Часть 3. "Занято танкистами"
Первая ночь под защитой картонной таблички "Занято танкистами" оказалась оглушительно тихой. Впервые за долгие недели Дора Насс спала глубоким, тяжелым сном без сновидений, не вздрагивая от привычного грохота, который, казалось, стремился вжать ее в продавленный матрас.
Исчез животный страх, что дверь вот-вот вышибут тяжелым сапогом. В соседней комнате, прямо на полу, спали советские солдаты. Их присутствие, еще вчера казавшееся смертным приговором, сегодня стало единственной, хрупкой гарантией жизни.
Утром Дора с матерью выбрались из своего угла. В общей комнате, на снарядном ящике, сидел Борис. Было видно, что он не спал. Прислонив автомат к стене, солдат сосредоточенно чистил котелок речным песком. Увидев женщин, коротко кивнул.
— Утро.
На импровизированном столе лежало сокровище, которого Дора не видела уже вечность. Целая буханка темного, плотного армейского хлеба. Аккуратный брусок сала. И несколько банок с иностранной маркировкой и загадочным словом «Tushonka» — американская помощь, как позже объяснили солдаты.
— Ешьте, — просто произнес Борис, пододвигая к ним котелок с дымящейся водой. — Силы нужны.
Они ели. Жадно, обжигая пальцы, порой давясь от спешки. Этот простой акт — преломление хлеба с человеком, которого учили считать врагом, — ощущался более сюрреалистичным, чем все бомбежки последних месяцев.
Осмелев от еды и разливающегося по телу тепла, Дора не могла оторвать от солдата глаз. Один вопрос мучил ее, не давая покоя.
— Борис... — девушка запнулась, подбирая слова. — Почему вы так свободно говорите по-немецки? Вы... вы из тех немцев, что жили в России?
Солдат усмехнулся, качнув головой.
— Нет, фройляйн. Не немец я. Я... — он на мгновение задумался, подыскивая понятное объяснение, — из Башкирии. Это очень далеко. За Уралом.
Дора не имела ни малейшего представления, где находится это место. На картах ее школьных атласов там простиралось огромное белое пятно с надписью «СССР».
— А язык... в школе учил, — продолжил Борис. — А потом, ну, вы к нам в "гости" зашли. Пришлось срочно вспоминать и доучивать. С пленными нужно было говорить. Язык — тоже оружие, оказывается.
Эти слова прозвучали без тени злобы, как констатация очевидного факта.
— Вы были... учителем? — с надеждой предположила Дора. Ей отчаянно хотелось, чтобы этот человек принадлежал к интеллигенции, чтобы его поразительное спокойствие и доброта имели какое-то логичное объяснение.
— Нет, — снова улыбнулся Борис. — На тракторе работал. В колхозе. Но книги читать любил. У вас великие поэты. Шиллер. Гёте.
Мир Доры, треснувший два дня назад, с оглушительным звоном разлетелся на тысячи осколков. Тракторист из «азиатской орды» читает Гёте в оригинале. А она, дочь профессора, представительница высшей расы?
Волна горячего, липкого стыда накатила на нее, заставляя желать провалиться сквозь дощатый пол. Вспомнились не речи фюрера, нет. В памяти всплыли уроки в «Союзе немецких девушек».
Их наставница, фрау Келлер, сухая, похожая на старый гербарий женщина с фанатичным блеском в глазах, вещала им про «Untermenschen» — «недолюдей» с Востока. «Это раса без прошлого, способная лишь подчиняться или разрушать, — чеканила она. — Они понимают только язык грубой силы. Ваша святая задача, девушки, — рожать чистых арийских детей, которые будут править этими дикими варварами».
И Дора верила. Кивала. С гордостью носила форму. Искренне презирала тех, кого никогда не видела. А теперь этот «недочеловек» сидел напротив, цитировал ее же классиков и делился с ней последней едой. А она, «высшая раса», дрожала от холода и принимала его подаяние.
— Что с вами, фройляйн? — голос Бориса вырвал ее из омута воспоминаний. — Вам нехорошо?
— Нет... — прошептала Дора. — Я... просто вспомнила...
Она не стала объяснять. Да и как можно было объяснить этому уставшему человеку с неожиданно добрыми глазами, что всю свою сознательную юность она считала его и его народ бессловесным скотом?
Последующие дни слились в странный, лихорадочный сон. Днем Борис с товарищами уходили — в городе шла зачистка и налаживалась работа комендатуры. Вечерами возвращались, принося трофейный шоколад или несколько картофелин. И они разговаривали.
Однажды мать Доры, женщина более практичная, спросила:
— Борис, что теперь... с нами будет?
Солдат долго молчал, глядя в темный провал окна, где раньше был соседний дом.
— Жить будете, — наконец ответил он. — Трудно будет, не без этого. Но жить будете. Главное — война закончилась.
И вот наступило утро 9 мая. В этот день сам воздух казался другим — пьяным, звенящим. По всему Берлину гремели выстрелы, но это были не звуки боя. Это был салют. Солдаты палили в небо из всего, что могло стрелять. Они кричали, обнимались, плакали и плясали прямо на руинах. Победа.
Борис зашел утром. Он был чисто выбрит, что случалось редко, и от него пахло не порохом, а простым хозяйственным мылом.
— Все, фройляйн. Мама, — он всегда обращался к матери Доры «мама». — Я уезжаю. Нас переводят.
Наступила звенящая тишина. Дора вдруг поняла, что этот человек, знакомый ей всего несколько дней, стал для нее единственным островком стабильности в рухнувшем мире. И теперь этот остров уплывал.
— Вы... вернетесь? — вопрос вырвался сам собой.
— Куда? Сюда? — Борис невесело усмехнулся. — Нет. Домой поеду. На Урал. К семье. — Он похлопал себя по нагрудному карману, где хранил затертые фотографии.
Мать Доры тихо заплакала.
— Спасибо тебе, сынок, — она перекрестила его по-католически. — За жизнь. И за хлеб.
Борис смутился.
— Брось, мама. Мы же не звери.
Он повернулся к Доре. В этот момент не было победителей и побежденных. Были просто мужчина и женщина, пережившие ад.
— Живите, — сказал он просто. — И... не верьте больше плохим людям.
Пожав руку матери и кивнув Доре, солдат вышел. В его взгляде не было ни капли злорадства или презрения. Только бездонная, вселенская усталость.
Дора смотрела, как он сел в кузов пыльного грузовика, уже набитого счастливыми, галдящими солдатами. Машина взревела мотором и, поднимая облако кирпичной пыли, тронулась по разбитой улице.
Девушка стояла у окна, пока грузовик не скрылся за поворотом. Табличка на двери больше не имела силы. Защитник ушел.
Именно в этот момент, в оглушительной тишине пустого дома, Дора Насс поняла, что у ее жизни появилась новая цель. Это была не просто благодарность. Это была отчаянная, почти безумная потребность найти его. Не чтобы отблагодарить. А чтобы, глядя на него, снова и снова вспоминать, что «человек» — это не запись в паспорте или партийном билете.
Человек — это то, что ты делаешь, когда имеешь полную власть уничтожить, но выбираешь спасти.
Начался поиск, который растянется на шестьдесят пять лет. Поиск простого солдата по имени Борис.
Поделитесь, пожалуйста, вашим мнением о рассказе. Он основан на реальных воспоминаниях Доры Насс.