Она готовила его любимые сырники, когда поняла, что отравит его, если положит в тесто всю свою злость.
Мысль пришла внезапно, откуда-то из глубины сознания, и рука сама разжалась над миской. Деревянная ложка с густым тестом громко стукнула о край. Наступила тишина. В квартире было оглушительно тихо. Так тихо, что слышно, как закипает масло на сковороде — ровный, шипящий, почти утробный звук. Ирина глубоко вдохнула, взяла ложку чистой рукой и продолжила мешать. Аккуратно. Без единого лишнего движения.
Она действовала на автопилоте. Просеянная мука, щепотка ванилина, два яйца, идеальная консистенция. Все, как он любил: сметана густая, домашняя, которую она вчера специально купила на рынке. Рынок… А ведь там, у палатки с молочными продуктами, она и получила то самое сообщение. От Галины Станиславовны. «Ирочка, милая, Костенька мне вчера опять денег перевел, ты уж не серчай, он у нас такой заботливый». Смайлики. Три подмигивающих смайлика подряд.
Ирина щелкнула конфоркой, и синее пламя рванулось вверх, жадно лизнув дно сковороды. Она не сердилась. Сейчас — нет. Это было странное, почти нереальное чувство. Пустота. Как будто кто-то выключил звук в ее душе. Все эти годы — крики, обиды, молчаливые ужины, его уходы в другую комнату, чтобы «успокоить маму»… Все это вдруг сжалось в маленький, твердый, безжизненный камушек на дне. Она смотрела на него и понимала: все.
Дверь в спальню скрипнула. Костя, заспанный, в мятых пижамных штанах, потягиваясь, вышел на кухню.
— Утро доброе… Пахнет вкусно.
Он подошел сзади, обнял ее за талию, прижался губами к шее. Раньше от этого мурашки бежали по коже. Сейчас не было ни единой. Кожа не отреагировала.
— Сырники, — коротко сказала Ирина, аккуратно выкладывая тесто ложкой в кипящее масло. Оно зашипело, зарумяниваясь по краям.
— Я знаю. Чувствую. Ты у меня лучшая.
Он сел за стол, потянулся за пультом от телевизора, включил утренние новости. Фоном. Все как всегда. Идеальная картинка. Любящая жена готовит завтрак заботливому мужу. Картинка, в которую они играли так долго, что, кажется, Костя и сам в нее поверил. А может, ему было просто удобно.
— Кофе будешь? — спросила она, переворачивая сырник золотистой стороной вверх.
— Конечно, родная. Ты ж знаешь, без твоего кофе я как не в своей тарелке.
Знаю, — подумала она. Я знаю все твои привычки. Знаю, что ты любишь носки, свернутые особым образом. Знаю, какую зубную пасту ты не переносишь. Знаю, что ты храпишь, когда устал. А ты… Ты знаешь, какой у меня размер обуви? Помнишь, что я боюсь высоты? Спросил хотя бы раз, почему я плачу, когда смотрю на старые фотографии?
Она налила ему кофе в любимую чашку — ту самую, с логотипом его компании, подарок к пятилетию работы. Поставила перед ним. Рядом — тарелка с тремя румяными сырниками, густая сметана, баночка с абрикосовым вареньем.
— Выглядит божественно, — Костя улыбнулся ей, довольный, и принялся за еду.
Она наблюдала за ним. Как он ест. Аккуратно. Смакуя. Он был здесь, но мыслями уже на работе, в своих проектах, в своем мире, куда у нее давно не было доступа. Мире, в котором, видимо, существовал только он и его мама.
— Костя…
— М-м? — он поднял на нее взгляд, прожевывая.
— У тебя сегодня долгий день?
— Да, вроде, совещание в шесть, но я постараюсь сорваться пораньше. Может, сходим куда-нибудь?
«Постараюсь сорваться». Это значило «нет». Это всегда значило «нет».
— Ничего страшного, — сказала она. — У меня тоже дела.
Он кивнул, не вдаваясь в подробности, и допил кофе. Встал, потрепал ее по волосам.
— Спасибо за завтрак, королева. Я бегу.
— Удачи.
Он надел пиджак, поцеловал ее в щеку — сухое, быстрое прикосновение. Захлопнул дверь. Послышался гул лифта. Он уехал.
Тишина.
