— А что вы любите?
Простой вопрос. Казалось бы, обычный. Психолог, женщина со спокойными глазами и блокнотом на коленях, ждала. А Юля сидела в мягком кресле, и в голове у нее была пустота. Белый, чистый, стерильный гул. Там, где должны были быть ответы, — зияла дыра.
— Ну, семью, — выдавила она наконец. Слова прозвучали как заученная мантра. — Готовить… иногда. Ну, в смысле, когда есть время и силы…
Она замолчала, поймав на себе мягкий, но неотступный взгляд. Нет. Ответ был фальшив. Это было «надо», «принято», «ожидается». А что любила она? Лично она, Юля, чье имя стало просто обозначением жены Сергея и невестки Светланы Юрьевны?
Мысли лихорадочно метались, как мыши в пустом подвале. Книги? Она не брала в руки книгу со времен института. Кино? Она засыпала через десять минут любого фильма. Прогулки? Да она просто двигалась между работой, магазином и домом.
И тут, как острая вспышка, из тьмы воспоминаний вырвался вчерашний вечер.
***
Она нашла его почти случайно. Залезла на антресоли за старой сумкой, которая понадобилась Светлане Юрьевне. Оттуда, из-под груды ненужного хлама, выскользнул и упал ей на голову старый, потрепанный блокнот в фиолетовой обложке. С его обложки слетела золотая звездочка.
Сердце екнуло. Узнала мгновенно. Ее студенческие стихи. Глупые, наивные, бесконечно искренние строчки о любви, о грусти, о том, как пахнет дождь за окном в общаге. Она присела на корточки прямо на пыльном полу, открыла его на случайной странице.
Сегодня в небе ни одной звезды,
И ветер с крыш сметает старые следы..
Она улыбнулась. Какая же она была дура. И какая счастливая.
В этот момент за спиной раздался смех. Резкий, мужской.
— Что это у тебя? Сокровища? — Сергей стоял в дверях, улыбаясь. Он только что пришел с работы.
Юля инстинктивно прижала блокнот к груди, как подросток, пойманный за чтением дневника.
— Да так… старое.
— Покажи-ка. — Он легко вырвал его из ее рук. Листал, щурясь. — Ого. Стишки. Не знал, что у меня жена — поэтесса. — Он прочел вслух, нарочито пафосно, растягивая слова: «…И я б хотела стать той самой птицей, увидеть мир с небес и возвратиться…»
Ее обдало жаром стыда.
— Сергей, перестань, это глупости.
— Конечно, глупости, — он захлопнул блокнот с таким видом, будто только что поставил диагноз. — В твоем-то возрасте? Не позорься. Какие там птицы, осени… У тебя семья, работа, обязанности. Маме, кстати, сумка нужна?
Он еще раз усмехнулся, размахнулся и швырнул блокнот в открытый мусорный пакет, стоявший рядом.
— Выброси этот хлам. Освободим место.
Он ушел на кухню, громко включив воду. А она осталась сидеть на полу. Рука сама потянулась к пакету, пальцы коснулись шершавой обложки. Она провела по ней ладонью. А потом… отпустила. Отдернула руку. Поднялась, отряхнулась. И пошла на кухню: мыть посуду, готовить ужин, просто жить дальше.
Как робот.
В кабинете психолога стало очень тихо. Гулко тихо.
— И что вы почувствовали тогда? — мягко спросила психолог.
Юля смотрела в окно, на серый город. Сначала — ничего. Пустоту. А потом… потом это пришло. Не боль, не злость. Нечто худшее.
— Облегчение, — тихо, почти шепотом, призналась она. — Потому что он был прав. Все это было глупо. Неуместно. И не нужно никому. Особенно мне.
Она произнесла это — и внутри что-то щелкнуло. Тихо-тихо, как лопается мыльный пузырь. Но этот звук был слышен только ей.
Психолог что-то записала. А Юля сидела и думала о том, что ее жизнь — это тот самый мусорный пакет. А она все сидит рядом на полу и боится засунуть руку внутрь, чтобы вытащить обратно свою душу. Потому что неудобно. Потому что так не принято. Потому что это хлам.
— Знаете, — вдруг сказала она, поднимая глаза. И в них впервые за сеанс появилась не растерянность, а какая-то острая, ледяная ясность. — Я, кажется, начинаю понимать. Я терплю. Просто терплю. Уже так долго, что забыла, как это может быть иначе.
Она не плакала. Она просто констатировала факт. Факт собственной жизни, выброшенной в мусорный пакет.
Хватит.
Слово прозвучало у нее в голове так громко, что она даже вздрогнула. Оно было не ее. Чужое. А может и самое что ни на есть ее — просто она не слышала его сто лет.
***
Она вернулась домой с этим словом — Хватит — застывшим комом в горле. Оно не было громким. Оно было тяжелым. И холодным. Как булыжник, который она проглотила, и теперь он лежал в ней, мертвым грузом.
