Мы жили в этой квартире уже пять лет, и каждый её уголок был пропитан нашим уютом, нашими маленькими ритуалами и тихим счастьем. В тот момент я была уверена, что так будет всегда. Игорь, дожевав свой спасенный тост, поцеловал меня в макушку и убежал на работу, оставив за собой шлейф дорогого парфюма и ощущение абсолютной стабильности. Я помыла посуду, размышляя о планах на выходные. Мы давно не были на даче.
Дача — это не просто домик с огородом. Это было место силы нашей семьи. Дед Игоря построил её своими руками, каждый гвоздь, каждая доска хранили тепло его заботы. Там Игорь провел всё детство. Там мы с ним познакомились, когда я приехала в гости к подруге в соседний посёлок. Там он сделал мне предложение, на старых скрипучих качелях под огромной яблоней. После смерти деда дача перешла его маме, Валентине Петровне. Мы с ней всегда поддерживали ровные, вежливые отношения. Я не могла назвать её второй мамой, но и вражды между нами не было. Она была женщиной старой закалки, строгой, правильной, со своим четким видением мира. Она любила Игоря до беспамятства, а меня… меня, как мне казалось, просто терпела как неизбежное приложение к своему сыну. Но я не обижалась. Главное, что у нас с Игорем всё было хорошо.
Обычно мы ездили на дачу каждые вторые выходные, с мая по октябрь. Помогали ей с огородом, жарили шашлыки, дышали свежим воздухом. Это была наша традиция. Но в этом году всё пошло не так. Сначала в мае Валентина Петровна сказала, что не нужно приезжать. «Анечка, там трубы прорвало после зимы, сырость, грязь, нечего вам там делать. Я сама потихоньку разберусь». Мы с Игорем, конечно, тут же предложили помощь. Мужские руки, деньги, вызвать мастера — что угодно. Но она наотрез отказалась. «Нет-нет, не надо тратиться! У меня есть знакомый сантехник, дядя Вася, он за копейки всё сделает. Не беспокойтесь, деточки, отдыхайте в городе». Это прозвучало немного странно, ведь она всегда, наоборот, старалась привлечь нас к любым дачным работам, но мы не стали спорить. Мало ли, может, и правда нашла выгодного мастера.
Прошло две недели. Снова пятница. Я уже мысленно паковала сумки, предвкушая запах соснового леса и вечерний чай на веранде. Позвонила свекрови, чтобы уточнить, что купить из продуктов.
— Мам, привет! Мы завтра с утра выезжаем. Что взять? Может, мяса на шашлык?
В трубке повисла короткая, но очень ощутимая пауза.
— Ой, Анечка… — её голос прозвучал как-то виновато-напряженно. — А вы знаете, у нас тут опять незадача. Крыша протекла после дождей. Прямо над верандой. Везде тазы стоят, капает, спать невозможно. Опять же, сырость. Не поездка, а мучение будет. Давайте на следующих.
Снова отговорка. И снова какая-то неубедительная.
— Валентина Петровна, так давайте мы приедем и поможем! Игорь бы залез на крышу, посмотрел. Мы же не гости, свои же.
— Что ты, что ты! — замахала она руками так, что это чувствовалось даже через телефон. — Куда ему лезть, у него спина больная! Упадёт ещё, не дай бог. Я уже вызвала кровельщиков, они в понедельник приедут. Всё сделают. А вы лучше по городу погуляйте, в кино сходите. Отдыхайте.
И снова та же песня: «отдыхайте», «не беспокойтесь». Будто она не хотела, чтобы мы приезжали. Совсем. Игорь, которому я пересказала разговор, только пожал плечами.
— Ну, мамке виднее. Не хочет нас в разруху звать, и правильно. Чего там в сырости сидеть.
Он так легко этому поверил. А у меня внутри поселился маленький, холодный червячок сомнения. Что-то было не так. Я чувствовала это всей кожей. Два месяца подряд, самые лучшие весенние месяцы, нас под разными предлогами не пускали в место, которое мы считали своим вторым домом. И это было только начало.
