Настя терпеливо ждала Татьяну. Та извинилась, что замешкалась. Посетовала на мизерные пенсии – Ирина Михайловна не разбогатела на учительских харчах. Какое там, разбогатела… У нее до сих пор на кухне тарахтит холодильник дремучего года выпуска, в котором не морозилка, а одно название.
- Ну и что? Много ли ей надо одной? – прошелестела Настя, - дети у Ирины очень хорошие, я знаю. Сама от всякой помощи отказывается в пользу внуков. Не жалей, наша классная всегда таким аскетом была. В человеке ценила прежде всего духовные качества, а не его материальную составляющую.
- А она тебя жалеет. Когда ты заболела, Настен? Как ты вообще? – Татьяна понимала, что не стоит, не стоит вламываться в чужую жизнь с ногами, но… - Виктор умер полгода назад…
- Я знаю, что Виктор умер. Слушай, Таня, может, к площади подъедем, чаю купим. Домой не хочется. Я тебя не задерживаю?
Таню дома никто не ждал. Она купила горячий чай для Насти, себе взяла эспрессо. На город вдруг обрушился густой снег, и это в марте месяце? А в машине было уютно, как в кукольном домике.
- Я знаю, что Витя умер.
Настя отпила из кружки глоточек, и Тане на секунду показалось, что она видит, как жидкость полилась по почти прозрачному Настиному горлу.
- Мы простились с ним за три дня до смерти. Он чуял свою смерть. И мы простились. Он тогда еще сказал, что мне недолго здесь маяться одной, без него. Я тогда раскудахталась: «Как можно, я не собираюсь в могилу, у меня муж, дети, внуки».
А Витька так посмотрел на меня внимательно. Он всегда так смотрел: внимательно, глубоко, пытливо, в душу.
- Ну и что. Подумаешь, муж, дети… Муж у тебя справится с бедой, бухать не будет, сильный. Дети – взрослые. А у внуков есть родители. Так что, не задержишься.
Он всегда такой был, категоричный самодур. Он всегда устанавливал свои правила. С самого детства. Он решает – я подчиняюсь. Потому что он – главный. Он за меня отвечает. Все вокруг смотрели и умилялись, идиллия, защитник, мужчина. И ни один человек не спросил меня: а нужна ли мне эта идиллия? А нуждаюсь ли я в защитнике? Ни один, и Витя – в том числе.
Помнишь тот разговор в нашем последнем походе? Вы, юные и зеленые девочки, сомневались в нашей любви. И я потом стала сомневаться. До этого мне казалось, что все идет, как надо, своим чередом. Что так и бывает в нормальных семьях, в хороших семьях: муж опекает, заботится, повелевает. Жена подчиняется. Это – нормально. Это – домострой, на этом строится семья: на послушании и согласии с его решениями. Оказывается – нет.
Он давил на меня. Давил с этой свадьбой. Давил с переездом в бабушкину квартиру. Давил с рождением ребенка, будто спешил выполнить и перевыполнить какой-то, одному ему ведомый, план. Пятилетку – в массы! Вперед, товарищи! Догоним и перегоним!
Он давил на меня своей правильностью, своей исключительностью, умом, благородством, совершенством. Любая бы девица стелилась бы перед ним. Любая. Но не я. Я не переношу рамок, флажков и насилия. Я хотела просто пожить, как всякая нормальная, зеленая девушка. Где-то я стишок прочитала, по-моему, в «Крестьянке».
«Я хочу жить у папы с мамою
Грызть морковку, вести дневник
А мне снится все то же самое:
Пучеглазый чужой мужик.
Я кричу по ночам от ужаса
Я от ужаса днем молчу:
Я боюсь, я боюсь замужества –
Не хочу, не хочу, не хочу!»
Нет, Витька был мне родным. Своим собственным, любимым до дрожи, до судорог. Мы были созданы друг для друга, душами, телами. Наверное, мы связаны были когда-то, в прошлой жизни. Наверное, мы помнили эту связь. Наверное, Виктор перенес эту опеку и заботу, этот контроль в наше время. Мистика, не скрою. Порой мне казалось, что я неоднократно, тысячу раз слышала его фразы, помню его взгляд.
А когда настала наша первая ночь… Я не знаю даже, что сказать… Страха не было совсем. Глубокое доверие. Любовь. Нежность. Будто мы женаты и влюблены друг в друга тысячу лет. Потрясающее чувство. Будто полет в его объятиях. Помнишь картину Марка Шагала? Он знал все, наверное.
