Он стоял у раковины и мыл посуду.
Широкоплечий, неприлично довольный. Вода шумела, пенясь над тарелкой, из которой они только что молча ели пасту. Игорь что-то напевал себе под нос — нелепый мотивчик, от которого у Алисы внутри все сжималось в холодный, тугой комок.
Десять лет брака, за которые он ни разу (она мысленно прокрутила эту ленту, даже в мелочах — ни разу) не вымыл посуду. Без ее вздохов. Без ее «Игорь, ну пожалуйста». Без ее стояния у мойки с многозначительным, измученным видом. Его стандартной реакцией было буркнуть «сейчас» и уткнуться в телефон. А она, стиснув зубы, сама оттирала сковородку.
А теперь — вот он. Напевает. Споласкивает чашку. Ставит ее в сушку с аккуратным, приторно нежным звоном.
Это было неестественно. Неправдоподобно. Будто их кот вдруг начал жарить яичницу.
Алиса медленно вытирала стол влажной тряпкой, проводя по одной и той же кляксе от соуса. Круг. Еще круг. Она ловила себя на том, что ненавидит эту кляксу, пасту, тихое посвистывание мужа.
— Что такое? — спросила она, и ее собственный голос прозвучал чужим, плоским. — Премьер-министром назначили? Или на конференцию в Дубай все-таки утвердили?
Он обернулся. Улыбка. Широкая, белозубая, та самая, от которой когда-то замирало сердце. Теперь она казалась наклеенной маской.
— Понял, что ты устала, — голос у него был бархатный, заботливый. Слишком заботливый. — Решил помочь. Нельзя же все на тебя взваливать.
Взваливать. Слово, которое он произносил, только когда чувствовал себя виноватым. После того, как сорвал на ней зло из-за проваленного проекта. После ссоры со свекровью, где Алиса была «крайней». После того, как забыл про их годовщину.
Она перестала вытирать стол. Посмотрела на его спину. На дорогую, отутюженную рубашку, которая вдруг оказалась ему мала. Он расправил плечи, демонстрируя ей, как усердно трудится.
— Ты никогда не моешь посуду, если не виноват, Игорь.
— Что? — он притворно не расслышал, включив воду громче.
— Я сказала: ты никогда просто так посуду не моешь! — ее голос дрогнул, сорвался на высокой ноте. Проклятье.
Вода выключилась. Он медленно повернулся, вытирая руки полотенцем. Театральный жест.
— Может, я просто решил стать лучше? — он пожал плечами. — Стать… внимательнее. Ты же всегда говорила, что тебе не хватает помощи по дому.
— Помощи — да. Но не этого… цирка.
Он фыркнул, отбросил полотенце на столешницу.
— Алис, ну вот всегда так. Я стараюсь, а ты… Ну ты же знаешь, какой у меня завал на работе. Голова кругом. А тут выдалась минутка — я решил…
— У тебя пахнут пальцы, — перебила она его. Тихо. Четко.
Он замер. На его лице — на секунду — мелькнуло что-то животное, испуганное. И тут же исчезло, заместившись маской праведного гнева.
— Что?
— Пальцы. От них пахнет мылом. Слишком сильно пахнет. Ты смываешь с них чужой парфюм.
Она видела, как сжались его челюсти. Как взгляд стал тяжелым, колючим.
— Ты рехнулась? — его голос снова стал привычным — резким, раздраженным. — Какие еще духи? Я весь день в офисе, пахнет офисом, потом, стрессом! Извини, что не соответствую твоим парфюмерным стандартам!
Он шагнул к ней. Большой, сильный. Его рост всегда был оружием. Она не отступила.
— Это не офис, Игорь. Это «Шанель Коко». Я этот запах знаю. У Вики из твоего отдела такой.
Молчание. Густое, липкое, как смола. Оно длилось вечность. Он смотрел на нее, и она видела, как в его глазах лихорадочно идет работа: отрицать? признавать? злиться?