Я старалась гнать от себя дурные мысли. Может, я просто накручиваю себя? Может, у Валентины Петровны и правда череда коммунальных бедствий? Она пожилой человек, ей тяжело. Я пыталась убедить себя в этом, но интуиция кричала об обратном. Лето набирало обороты, город плавился от жары, а мы всё сидели в своей квартире. Все разговоры о даче свекровь пресекала на корню. То у неё «капитальная покраска всего дома, запах страшный», то «травят колорадского жука какой-то жуткой химией, дышать нельзя», то ещё что-то. Отговорки становились всё более нелепыми.
Игорь начал злиться. Уже на меня.
— Аня, ну что ты пристала к маме? — говорил он после очередной моей неудачной попытки договориться о поездке. — Сказала же, не надо сейчас ехать. Может, она просто устала и хочет одна побыть. Имеет право, дача в конце концов её.
— Игорь, её, но мы ведь семья! — возражала я. — Мы там всё лето проводили! Я не понимаю, что случилось. Она будто скрывает что-то.
— Да что она может скрывать? — фыркал он. — Тайный клад? Прекрати вести себя как параноик. Ты её обижаешь своими подозрениями.
И я замолкала. Может, он прав? Может, я и правда надумываю? В конце концов, это его мама, ему виднее. Но сомнения не уходили. Они, как сорняки, прорастали в моей душе всё глубже. Однажды Валентина Петровна заехала к нам в гости, привезла пирожки. Мы сидели на кухне, пили чай. Она была весёлой, щебетала о каких-то сериалах, о ценах на рынке. Я почти расслабилась, решив, что всё мне показалось. И тут она, выкладывая покупки из сумки, сказала как бы между прочим:
— Ох, совсем из головы вылетело. Игорь, сынок, мне бы тысяч двадцать, если можно. На дачу надо, там скважину новую бурить, старая совсем заилилась.
Игорь, не задумываясь, полез за кошельком. А я застыла с чашкой в руках. Скважина? Но ведь в прошлом году мы ставили новый мощный насос, и вода была кристально чистая.
— Валентина Петровна, а что со старой? — осторожно спросила я.
Она метнула на меня быстрый, колючий взгляд.
— Заилилась, говорю же. Вода с песком идёт. Пить нельзя. Надо новую.
Она говорила резко, почти грубо. Я увидела, как Игорь нахмурился, глядя на меня. Молчи, Аня, не лезь. Я и замолчала. Но этот эпизод добавил ещё одну гирьку на чашу моих подозрений. Она не просто не пускала нас, она ещё и тянула деньги на какие-то мифические ремонты.
Настоящий укол тревоги я почувствовала через неделю. Я случайно встретила у магазина Нину Ивановну, их дачную соседку, бодрую старушку-сплетницу.
— Анечка, здравствуй, дорогая! — заулыбалась она. — А я вас с Игорёшей всё лето не вижу. Думала, может, за границу уехали отдыхать?
— Здравствуйте, Нина Ивановна. Нет, мы в городе. Дел много, — соврала я.
— Да? А Валентина-то ваша там живёт безвылазно. И не скучно ей одной. Молодёжь там у неё какая-то… Шумят по вечерам, музыку слушают. Я думала, это вы гостите, вышла посмотреть, а там лица незнакомые.
Моё сердце пропустило удар.
Молодёжь? Какая молодёжь?
— Незнакомые? — переспросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — А кто такие, не знаете?
— Да откуда ж мне знать, — махнула рукой Нина Ивановна. — Парень молодой, девчонка. Может, родственники дальние. Валентина их так опекает, так опекает! То оладушки им печёт, то ягодку с куста несёт. Прямо помолодела вся, хлопочет. Ну, бывай, Анечка, мне за хлебом надо.
