В Коми, километрах в тридцати от Усть-Кулома, стояла старая делянка.
Работали там пятеро — мужики из Лоймы, сезонники.
Место тихое, ровное, елки крупные, лес густой.
Только почему-то никто туда раньше не лез, хотя лес — первый сорт, бери не хочу. Бригадиром был Платон, здоровяк лет под шестьдесят. Отслужил, потом всю жизнь на валке.
С ним работали братья Корниловы — Василий и Гена, шустрые, молодые, могли целый день махать без отдыха.
Был еще Сашка Дым, молчун, тракторист, и повариха их — Алёна, вахтовая, из Вуктылы. Жили они в вагончике, ставили печку, вечерами чай, карты, байки.
Вроде всё как обычно.
Пока однажды ночью не услышали гул.
Не ветер, не зверь — а будто земля под полом гремит, как поезд где-то внизу.
Три раза — и тишина. Утром Платон пошёл осмотреться. У подножия делянки — ровный круг, будто мох провалился, снег туда осел.
В середине торчал корень ели, черный, как обгоревший.
Платон ткнул ногой — земля мягкая, поддаётся.
И запах пошёл… тёплый, тяжёлый, как гниющее мясо, перемешанное со смолой.
«Может, животину завалило?» — подумал он. Днём всё работало как обычно. Только у Генки, младшего из братьев, пошла носом кровь.
К вечеру он сказал, что «слышит, будто под землёй кто-то говорит».
Смехом всё замяли, мол, устал. А ночью опять гул. Дольше, сильнее.
Вдруг все увидели — чайник, стоявший на печке, сам по себе поехал в сторону двери.
Потом снова тишина. Только у Алёны лицо белое, как снег:
— Там… кто-то зовёт. Женщина. Наутро Платон решил: хватит, сматываемся.
Собрали инструмент, загрузили в трактор.
Только Дым — тракторист — не вышел.
Вагончик открыт, кровать ровная, а на полу — следы босых ног. Ведут к кругу в снегу.
И рядом в мерзлой земле — след гусеницы, будто трактор сам поехал, без водителя. Братья Корниловы сели в машину и поехали к трассе, а Платон с Алёной остались дособирать вещи.
Когда вернулся через пару часов Василий (старший), вагончик был пуст.
На столе стоял кипяток в кружке, пар шел.
А из печи слышался гул — ровный, низкий, будто кто-то снизу дышит. Он рванул наружу, упал в снег — и увидел: вся делянка провалилась.
Не яма, а будто земля осела вниз, метра на два, кругом, как котлован.
Только на краю торчал верхний обод печной трубы, дымящийся.
А рядом в снегу — валявшийся топор Платона. Рукоять почернела, а железо — красное, как калёное.
Весной туда приехала другая бригада.
Нашли круг диаметром метров десять, полностью заросший мхом, как будто и не вырубали ничего.
В центре — под толстым слоем торфа — торчали куски металла. Печная труба, обод чайника.
А под ними — кость. Человеческая, длинная, гладкая, но как будто из чёрного камня. Местные потом шептались:
«Там под землёй — дыхание старого леса. Лет сто никто не трогал. А как стукнули топором — проснулся кто-то. Не злой, не добрый. Просто — древний.» Говорят, теперь там снова гудит по ночам.
Если встать на опушке, в мороз, и прислушаться — земля под ногами будто живая, дрожит.
И вдалеке слышно, как железо звенит — будто кто-то рубит невидимый лес, всё глубже и глубже...