В прихожей пахло борщом. Густо, наваристо. Светлана Юрьевна, видимо, соскучившись по контролю, взяла процесс в свои руки. Из кухни доносился ее ровный, назидательный голос.
— Нет, Сереженька, ты не так. Лук нужно пассеровать до золотистости, а не до коричневости. Это основа основ. Юля так и не научилась.
Юля сняла пальто. Аккуратно повесила его на вешалку. Не как обычно, когда оно падало с крючка. Каждое движение было вдруг осознанным, отдельным.
— О, пришла наша труженица, — встретила ее Светлана Юрьевна, окидывая взглядом с ног до головы. — А мы тут без тебя управляемся. Устроила себе выходной?
Сергей помешивал борщ, смотря в кастрюлю с глубокомысленным видом.
— Мама учит меня твоему же рецепту, — хмыкнул он. — А то ты, в последнее время как-то не то…
Он не закончил. Юля подошла к раковине, помыла руки. Вода была горячей. Она почувствовала это.
— Спасибо, Светлана Юрьевна, — сказала она ровным, безразличным тоном. — Вы правы. Я, конечно, никогда не умела правильно готовить борщ. И лук жарить тоже.
Повисла пауза. Свекровь даже бровью не повела, но в ее глазах мелькнуло что-то… недоуменное. Сбой дала привычная схема. Где оправдания? Где вздохи? Где привычное, съежившееся «я стараюсь»?
— Да уж, не умеешь, — подтвердила Светлана Юрьевна, но уже без прежнего куража. Юля контратаковала, но свекровь не уловила сути.
Ужин прошел в странной, звенящей атмосфере. Юля ела молча. Вкусно, что уж там. Светлана Юрьевна действительно умела готовить.
— Мясо переварила, — вдруг заметила Юля, откладывая ложку. — Оно должно быть более сочным. Впрочем, это, конечно, я так думаю. А я, как известно, ничего не смыслю в готовке.
Сергей поперхнулся.
— Юль, хватит уже!
— С чего это? — удивилась она, глядя на него пустыми глазами. — Я просто соглашаюсь с вами. Ты же сам сказал, что я готовлю «не то». Светлана Юрьевна всю жизнь меня в этом уверяла. Я, наконец, осознала вашу правоту. Полностью и безоговорочно.
Она улыбнулась. Холодной, стеклянной улыбкой. От которой стало не по себе.
***
На следующий день был ее выходной. Утро началось с классики.
— Юля, ну что это за занавески? — Светлана Юрьевна щупала ткань на кухне. — Выцвели, посмотри. И в складках пыль. Непорядок.
Раньше Юля вздохнула бы и пообещала постирать. Сейчас она внимательно посмотрела на занавески.
— Ужас, — согласилась она. — Просто ужас. Я, видимо, совершенно не способна следить за домом. У вас, Светлана Юрьевна, идеальная чистота. Мне бы вашу сноровку. А я, видимо, безнадежна.
Она повернулась и вышла из кухни, оставив свекровь с разинутым ртом и невысказанной тирадой.
Это стало ее новым оружием. Зеркало.
***
Сергей вечером попросил погладить ему рубашку.
— Конечно, — легко согласилась Юля.
Она погладила. И сделала на рукаве неаккуратный, блестящий залом.
— Ты что, не видела? — взорвался он, тыча пальцем в брак.
— Видела, — спокойно ответила она. — Но я же всегда все делаю кое-как. Ты сам говорил. Я просто соответствую ожиданиям. Зато какая экономия электричества — быстренько погладила и все.
Он не нашел что ответить. Его лицо побагровело от бессилия.
***
Апофеоз наступил в субботу. Светлана Юрьевна начала плановый разнос по поводу пыли на антресолях. Юля слушала, кивая.
— …и вообще, я не понимаю, чем ты целыми днями занимаешься! Ни работы нормальной, ни детей…
— Да, — перебила ее Юля. — Вы абсолютно правы. Моя жизнь — это бессмысленная трата ресурсов. Я неудачница. Плохая жена. Ужасная хозяйка. Бездарность. И, наверное, еще и некрасивая. Вы хотите, чтобы я продолжила? Или список вас устраивает?
В квартире повисла гробовая тишина. Светлана Юрьевна стояла, открыв рот. Ее рычаги управления — критика, унижение — были вырваны из рук и направлены на нее же саму. Это было страшнее любого хлопка дверью. Это был крах ее мироустройства.
Сергей, наблюдавший эту сцену, вдруг резко встал.
— Прекрати! — просипел он, подходя к Юле. Его лицо исказила гримаса злобы, но в глазах читался животный страх. — Прекрати это немедленно! Что с тобой стало? Ты с ума сошла?
Она посмотрела на него. Не на мужа. На незнакомого, испуганного мужчину.
— Я? — удивилась она. — Я просто наконец-то стала такой, какой вы хотели меня видеть. Согласной с вами. Во всем. Разве это плохо?
