск начинался бледный, безразличный, серый рассвет.
Спасибо, что дочитали 15-ю главу до конца. Это был тяжёлый, страшный момент — конец пути Короля. Выстрел на забытой станции, оборвавший жизнь, которая стала легендой.
Но это ещё не конец всей истории.
Что стало с Цирлей, его вдовой на один день? Как Одесса встретила эту новость? Что случилось с Котовским, который дёрнул за ниточки? И свершилась ли месть за Короля?