Телефон Маши завибрировал в кармане. Она достала его и увидела на экране имя — «мама». Одиннадцатый звонок за сегодня.
Маша посмотрела на телефон, потом сбросила вызов и написала коротко: «Не могу говорить. Позже всё объясню».
Мгновенно пришёл ответ: «Что значит — не можешь? Я тут с твоими сумками стою, как дура. Ты хоть понимаешь, как мне тяжело?»
Маша отключила звук и положила телефон обратно в карман. Сейчас материнские обиды были последним, о чём она могла думать.
— Что вы будете делать? — спросила Виктория, глядя на неё с тревогой.
Маша посмотрела на девушку и вдруг ясно увидела перед собой не соперницу, не врага. Перед ней была такая же обманутая женщина, поверившая не тем словам и теперь расплачивающаяся за чужую подлость.
— Не знаю, — честно ответила Маша. — Я ещё час назад думала, что у меня нормальная семья. А теперь? Теперь я не знаю, кто мой муж. Похоже, я никогда и не знала.
Виктория кивнула, обхватив себя руками.
— Я тоже не знаю, что делать. У меня скоро роды. Через три месяца. Я думала, что он будет рядом. Что мы вместе. А теперь… — она не договорила: слова застряли в горле вместе со слезами.
Маша встала, подошла к ней и неожиданно обняла. Виктория вздрогнула от неожиданности, но потом прижалась к ней и заплакала по-настоящему, навзрыд, как плачут, когда весь мир рушится на глазах.
Они сидели так — две обманутые женщины — в маленькой квартире, пропахшей краской и несбывшимися надеждами.
Маша думала о том, как же хрупка жизнь, которую мы строим на словах и обещаниях. Одно неверное слово, одна ложь — и всё рассыпается, как карточный домик.
Наконец Виктория отстранилась, вытерла лицо ладонями.
— Извините, — пробормотала она. — Я не хотела так.
— Вам не за что извиняться, — перебила Маша. — Вы не виноваты. Виноват он. Только он.
Виктория кивнула, потом посмотрела на Машу с каким-то отчаянием.
— А вы? Вы будете с ним разводиться?
Маша не ответила сразу. Она думала о Лизе — о дочери, которая так любит отца. О том, как объяснить ей, почему папа больше не живёт с ними. О том, что скажет мать, которая всегда твердила, что главное для женщины — сохранить семью любой ценой.
— Не знаю, — наконец сказала Маша. — Мне нужно время, чтобы всё обдумать.
Виктория смотрела на неё с пониманием, потом тихо сказала:
— Я рожу этого ребёнка. Даже если останусь одна. Даже если он не захочет иметь с нами ничего общего. Я справлюсь. Как-нибудь справлюсь.
В её голосе звучала такая решимость, что Маша невольно почувствовала к ней уважение. Эта девушка, которую она час назад была готова ненавидеть, оказалась сильнее, чем казалось.
— Дайте мне ваш номер, — сказала Маша. — Мы должны оставаться на связи. Мне кажется, нам нужно знать, что он делает дальше.
Виктория кивнула и продиктовала номер. Маша сохранила его в телефоне под именем просто «В».
Они обменялись ещё несколькими фразами — осторожными, как шаги по тонкому льду. Потом Маша встала, собираясь уходить.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что рассказали правду, — сказала Виктория, провожая её к двери.
— Я знаю, это было нелегко.
— Для вас тоже, — ответила Маша.
Она вышла из квартиры и медленно спустилась по лестнице. Ноги были ватными, голова гудела, а в душе царил такой сумбур, что хотелось просто сесть прямо здесь, на ступеньках, и не двигаться.
Но нельзя. Надо идти. Возвращаться в ту жизнь, которая теперь казалась чужой.
Маша вышла из подъезда. Октябрьский вечер уже опускался на город, принося с собой сырость и холод.
Она достала телефон и вызвала такси. Пока ждала, смотрела на дом, где жила Виктория, и думала о том, сколько ещё таких домов, сколько ещё таких женщин может быть в жизни Андрея.
Такси приехало быстро. Маша села и назвала адрес. Водитель кивнул и тронулся с места.
Всю дорогу Маша молчала, глядя в окно на мелькающие фонари и редких прохожих. Город жил своей обычной жизнью, а у неё внутри всё перевернулось.
Когда такси остановилось возле её дома, Маша расплатилась и вышла. Поднялась по лестнице, открыла дверь своей квартиры.
Внутри пахло домом — привычно и уютно. На диване сидела соседка, тётя Валя, а рядом на полу играла Лиза, складывая из конструктора какую-то башню.