Она повернулась и пошла в свою комнату. Вернее, в комнату, где она спала. Ее комната была в ее голове. И дверь в нее была уже приоткрыта.
Она закрыла дверь за собой. Не чтобы запереться. А чтобы выйти. Скоро.
Остаток дня они ходили по квартире на цыпочках, перешептывались. Они боялись. Боялись ее спокойного голоса, ее согласия, ее пустого взгляда. Они боялись женщины, которая перестала им возражать.
Они боялись тишины, которая воцарилась после того, как она перестала кричать внутри себя.
***
Наступило утро. Воскресное. Обычно самое невыносимое, с долгими разговорами за завтраком, разбором недельных проступков и планированием новых обязанностей. Но это утро было другим. Оно было тихим.
Юля вышла из своей комнаты уже одетой. В простых джинсах, свитере и куртке. Ничего из старой, общей жизни на ней не было — все куплено в последние недели, тайком, и хранилось на антресоли в запечатанной коробке. Она была как чистый лист, готовый к первой записи.
Сергей и Светлана Юрьевна сидели на кухне за столом. Они пили чай. Молча. Эта новая, отстраненная Юля висела в воздухе тяжелой, незнакомой грозой. Они боялись ее потревожить.
Она прошла мимо них, не глядя, и скрылась в кладовке. Через мгновение она вышла, неся ту самую картонную коробку, что упаковала прошлой ночью. Та была невелика, но, судя по тому, как Юля несла ее на вытянутых руках, — невыносимо тяжела.
Она поставила коробку на стол, между сахарницей и тарелкой с печеньем. Раздался глухой, финальный стук.
Сергей и Светлана Юрьевна уставились на нее, потом на коробку.
— Что это? — спросил Сергей. Голос его сорвался, прозвучал сипло.
Юля посмотрела на него. Не поверхностно, а глубоко, как будто видела первый раз. И в последний.
— Это ваше, — сказала она просто. Без интонации. Констатация факта. — Ваши вещи. Ваши воспоминания. Ваши ключи.
Она медленно, будто снимая с себя слои старой кожи, сняла со связки ключей два — от квартиры и от подъезда. Положила их сверху на картон.
Светлана Юрьевна опомнилась первой. Ее лицо исказила привычная маска презрения.
— Юля, прекрати этот дурацкий спектакль! Сядь и выпей чаю. Нервы себе мотаешь, всем настроение портишь.
Юля не ответила. Она повернулась и пошла в прихожую.
— Юля! — рявкнул Сергей, вскакивая. В его голосе прорвалась паника, прикрытая злостью. — Я тебе приказываю! Прекрати!
Она уже надевала кроссовки. Те самые, в которых когда-то, кажется, в другой жизни, мечтала бегать по утрам.
— Ты куда?! — взвизгнула Светлана Юрьевна. — Ты вообще понимаешь, что делаешь? У тебя крыша поехала! Вернешься через час с повинной, а мы тебя на порог не пустим!
Юля встала, расправила плечи. Повернулась к ним лицом. Она была абсолютно спокойна.
— Мне ничего от вас не нужно, — повторила она. — Ни вещей. Ни воспоминаний. Ни ключей. Ни… вас.
И она открыла входную дверь.
В этот момент Светлана Юрьевна, с рыком ярости и бессилия, вскочила, схватила коробку и с размаху швырнула ее вдогонку.
— Убирайся же, дрянь! И забери свой хлам!
Картонная коробка ударилась о косяк, лопнула по шву, и ее содержимое высыпалось на пол прихожей. Покатый бисер свадебного платья. Поблескивающая дешевая бижутерия. Фотографии, разлетевшиеся веером. И в этот ворох хлама, полного притворства, упала, разбившись на части, дешевая бижутерия — все, что осталось от их совместной жизни.
Она не стала ничего поднимать. Не поправила платье. Не посмотрела на последние фотографии.
Она шагнула за порог.
— Я… я тебя в участок сдам! — закричал Сергей, его голос дрожал от ужаса перед этой непонятной, чужой силой. — За… за нарушение общественного порядка!
Юля взялась за ручку двери с внешней стороны.
— Нет, — сказала она тихо, но так, что было слышно каждое слово. — Нарушение общественного порядка начинается только сейчас.
И она закрыла дверь. Не хлопнула. Закрыла. Медленно, ровно, до щелчка замка.
Щелчок прозвучал оглушительно в наступившей тишине.
Сергей и Светлана Юрьевна остались стоять среди хлама и грязи, которую сами и создали. Они были одни. С собой. Со своим борщом, своими правилами и своей вечной, ненасытной правотой.
А за дверью началась тишина. Не та, что была раньше — напряженная, густая от невысказанного. А другая. Легкая. Просто тишина.
Юля спустилась по лестнице, вышла на улицу. Утро было прохладным, пахло осенью. Она вдохнула полной грудью. И пошла. Не в никуда. А в свое будущее. В жизнь, которая наконец-то стала принадлежать только ей.
Хватит.