Ирина стояла посреди кухни и смотрела на его пустую тарелку. На крошки. На коричневое пятно от кофе на дне чашки. Шипение масла на плите давно стихло. Она подошла к окну. Девятый этаж. Внизу, на парковке, она увидела его знакомый седан. Он вырулил со своего места и медленно направился к выезду. Машина сверкнула на солнце и скрылась за углом.
Она медленно вернулась на кухню, взяла его чашку. Поднесла к раковине. И остановилась.
Вместо того чтобы помыть ее, она поставила чашку обратно на стол. Рядом с тарелкой. Ровно так, как он ее оставил.
Потом ее взгляд упал на телефон. Костин. Тот лежал на столешнице, темный и безмолвный, экраном вверх.
Она подошла. Взяла его в руки. Палец сам потянулся к кнопке. Экран ожил, попросил пароль. Она провела пальцем, ввела код. Его день рождения. Какой ирония.
Потом она открыла банковское приложение. Вошла. Ее лицо было каменной маской. Ни гнева, ни обиды. Пустота. Она нашла историю операций. И увидела его. Вчерашний перевод. Очень крупная сумма. На счет «Галина Станиславовна И.».
Она закрыла приложение. Открыла список контактов. Нашла «Катя». Набрала номер.
Трубку взяли сразу.
— Ир? Что-то случилось?
Голос подруги был наполнен привычной тревогой. Она всегда ждала от нее плохих новостей. Последние два года — всегда.
Ирина поднесла телефон к губам. Она смотрела в окно, на пустую парковку, где только что была его машина. И на ее лице, впервые за это утро, появилось выражение. Не гнев. Не отчаяние.
Это была улыбка. Тихая, чуть усталая, но безудержно-свободная.
— Он перевел деньги своей маме, — прошептала она в телефон, — а я в ответ уже собрала его чемодан.
И улыбнулась.
***
Он забыл папку.
Серую, кожаную, с важными чертежами, которые ему были нужны к важному совещанию. Ирина как раз защелкивала замок на чемодане, когда услышала ключ в замке. Это был не тихий, осторожный поворот гостя, а властный, привычный щелчок хозяина. Ее сердце не дрогнуло. Оно лишь ровно и гулко стукнуло один раз, будто отбивая последнюю секунду их старой жизни.
Дверь открылась. На пороге стоял Костя. Он увидел ее. Увидел чемодан, стоящий посреди гостиной, как черный, неуместный монумент. Его лицо, обычно такое уверенное, обмякло от непонимания.
— Ира? Что это?
Она не ответила, лишь отпустила ручку чемодана и медленно выпрямилась. Ее взгляд скользнул по нему, как по предмету мебели, и устремился в пространство за его спиной — в коридор, к открытому лифту.
— Ты куда-то собралась? — его голос звучал растерянно.
Он сделал шаг внутрь, и дверь захлопнулась с оглушительным, финальным звуком.
— Что за черт? Это что, шутка?
Она повернулась и пошла в спальню — спокойно, молча. Ей нужно было забрать его зубную щетку из ванной. Эту маленькую, потертую щетку с синей щетиной, которая всегда стояла рядом с ее белой. Симбиоз, который длился долгих семь лет.
— Ирина, я с тобой разговариваю! — его тон из недоуменного стал раздраженным. Он последовал за ней по пятам. — Ты объяснишь мне, что здесь происходит? Это из-за денег? Опять? Да мы же сто раз говорили! Маме надо было, у нее там сломался холодильник, я не мог же…
Она вошла в ванную. Взяла его щетку. Положила в прозрачный пакет с застежкой, который приготовила заранее. Гигиенично. Аккуратно. Никаких лишних микробов.
Костя замер в дверном проеме, наблюдая за этим ритуалом. Его дыхание участилось.
— Ты слышишь меня? Прекрати это немедленно! Что ты вообще себе позволяешь?
«Позволяю». Интересное слово. Позволять — это то, что делал он. Он позволял ей жить в его квартире, позволял готовить ему завтрак, позволял любить себя. А теперь ее очередь что-то позволить. Она позволила ему уйти.
Она прошла мимо него, вернулась в гостиную и положила пакет со щеткой в небольшую дорожную сумку, стоявшую рядом с чемоданом. Там уже лежали его бритва, дезодорант, любимый гель для душа.