— Мама! — радостно закричала девочка и бросилась к Маше.
Маша присела на корточки и обняла дочь так крепко, что Лиза удивлённо пискнула.
— Мам, ты что? — спросила девочка, глядя ей в лицо.
— Ничего, солнышко. Просто очень соскучилась, — ответила Маша, целуя дочь в макушку.
Тётя Валя встала, натягивая кофту.
— Машенька, я пойду тогда. Лиза поужинала, уроки сделали. Всё нормально.
— Спасибо вам большое, — поблагодарила Маша, провожая соседку до двери.
Когда дверь закрылась, Маша вернулась в комнату и села на диван рядом с Лизой.
Девочка продолжала играть, что-то рассказывала о школе, о подругах, о том, как они сегодня на физкультуре бегали кросс.
Маша слушала вполуха, гладила дочь по голове и думала о том, как же ей сказать, как объяснить то, что она сама ещё не может принять.
В половине девятого открылась входная дверь.
Маша услышала знакомые шаги в прихожей, и всё внутри сжалось в тугой комок.
Андрей вошёл в комнату, улыбаясь, как всегда. Как ни в чём не бывало.
— Привет, девчонки мои! — сказал он бодро, целуя Лизу в макушку. — Как дела?
— Папа! — Лиза кинулась к нему, обняла за шею.
Маша смотрела на них и не узнавала мужа. Перед ней стоял незнакомец с лицом Андрея — человек, который умел врать так, что сам начинал верить в свою ложь.
— Маш, а что на ужин? Я жутко проголодался, — сказал Андрей, проходя на кухню.
Маша встала и пошла следом.
На кухне он уже открывал холодильник, доставал что-то, говорил о том, какой тяжёлый был день.
— Андрей, — тихо позвала Маша.
Он обернулся, всё ещё улыбаясь.
— Да, солнце?
— Как прошёл твой день? Как поездка? — спросила она, глядя ему прямо в глаза.
— Ох, устал как собака, — махнул он рукой. — Совещание затянулось, потом клиенты, потом ещё куча бумажной волокиты. А потом сюда ехать — хоть и по области катался, а всё же путь не близкий. Еле ноги домой дотащил. А у тебя как?
Каждое слово было ложью. Абсолютной, циничной ложью. И он говорил это так легко, словно читал по бумажке.
Маша молчала, просто смотрела на него. Что-то в её взгляде заставило Андрея нахмуриться.
— Маш, ты чего? Что-то случилось? — спросил он, делая шаг к ней.
Маша отступила.
— Всё нормально, — сказала она. — Просто устала тоже.
Андрей пожал плечами и вернулся к холодильнику.
А Маша стояла и думала о том, что эта ночь будет самой длинной в её жизни. Потому что теперь она знает.
И ей придётся решить, что делать с этим знанием.
Ночь тянулась бесконечно, словно время застыло в той самой точке, когда Маша легла рядом с Андреем и поняла, что больше не может находиться с ним в одной постели.
Он спал спокойно, повернувшись на бок. Дыхание его было ровным, размеренным, и Маша с горечью думала о том, что у него, видимо, вообще нет совести, раз он может так безмятежно спать после всего, что натворил.
А она лежала с открытыми глазами, глядя в потолок, где тени от фонаря за окном рисовали причудливые узоры.
В голове крутились мысли — одна мучительнее другой.
Что она будет делать?
Уйти? Но куда? С какими деньгами? Как объяснить Лизе?
А что, если попытаться простить? Ведь люди же прощают измены, пытаются начать всё заново.
Но это не просто измена. Это целая сеть лжи, которую он плёл годами — тщательно, методично, с каким-то почти профессиональным мастерством.
И сколько ещё женщин помимо Виктории и этой Юли?
Может, десятки? Может, он вообще живёт как какой-то сериальный обманщик, собирающий семьи, как кто-то собирает марки.
Маша повернулась на бок, посмотрела на спину мужа. Когда-то она любила обнимать его по ночам, прижиматься к этой широкой спине и чувствовать себя защищённой.
Теперь же спина эта казалась чужой, холодной стеной, за которой скрывался незнакомец.
Она так и не уснула. В половине седьмого утра встала, оделась и пошла на кухню готовить завтрак.
Руки двигались автоматически — наливая воду в чайник, доставая из холодильника яйца, хлеб, масло.
Лиза проснулась сама, как всегда в школьные дни. Вышла на кухню сонная, растрёпанная.
— Доброе утро, мамочка, — зевнула девочка.
— Доброе, солнышко. Умывайся, завтрак готов, — ответила Маша, стараясь, чтобы голос звучал обычно.