Она ушла, а я осталась стоять посреди тротуара в полном ступоре. Вот оно. Вот почему нас туда не пускают. Там кто-то живёт. Какие-то «родственники», о которых мы с мужем никогда не слышали. Гнев и обида волной подкатили к горлу. Она врёт нам в лицо. Врёт своему единственному сыну. Пустила в наш семейный дом, в наше святое место, каких-то чужих людей, а нам придумывает басни про текущие крыши и забитые скважины.
Вечером я всё рассказала Игорю. Я ожидала, что он возмутится, рассердится, немедленно позвонит матери. Но он снова меня разочаровал.
— Ань, ну Нина Ивановна вечно всё преувеличивает. Может, это дети её дальней подруги приехали на пару дней. Мама просто не захотела нас беспокоить.
— На пару дней? Игорь, она сказала «всё лето»! Она сказала, что свекровь там безвылазно! И про музыку говорила!
— Ну и что? Может, мама решила подзаработать, пустила жильцов, а нам сказать стесняется.
Подзаработать? Прося у нас деньги на «ремонт»?
— Она просила у нас двадцать тысяч на скважину! Какие жильцы?
— Перестань, — отрезал он. — Хватит. Я не хочу это обсуждать. Это моя мать, и я верю ей, а не бабке-сплетнице. Закрыли тему.
Он отвернулся к своему компьютеру, давая понять, что разговор окончен. А я осталась одна со своей правотой и горьким чувством предательства. Предавала не только свекровь, но и муж, который слепо отказывался видеть очевидное. Той ночью я долго не могла уснуть. Я должна узнать правду. Не для того, чтобы что-то доказать Игорю. А для себя. Я должна понять, что происходит с нашим миром, который вдруг начал рушиться.
На следующий день я решилась на отчаянный шаг. Я знала, что по субботам Валентина Петровна всегда ездит на городской рынок за продуктами. Это был её ритуал. Она выезжала из дачного посёлка на первом автобусе, в семь утра. Я решила поехать туда. Без предупреждения. Сама. Сказала Игорю, что еду к подруге на другой конец города, а сама села в машину и поехала по знакомому шоссе. Сердце колотилось как бешеное. Что я делаю? Это же глупо, низко. Я шпионю за свекровью. Но другая часть меня была непреклонна. Я имею право знать, кто живёт в доме моего мужа, в доме, где я мечтала растить наших детей.
Я припарковала машину за пару улиц от нашей дачи и пошла пешком. Посёлок был тихим, утренним. Пахло росой и цветами. Вот и наш забор. Сердце ухнуло вниз. Калитка была приоткрыта. Я заглянула в щель. На нашем газоне, идеально подстриженном (чего Валентина Петровна никогда не делала сама), стоял детский надувной бассейн. Рядом валялись яркие игрушки. А на наших качелях, тех самых, сидел незнакомый молодой человек лет двадцати пяти и курил, лениво качаясь. На веранде появилась молодая женщина с маленьким ребёнком на руках, лет трёх. Она что-то сказала парню, тот засмеялся.
Картинка была абсолютно пасторальной и совершенно чудовищной для меня. Чужая, посторонняя семья жила нашей жизнью. В нашем доме. Они сидели на нашей веранде, ходили по нашей траве, качались на наших качелях. А мы, настоящие хозяева, должны были сидеть в душном городе и верить в сказки про прорванные трубы. Я почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Руки задрожали. Я достала телефон и, стараясь не шуметь, сделала несколько фотографий через щель в заборе. Качество было не очень, но всё было прекрасно видно: чужие люди, чужой ребёнок, наша дача. Этого было достаточно. Я развернулась и почти бегом пошла к машине. Слёзы застилали глаза, но это были слёзы не печали, а ярости. Холодной, звенящей ярости.
Развязка наступила на следующий день, в воскресенье. Мы с Игорем собирались поехать в торговый центр, развеяться. Раздался звонок в дверь. На пороге стояла сияющая Валентина Петровна с корзинкой клубники.
— Детки, привет! Вот, с дачи привезла! Урожай в этом году — закачаешься!
Она прошла на кухню, весело щебеча. Игорь обрадовался, начал нахваливать ягоды. А я стояла в коридоре и чувствовала, как внутри меня закипает. Её ложь была такой лёгкой, такой беззаботной. Она смотрела в глаза своему сыну и врала.