Но гордость моя не знала границ. Я ждала, ждала, ждала этой армии. Я провожала его с искренними слезами, вдыхала запах его рубашки, умирала от страха и тоски… И глубоко в душе другая я радовалась, как мышь в норе, когда кот уходит из дома.
Господи, как я радовалась свободе! Как я радовалась возврату в юность, в бездумное девичество, в студенчество, в лекции, в дискотеки! Я обзавелась кучей подружек и поклонников. Я постоянно висела на телефоне, моталась по гостям и ужасно ругалась с родителями, доказывающими мне, что такое поведение недостойно девушки, ждущей парня из армии. Я – в штыки – что, собственно, недостойно в моем поведении? В чем я, собственно, виновата? В общем, отстаньте от меня все, все, все. Мне хорошо одной. Мне одной замечательно!
Я добросовестно писала ему письма. Каждую неделю, как он требовал. Я говорила, что люблю. Говорила, что скучаю. И с ужасом понимала – я вовсе не скучаю и лгу ему в своих письмах, бессовестно лгу. А это хуже измены. Гораздо хуже, честно.
Потом Витя уехал на Кавказ. И меня раздирали на части страхи и сомнения. Я продолжала ему врать. Я продолжала ему писать. Лишь бы вернулся живым и относительно целым. Нет, не думай, никаких измен. После Вити я подпускать к себе никого не хотела. Никого. Мое тело – храм Витиной любви, не смейся, не смейся, я по домострою шпарю. Или по Соломоновой песне песней. Тело любимой – храм, и никто не смеет его осквернить.
Но душа? А как же моя душа? Помнишь, за что убил Лойко Зобар свою Радду? За гордыню. Любил ее до смерти, и все равно убил. И мне показалось, что мой Витька меня убьет когда-нибудь за мою гордость, за мое стремление к свободе. Может быть, в прошлой жизни он меня и убил, наверное!
Это было красивое сравнение. Таня вспомнила любимый кинофильм с волшебной музыкой и невольно вздрогнула: Настя в юности так походила на прекрасную актрису, играющую Радду. И тут пришло узнавание – ведь характер у Насти такой же. Как такую покорить? Вспомнила и чуть не заплакала: съела ее красоту страшная болезнь. Не пощадила. И все-таки, они были вместе, Настя и Виктор?
- Он вернулся живым, не совсем целым, но живым. Господи, как я любила его! Как ласкала, как целовала – исступленно, как в последний раз. А это и был последний раз – я ушла, оговорила себя, что полюбила другого. Что жить с ним не хочу. В меня плевали все кому не лень. Я уехала отсюда. Думала, что навсегда. Уехала, познакомилась с хорошим парнем, вышла за него замуж.
Он, Игорь мой, был хорошим, простым, незавидным. Деревенский паренек, добрый увалень. Я для него – богиня. Я для него – дар небес. Он прикоснуться ко мне боялся. Даже после свадьбы, представляешь? Сидит, смотрит на меня, дрожит. А я… Мне так легко тогда было, смешно. Допустила до тела, пожалела, пересилила отвращение. А Игорь был счастлив. Как мало для счастья нужно человеку.
Не он, я настаивала на жизни в деревне. Там светло. Дух хороший. Чистота. Умоюсь родниковой водой, напьюсь воды этой – и вроде сама чистая стала. Сын родился. Потом доченька. Игорь никогда не нависал надо мной, не спрашивал ни о чем. Не заставлял работать. Не насиловал мою волю. А было тяжело: скотины полный двор. Игоря родители – пожилые, толку от них еще мало. Я не знала, с какой стороны к корове подойти. Муж каждый день уезжает в город – на работу. Детки внимания требовали. Я за день так вымотаюсь, что падала в кровать и спала без снов.
Сейчас вспоминаю это время, как счастливое. Правда. Отказалась от Вити, связала свою жизнь с увальнем, детей ему нарожала. Руки мои все в цыпках. Лицо обветрилось. А я и рада. Игорь часто в бане окатывает мне спину холодной водицей и плачет от восторга: царица моя! Королева! Счастье мое, красота! Любимая!