Андрей вышел минут через десять — уже одетый, причёсанный, пахнущий одеколоном.
Он чмокнул Машу в щёку, как всегда, налил себе кофе, сел за стол напротив Лизы.
— Как спали мои девочки? — спросил он бодро.
— Хорошо, — ответила Лиза, уплетая бутерброд.
Маша промолчала, и Андрей посмотрел на неё с лёгким удивлением.
— Маш, ты какая-то не такая. Точно всё нормально?
— Всё нормально, — коротко ответила она, отворачиваясь к плите.
Андрей пожал плечами, допил кофе и встал.
— Ладно, мне пора. Сегодня важная встреча с клиентами, могу задержаться. Не жди меня к ужину.
Он взял портфель, снова чмокнул Лизу.
— Учись хорошо, принцесса, — сказал он и ушёл.
Просто так. Легко.
А Маша стояла у плиты и думала, куда он на самом деле едет.
К Виктории? К этой Юле? Или к кому-то ещё, о ком она даже не знает.
Когда Лиза ушла в школу, Маша села на диван с чашкой остывшего чая и достала телефон.
На экране было двадцать три сообщения от матери — каждое всё более возмущённое и обиженное.
Последнее гласило одно.
«Машенька, я в шоке от твоего поведения! Я всю жизнь тебя растила, а ты даже встретить родную мать не можешь. Позор!»
Маша вздохнула и набрала номер.
Галина Петровна ответила после третьего гудка — голос её был холодным, полным оскорблённого достоинства.
— Ну что, соизволила позвонить? — сказала мать вместо приветствия.
— Мам, прости, пожалуйста. У меня вчера возникли проблемы. Серьёзные проблемы, — Маша старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал.
— Какие проблемы могут быть важнее родной матери, которая приехала издалека с передачей? — Галина Петровна не собиралась так просто сдаваться.
Маша закрыла глаза, собралась с духом.
— Мам, Андрей мне изменяет. У него есть другая женщина. Беременная. Я вчера узнала.
На том конце линии воцарилась тишина. Долгая, тяжёлая.
Потом мать выдохнула:
— И что?
Маша опешила.
— Как — что? Мам, ты меня слышала? Он изменяет. У него будет ребёнок от другой.
— Слышала, — голос Галины Петровны стал жёстче. — И что ты теперь собираешься делать? Разводиться?
— Я… я не знаю, — Маша не ожидала такой реакции.
— Машенька, опомнись, — мать заговорила тоном, каким объясняют что-то маленькому ребёнку. — Все мужики такие. Абсолютно все. Твой отец тоже был не святой, но я терпела, сохраняла семью. И ты должна. У тебя дочь. Ты подумала о ней?
— Я только о ней и думаю! — Маша повысила голос. — Именно поэтому не могу жить с человеком, который врёт каждый день!
— Это не ложь, это мужская природа, — отрезала Галина Петровна. — Они все ходят налево, это нормально. Главное, чтобы семья была. Чтобы дом стоял, чтобы дети росли с отцом. А всё остальное — переживётся. Стерпится — слюбится.
Маша слушала мать и чувствовала, как внутри нарастает глухое раздражение, смешанное с отчаянием.
Вот оно — то самое поколение, которое учило их терпеть, молчать, глотать обиды и держаться за штамп в паспорте любой ценой.
— Мам, я не могу так. Не хочу так, — тихо сказала Маша.
— Не можешь? — мать горько усмехнулась. — А как же твоя дочь будет расти без отца? Как ты её одна поднимешь? На какие деньги? Ты хоть понимаешь, что развод — это позор? Что скажут люди?
— Мне всё равно, что скажут люди! — выкрикнула Маша, и сама удивилась силе собственного голоса. — Мне важно, как я буду жить дальше. Как я буду смотреть ему в глаза, зная, что всё, что он говорит, — ложь!
Галина Петровна помолчала, потом вздохнула так тяжело, словно на неё свалился непосильный груз.
— Делай, как знаешь, Машенька. Но я тебя предупреждаю — пожалеешь. Одной с ребёнком очень тяжело. И потом не приходи ко мне жаловаться.
— Не приду, — ответила Маша.
Она почувствовала, как внутри что-то окончательно ломается — какая-то тонкая нить, связывавшая её с матерью всю жизнь.
— До свидания, мам, — сказала Маша и положила трубку.
Слёзы сами полились из глаз.
Не от жалости к себе, а от горького понимания, что самый близкий человек — мать, которая должна была поддержать, — просто отвернулась.
Выбрала сторону патриархальной морали, где женщина обязана терпеть всё, лишь бы сохранить видимость семейного благополучия.
продолжение