Я вошла на кухню. Села напротив неё. Игорь что-то рассказывал про работу, а я просто смотрела на неё, не мигая. Она почувствовала мой взгляд и осеклась.
— Анечка, что-то случилось? Ты бледная какая-то.
— Случилось, Валентина Петровна, — тихо сказала я. Игорь удивлённо посмотрел на меня.
— Мам, не обращай внимания, она не в духе сегодня, — попытался он сгладить обстановку.
— Нет, Игорь, я как раз в духе. В духе узнать правду.
Я положила на стол свой телефон экраном вверх. На нём была та самая фотография: парень на качелях, женщина с ребёнком на веранде. Валентина Петровна взглянула на экран, и улыбка медленно сползла с её лица. Она стала белее стены. Игорь взял телефон, несколько секунд вглядывался в снимок, потом перевёл непонимающий взгляд с меня на мать.
— Что это? — спросил он тихо. — Кто это, мама?
Наступила тишина. Густая, тяжёлая, как вата. Свекровь молчала, опустив глаза в свою чашку с недопитым чаем.
— Мама, я спрашиваю, кто эти люди на нашей даче?! — голос Игоря начал звенеть от напряжения.
— Это… это дальние родственники, — пролепетала она. — Они приехали издалека, им негде было остановиться… Я не хотела вас беспокоить.
— Родственники? — я горько усмехнулась. — Какие родственники, которых мы не знаем? И почему мы должны были верить в сказки про ремонты, пока эти «родственники» живут в нашем доме и пользуются нашими вещами? Почему вы врали нам всё лето?
— Я не врала! — вскинулась она, и в её голосе появились истеричные нотки. — Там действительно были проблемы! И с трубами, и с крышей! А они мне помогали!
— Помогали? — Игорь вскочил на ноги. — Помогали, проживая у тебя бесплатно? А деньги на «скважину» у нас ты зачем брала? Тоже на «помощь»?
Он схватился за голову и начал ходить по кухне. Он наконец-то всё понял. Вся мозаика сложилась. Ложь, деньги, отговорки.
— Игорь, сынок, успокойся, — запричитала она. — Я всё объясню. Ты не так всё понял.
— А как надо было понять?! — закричал он. — Как?! Вы пустили в дом чужих людей, в дом моего деда! Вы врали мне в лицо несколько месяцев! Зачем?!
И тут она сломалась. Заплакала. Тихо, беззвучно, потом всё громче и горше. Слёзы текли по её морщинистым щекам, но впервые в жизни я не чувствовала к ней ни капли жалости. Только холодное отвращение.
— Это Олег, — прошептала она сквозь рыдания.
Игорь замер.
— Какой Олег?
— Мой сын, — выдохнула она и посмотрела на Игоря полными слёз глазами. — Твой брат. Старший брат.
Мир рухнул. Не мой. Мир Игоря. Я видела, как он пошатнулся, словно его ударили. Он медленно опустился на стул, его лицо стало совершенно безжизненным.
— Какой… брат? — прохрипел он. — У меня нет брата.
— Есть, — её голос дрожал. — Я родила его в девятнадцать лет… не в браке. Родители заставили отказаться. Отдала в дом малютки… Я всю жизнь об этом жалела, Игорёша. А он нашёл меня полгода назад. Нашёл… У него жизнь не сложилась, жена, ребёнок маленький… Я… я не могла его выгнать. Я поселила их на даче, хотела помочь на ноги встать. А вам боялась сказать… Боялась, что ты не поймёшь, осудишь…
Она говорила, а я смотрела на Игоря. Его лицо было маской боли и шока. Его мать, которую он боготворил, всю жизнь скрывала от него, что у него есть брат. Не просто врала про дачу. Вся его жизнь, вся история его семьи оказалась ложью. Дед, который строил этот дом для своего единственного внука… Всё было не так.
— Врала… — прошептал Игорь. — Ты всю жизнь мне врала.