Он выбрал первое. С презрительной усмешкой.
— Вика? Серьезно? Ты ревнуешь меня к Вике? — он покачал головой, изображая жалость. — Алис, ну она же… она просто коллега. Веселая, безбашенная. С ней можно расслабиться, поговорить о чем-то легком. Не о том, какая скидка в «Ашане» или почему у Сони опять тройка по математике.
Каждая фраза — как удар хлыстом. Продуманный, точный.
— Она — «легкое», а я — «Ашан» и тройки? — Алиса слышала, как трещит ее собственный голос.
— Ну не ври, тебя же ничего больше не интересует! — взорвался он. — Ты погрязла в этом своем дизайне, в этих вечных проблемах! С ней я могу поговорить об искусстве, о путешествиях, о чем-то возвышенном! Она… она другая!
И тогда он произнес это. Сначала тихо, почти шепотом, срываясь. Потом громче, оправдываясь, уже не перед ней, а перед самим собой.
— Я просто хотел попробовать другое.
Воздух выстрелил. Комната поплыла. Алиса стояла, не дыша, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Попробовать другое. Как новый сорт сыра. Как вино. Как будто она — это надоевший йогурт в холодильнике.
Он сказал это. Вслух. Признал. Не в подробностях, но в сути. Сути, которая была ужаснее любой подробности.
Он смотрел на нее, ожидая истерики, слез, упреков. Того, что он сможет парировать, забросать ее же «недостатками».
Но Алиса не закричала. Не заплакала.
Она сделала шаг назад. Потом еще один. Ее лицо было белым, как стена за его спиной.
— Понятно, — произнесла она так тихо, что он еле расслышал. — Другое.
Она развернулась и вышла из кухни. Ее шаги были беззвучными по ковролину в прихожей.
Он остался один. С чистой раковиной. С вымытой посудой. И с нарастающим, глухим страхом — эта тишина была страшнее любого крика.
***
Тишина в квартире была тяжелой — будто после взрыва, когда звук уже ушел, а давление все еще давит на перепонки. Алиса сидела в темноте спальни, уставившись в одну точку. Слова Игоря — «попробовать другое» — висели в воздухе, как ядовитый газ. Они не вызывали боли. Только холод, ледяной и обездвиживающий.
Он попытался зайти — через час. Стукнул в дверь, не решаясь открыть.
— Алис… Давай поговорим.
Молчание в ответ было красноречивее любых криков.
Утром он разыгрывал спектакль «нормального мужа». Громко чистил зубы. Налил себе кофе. Движения его были резкими, угловатыми — он злился. Злился на нее за ее тишину, за ее холод. За то, что она не дала ему закончить его грязный маленький спектакль с мытьем посуды.
Алиса наблюдала за ним из-за угла, превратившись в тень в собственном доме. Она видела, как он украдкой проверяет телефон, лицо озаряется глупой улыбкой — и тут же хмурится, когда он вспоминает о ней. О надоевшей жене. Об «Ашане» и тройках.
Вечером он пришел раньше обычного. С пирожными. Еще одна уловка. Дешевая, как его оправдания.
Соня, их семилетняя дочь, сидела за кухонным столом и раскрашивала единорога. Ярко-розового.
— Папа! Ты принес сладкое! — ее голосок прозвучал как колокольчик в замершей тишине.
— Да, солнышко, — Игорь поставил коробку на стол, бросил осторожный взгляд на Алису. Она стояла у плиты, помешивала суп. Спокойно. Смертельно спокойно.
Он решил атаковать первым. На своем поле. С позиции «взрослого».
— Алис, давай все-таки обсудим вчерашнее. Без истерик. Мы же взрослые люди. Я ошибся — да, признаю. Но мы можем все исправить. Сесть и спокойно поговорить.
Он произнес это с такой снисходительной уверенностью, будто предлагал починить сломанный стул. «Ошибся». Словно перепутал поворот на трассе. Не переспал с коллегой.