И вот, в самые добрые, тихие минуты той прекрасной деревенской жизни, я снова встретила Виктора. Нечаянно встретила, негаданно. Приехала в город по каким-то неотложным делам, надо было документы оформлять. Сижу в очереди. И вдруг – он заходит. Высокий, взрослый, голубоглазый, прямой. И я…
И что ты думаешь – молча взял меня за руку и повел за собой. И я пошла. И снова у нас закрутилось. Он давит. Я подчиняюсь. Он шепчет: моя. Я отвечаю – да. Встречались мы в квартире одноклассника нашего, Васи, летчика. Красавец, да? И Витька таким же был красавцем. Но где теперь Витя мой, и где Вася?
Это было наваждение какое-то. И самое странное то, что я не чувствовала себя виноватой, мол, Игорь – это другое. Это – отдельно. Так. А Витька – святое. Собственное. Мое. Он не ревновал меня к мужу. Я не ревновала его к жене. Параллельная реальность, мухи отдельно, котлеты отдельно. Витя к Маше относился хорошо. Как к другу. Не нависал, кстати. Не ставил условий. Не любил, наверное. Ему было все равно, что она готовит, как выглядит, что говорит. Ровный, доброжелательный супруг, мечта.
Маша чувствовала – кто-то есть у Виктора. Есть, женское сердце не обманешь. Ей хватало ума не устраивать истерик. Не закатывать сцены. Но он отравил ее душу. Испортил ей характер. Она всю жизнь на нерве, на взводе, взнузданная и почти сумасшедшая. А он… Девочек своих любил. К жене с уважением. Деньги в семью. Дом – полная чаша. А ко мне – раз в неделю. Все эти годы. И не было жарче встреч. Грех, грех, но мы не считали это грехом. Мы забирали свое, так…
Игорь тоже чуял: неверна. Чуял и молчал. Ко мне ведь не придраться. Идеальная жена. Отстраненная – да. Но ласковая, улыбчивая. К деточкам с любовью. Его деточкам. Нет, я не считаю себя виноватой. Я ничего плохого не сделала.
Настя задумалась, закусила губу, замолчала, уставившись в окно, где валил и валил мартовский снег.
- Он и сейчас со мной. На телефоне. Ждет, нервничает. Детей издергал звонками. Дети взрослые, но из деревни не уехали. Им очень нравится наша деревня. Там красота. Лечит. Все в это верят. Все сбережения, все потратили на меня. Ремиссия, как видишь. Я даже могу мероприятия посещать – Игорь не смеет мне возражать. Хоть на один денек больше проживу, он и рад. Хороший. Дай ему бог. Он надеется, что останусь на этом свете чуть дольше, чем Витя приказал.
- Витя? Игорь знает про Витю?
- Знает. Теперь он все знает. Как умер Виктор, так я и упала. Потому и не было меня на похоронах. В больнице лежала. Бредила, с Витькой своим разговаривала в бреду. Ругалась, что обрюзг, располнел, что сам в своей смерти виноват. Что брошу его!
Игорь рядышком сидел и все слышал. Потом, когда я уже заболела, сказал мне как-то:
- Не уходи к нему, пожалуйста. Успеешь. Поживи со мной, прошу.
И я стала жить. Как умею. Живу в благодарность, живу, потому что обещала жить своим детям, своему мужу. Они правы – Витя подождет. Никуда я от него не денусь. Может быть, мы снова родимся, и снова увидимся. И снова я от него убегу, и снова он меня найдет…
***
Настин телефон настойчиво пищал.
- Да, мамочка, что? Приеду, приеду, Таня меня привезет. Заболтались. Что Игорь? Волнуется? Позвони, чтобы не волновался. Скажи – приехала – сплю. Скажи, завтра – обратно. Живая, чувствую себя нормально. Нет, сама не хочу. Устала, все, мама, все. Жди.
Таня высадила Настю у дома ее родителей. Настя вышла из машины, обернулась и махнула Тане прозрачной почти рукой.
Через неделю ее не стало.
Таня смотрела на «увальня» Игоря, симпатичного и не старого совсем мужчину. На красивых и сильных Настиных детей. Их было невыносимо жаль, до дрожи, до слез. Настю Таня не жалела – Настя ушла к своему гордому повелителю. Наверное, бродят сейчас вдвоем где-то в небесных кущах. А, скорее всего, она, гордая, стремительно ступает впереди, статная, молодая, с высоко поднятой грудью и развевающейся копной волос. А он – следом, весь – ее собственность, ее беда и рок. И так есть, так будет всегда, как было раньше и во веки веков.
КОНЕЦ
Автор: Анна Лебедева