— Так… — Костя провел рукой по волосам. Лицо его покраснело. — Я понял. Это театр. Это такой способ обратить на себя внимание? Ну поздравляю, ты добилась! Ты меня достала! Чего ты хочешь? Чтобы я на коленях стоял? Извинялся?
Она подошла к книжному шкафу. На средней полке стояла его коллекция классиков в одинаковых переплетах — подарок Галины Станиславовны на тридцатилетие. Ирина стала аккуратно вынимать книги и складывать их стопкой на пол. Толстой. Достоевский. Чехов. Все, что он так и не прочел, но чем гордился.
— Хватит! — он резко подошел и схватил ее за локоть.
Его прикосновение было горячим, влажным от волнения. Она замерла. Не вырывалась. Просто медленно, очень медленно перевела взгляд с книг на его руку, сжимающую ее локоть. Потом подняла глаза на него.
И он увидел. Увидел то, чего, видимо, боялся больше всего. Не гнева. Не истерики. Не упреков.
Он увидел ничего. Абсолютную, бездонную пустоту. В ее глазах не было ни любви, ни ненависти. Только холодная, отстраненная ясность, как у врача, констатирующего смерть.
Его пальцы разжались сами собой. Он отступил на шаг, будто обжегшись.
— Ира… — его голос сломался, стал тише. В нем впервые прозвучала не злость, а растерянность. Настоящая, животная растерянность. — Что с тобой? Мы же… мы же все можем обсудить. Нормально, как взрослые люди.
Как взрослые люди. Последние два года они не были взрослыми людьми. Они были треугольником, где двое объединялись против третьей.
Она молча повернулась, взяла стопку книг и перенесла ее к чемодану. Потом вернулась за следующей.
Он наблюдал за ней, и по его лицу пробегали тени разных эмоций: гнев, недоумение, страх. Он пытался найти крючок, за который можно было бы зацепиться, чтобы вернуть все на круги своя. Ссору. Слезы. Что угодно. Все, что было бы знакомо, частью их привычного танца.
Но танец закончился. Оркестр ушел. Она упаковывала реквизит.
— Хорошо, — он выдохнул, и в его голосе зазвучали ноты дешевой театральности. — Хорошо. Если ты так хочешь. Прекращай этот свой балаган. Я ухожу. Я уйду к маме. Увидишь, как ты без меня…
Костя не договорил, потому что Ирина снова посмотрела на супруга. Взгляд ее был прежним. Мужчина осознал, что эта угроза — его главный козырь, его последняя карта — больше не работает. Она не боялась. Напротив, она этого хотела.
Он стоял, бессильный, посреди их гостиной, пока Ирина, которую он, как ему казалось, знал вдоль и поперек, методично выносила его из их дома. Выносила, словно мусор. Без злобы. Без сожаления. Просто потому, что срок годности истек.
Наконец, она закончила. Все его вещи, все эти мелочи, что годами копились в шкафах и на полках, теперь были упакованы. Два предмета багажа. Целый мир, уместившийся в чемодане и сумке.
Она подошла к нему. Вплотную. Он замер, ожидая… чего? Слова? Просьбы остаться? Проклятия?
Ирина лишь медленно, но уверенно вынула ключ из его дрогнувшей руки.
— Ты… это… серьезно? — прошептал он, глядя на блестящий металл в ее ладони.
Она не ответила. Просто держала ключ. Терпеливо. Как держат лакомство для дрессированного животного.
Костя медленно, будто во сне, отступил. Пальцы его дрогнули.
Ирина развернулась, подошла к чемодану, покатила его к входной двери и выставила за порог. Потом вернулась за сумкой. Поставила ее рядом.
Потом она посмотрела на Костю. Прямо. В последний раз.
И мягко, но неумолимо подтолкнула его в сторону выхода.
Он не сопротивлялся. Он был сломан. Он сделал несколько неуверенных шагов по коридору, оказался на площадке. Плечи его ссутулились.
Ирина взялась за ручку двери.
— Подожди… — он обернулся, и в его глазах было что-то похожее на осознание. Осознания еще не было, но он почувствовал первую, страшную трещину. — Ира…
Дверь начала закрываться. Медленно. Он видел, как сужается щель, а в ней — ее лицо: спокойное, решительное, свободное.
Щель стала тонкой полоской, а потом исчезла.
Раздался щелчок замка.
И наступила тишина. Читать продолжение>>