Он встал, молча прошёл в коридор, взял куртку.
— Сынок, ты куда? Постой! Поговори со мной! — кричала она ему вслед.
Но он её уже не слышал. Он открыл входную дверь и вышел, не обернувшись. Валентина Петровна бросилась за ним, но я встала у неё на пути.
— Пусти! — закричала она, пытаясь меня оттолкнуть.
— Он не хочет с вами говорить, — холодно ответила я.
Она смотрела на меня с ненавистью. Вся её скорбь мгновенно испарилась, сменившись злобой.
— Это ты во всём виновата! — прошипела она. — Это ты его настроила! Лезла, куда не просят! Я хотела как лучше!
Игорь вернулся только поздно ночью. Молчаливый, опустошённый. Он сел на диван в гостиной и просто смотрел в одну точку. Я села рядом, обняла его за плечи. Он долго молчал, а потом его плечи задрожали, и он заплакал. Взрослый, сильный мужчина плакал у меня на коленях, как ребёнок. Плакал от предательства самого близкого человека, от рухнувшего мира, от осознания, что у него есть брат, которого он никогда не знал и который стал причиной этой страшной лжи. В ту ночь мы не спали. Мы просто сидели в тишине, и я понимала, что наша прежняя жизнь закончилась. Эта ложь, как кислота, разъела фундамент нашей семьи. И дело было уже не в даче. Дело было в том, что мир, который казался Игорю незыблемым, рассыпался в прах. Оказалось, что его любящая мама, образец честности и порядочности, способна на чудовищный обман. А ещё оказалось, что у него есть брат. Брат, который невольно разрушил его семью.
Прошло два дня. Два дня тишины. Игорь почти не разговаривал. Он ходил по квартире как тень. Телефон его матери разрывался от звонков и сообщений, но он не отвечал. Я видела его боль и не знала, как помочь. Вся эта история была слишком большой и страшной, чтобы её можно было просто пережить и забыть. В воскресенье днём раздался настойчивый звонок в дверь. Я посмотрела в глазок. На пороге стояла Валентина Петровна. Вид у неё был решительный и в то же время жалостливый. Она пришла бороться за своего сына.
Я открыла дверь, но осталась стоять в проёме, преграждая ей путь.
— Мне нужно поговорить с Игорем! — заявила она с порога, пытаясь заглянуть мне за спину.
— Он не хочет с вами говорить.
— А ты кто такая, чтобы решать за него?! — возмутилась она. — Я его мать! Пусти меня!
Она попыталась меня отстранить и войти в нашу квартиру. В наш дом. И в этот момент во мне что-то щёлкнуло. Вся обида, вся боль за мужа, вся ярость от её бесконечной лжи и эгоизма слились в одну холодную, спокойную фразу.
— Вы не желаете видеть нас на своей даче, а мы не желаем видеть вас в нашей квартире, — отрезала я и, не дожидаясь ответа, захлопнула дверь прямо у неё перед носом.
Грохот замка эхом отозвался в тишине прихожей. Несколько секунд она ещё дёргала ручку, потом стучала, что-то кричала, но её голос доносился глухо, как из-под воды. Потом всё стихло. Я прислонилась лбом к холодному дереву двери, чувствуя, как дрожат руки. Я не знала, правильно ли поступила. Но я знала, что должна была защитить то, что осталось от нашей семьи. Наш дом. Наше маленькое пространство, свободное от лжи. Из гостиной вышел Игорь. Он всё слышал. Он подошёл ко мне, посмотрел в глаза, и в его взгляде я впервые за эти дни увидела не только боль, но и что-то ещё. Благодарность. Он молча обнял меня, крепко-крепко. Мы стояли так посреди прихожей, и я понимала, что впереди нас ждёт очень долгий и трудный путь. Путь к прощению или к окончательному разрыву. Путь к знакомству с новой, неизвестной частью семьи. Но я также знала, что этот путь мы начнём вдвоём, в нашей тихой квартире, дверь которой теперь была закрыта для обмана.