Алиса медленно отложила ложку. Повернулась. Ее лицо было маской. Но глаза… глаза горели холодным синим огнем. Она посмотрела на него, потом на дочь. На ее доверчиво склоненную над рисунком головку.
— Соня, — голос Алисы был тихим, ровным, будто она читала сказку. — Папа говорит, что он просто ошибся. Как когда ты поставила пятно от фломастера на мою новую блузку. Помнишь, мы ее отстирали, и пятно почти не видно?
Соня подняла на нее большие глаза, кивнула.
— Почти, — повторила Алиса и медленно перевела взгляд на Игоря. — Только твоя ошибка, дорогой, не пятно. Это — дыра. И ее не застирать.
Она сделала шаг к столу. Рука ее не дрожала. Она достала из кармана домашних брюк свой телефон. Разблокировала его. Не глядя на экран, положила его перед Соней. Прямо на ее раскраску.
Игорь замер. Он не понимал. Что она делает?
— Сонечка, — Алиса присела рядом с дочерью, их головы оказались рядом. Ее голос стал мягким, проникновенным, страшным в этой своей мягкости. — Папа хочет попробовать «другое». Посмотри, какое это «другое».
И она провела пальцем по экрану. Прокрутила.
Игорь увидел. Увидел знакомые строки. Яркие, цветные скриншоты мессенджера. Его переписку с Викой. Его же слова — пошлые, самоуверенные, наполненные плохо скрываемым желанием. Его глаза побежали по строчкам, которые он писал вчера, позавчера, неделю назад… Пока его жена выбирала ту самую люстру.
— Алиса! — его голос сорвался на фальцет. — Что ты делаешь?! Это же ребенок!
Он рванулся вперед, чтобы вырвать телефон. Но Алиса была быстрее. Она не убирала его. Она просто положила руку на плечо дочери, придерживая ее. Защищая? Или не давая ей убежать от этого ужаса?
Соня смотрела на экран. Медленно. Внимательно. Она еще не все понимала — значения некоторых слов, намеков. Но тон… Тон она понимала прекрасно. Она видела, как папа, ее сильный, смешной папа, пишет какие-то странные, восторженные слова другой тете. Называл ее «зайкой», «солнышком» — теми же словами, что и ее, Соню. Говорил, что соскучился. Что хочет ее обнять.
— Папа… — тихо произнесла Соня. И в ее голосе было не детское недоумение, а что-то другое. Разочарование. Боль. — Это… это твоя работа? Ты пишешь про «скучные вечера»? Про нас?
Игорь стоял, как истукан. Его мир, такой прочный и удобный, рушился со звуком хрустящей кости. Он смотрел на испуганное, потерянное лицо дочери. На ее глаза, в которых отражались его собственные, уродливые слова. Он искал гнев на лице жены — и не находил. Только пустоту. И холодное, безразличное ожидание.
— Выйди, — прошипел он Алисе. — Выйди, черт возьми! Мы поговорим без нее!
— Нет, — просто сказала Алиса. Она подняла глаза на него. — Ты хотел «легкого» разговора? Вот он. Самый честный разговор за последние годы. Говори. Объясни дочери, что такое «другое». Объясни ей, почему ее папа пишет другой тете, что его собственная дочь — это «проблема», от которой он устал.
Она не кричала. Она выставляла ему счет. И свидетелем была его кровь. Его плоть и кровь.
Соня вдруг всхлипнула. Одна-единственная, предательская слеза скатилась по ее щеке и упала на розового единорога, расплывшись мутным пятном.
Этот звук — этот тихий, детский всхлип — добил его окончательно. Вся его самоуверенность, все его мужское чванство рассыпалось в прах. Он отшатнулся. Его взгляд метался от дочери к жене, от жены к скриншотам на экране.
Он был разоблачен. Приговорен. И палачом была не Алиса.
Он сам. Читать продолжение>>