Слёзы неожиданно навернулись, будто изнутри выдавливались. Она шмыгнула носом, провела тыльной стороной ладони по щеке, чувствуя, как кожа натянулась от солёной влаги. За окном тот же двор: серые стены, ржавые качели, бабушки на лавочке, перебирающие чужие судьбы, как старые бусы. Всё как всегда, только деда больше нет.
И в этом «нет» открылась пустота, которую она раньше не замечала. Он был единственным, кто не спрашивал с укором: «Ну и зачем развелась?» Он приезжал с пирогом, когда Артёмка болел, и, поставив сумку с картошкой на пол, говорил тихо, почти шёпотом, будто делился тайной:
— Живи для себя, Люська. Не для других.
Она теперь вспомнила, как он каждый год весной, после продажи урожая, шёл в банк всё том же потрёпанном пиджаке, с тростью, которую сам выстругал. Копил тридцать лет, на чёрный день.
Вечером Сергей вошёл, скинул куртку на стул.
— Ну что, ужин есть?
— Есть, — ответила она. — Дед больше не с нами.
Он замер. На лице ни тени сочувствия, только лёгкое раздражение, будто его оторвали от важного дела.
— И?
— Оставил мне деньги. Пятьсот тысяч.
Сергей медленно сел, налил воды из-под крана не в стакан, а прямо в рюмку, будто это был коньяк и выпил.
— Так, всё отдай моей матери.
Слова ударили неожиданно. Она даже не поняла сначала
— Что значит «отдай»? Серёж, ты перегрелся на работе?
— Ну, она же больная. Лекарства одни сколько стоят, а Ирина без работы, сама знаешь…
— Это мои деньги, Серёж.
— Ты моя жена, — сказал он коротко, потом добавил с нажимом, как будто это было доказательством: — Ты что, Людка, бредишь? Эти деньги голову вскружили, в семье всё общее. А значит, и мои тоже.
— Нет, — сказала она. — Это наследство моего деда.
— А я что — чужой?
— Ты муж, но это не твоё.
Он встал, подошёл к окну. Молчал. Она смотрела на его спину — широкую, надёжную, как казалось раньше и вдруг поняла: это не защита. Это стена.
— Тогда подавай на развод, — сказал он, не оборачиваясь.
— Серёж…
— Или отдаёшь, или уходишь. Выбирай. Мне жадная не нужна, которая думает только о себе.
Из приоткрытой двери выглянул Артём.
— Мам, а что случилось?
— Ничего, сынок, — тихо сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Иди делай уроки.
Он кивнул и закрыл дверь.
Она доела молча. Потом пошла мыть посуду. Руки дрожали, слёз не было. За спиной Сергей громко включил телевизор.
Утром зазвонил телефон. Нина Семёновна.
— Люда, привет! Слышала, Сергей сказал — дед оставил тебе деньги!
— Ты ж старушку не бросишь в беде? Я же больная! Лекарства дорогие…
— Это наследство, — тихо ответила Людмила. — Мне.
— Как это тебе? Ты же с Серёжей! А он мой сын!
— Но дед мне оставил, что вы прицепились к этим деньгам?
— Ну, ты же не жадная? — голос стал слезливым, хриплым, как будто она уже плакала. — Я же старая… Одинокая…
Людмила положила трубку, выключила звук и пошла заваривать чай. Вскипятила воду, достала чайник — тот самый, что дед подарил на свадьбу. «Пусть хоть что-то от меня останется».
***
На работе коллега, вытирая руки о фартук, спросила:
— Ты как?
— Да нормально.
— А с мужем?
— Пока живём.
— Слышала, у тебя наследство?
— Да.
— Ну, отдашь, наверно?
— Почему?
— Ну… он же муж! И мать больная…
Людмила не стала объяснять. Просто взяла швабру и пошла мыть коридор. Вода в ведре была тёплая, мыльная, как всегда. Но сегодня она чувствовала каждую каплю на руках — как будто впервые.
Вечером Сергей снова заговорил.
— Ну что, решила?
— Решила.
— И?
— Я не отдам.
— Тогда завтра подаю на развод.
— Хорошо.
Он молчал. Потом зло буркнул:
— Ты думаешь, я с тобой останусь? После такого?
— Нет, — сказала Людмила. — Я думаю, ты уйдёшь.
Он встал, хлопнул дверью так, что на кухне задребезжала посуда.
А она впервые за шесть лет брака не испугалась одиночества. Потому что поняла простую вещь: лучше быть одной, чем чужим кошельком.
На следующее утро в дверь постучали. Не вежливо, а с той уверенностью, будто стучат в собственную квартиру. Людмила открыла.
На лестничной площадке стояла Нина Семёновна в сером платке, плотно повязанном под подбородком, и с авоськой, из которой торчал батон и пакет молока. За ней — Ирина, в потёртой джинсовой куртке, пальцы всё ещё скользили по экрану телефона, будто реальный мир был лишь фоном к её переписке.
— Ну, вот и мы! — сказала свекровь и, не дожидаясь приглашения, шагнула внутрь, будто боялась, что дверь могут захлопнуть. — Решили поддержать, как-никак родные.
Ирина кивнула, не поднимая глаз:
— Привет, Люда. Как ты?
— Нормально, — ответила Людмила, отступая на шаг, будто защищая пространство.
Нина Семёновна уже снимала платок, оглядывая кухню — не с сочувствием, а с оценкой: что можно взять.
— А с деньгами как? — спросила она, будто речь шла не о наследстве, а о зарплате, которую надо сдать в общий котёл.
— Это наследство, — тихо сказала Людмила. — От деда. Мне.
— Как это — тебе? — Ирина наконец убрала телефон, и в её голосе прозвучало не удивление, а лёгкое негодование, будто Людмила нарушила давно установленный порядок. — Ты же с братом! А мы — одна семья!
Людмила глубоко вдохнула. Вчера она ещё пыталась оправдываться. Сегодня — нет.
— Я не против помочь… если будет нужно.
— Вот и умница! — свекровь уже сидела за столом. — Я же старая! Лекарства одни — три тысячи в месяц! А пенсия — десять! Куда деваться?
Она выложила на стол три пузырька, один с ободранным ярлыком, другой с трещиной по боку.
— Видишь? Это на месяц. Без этого... А кто меня спасёт? Соседка?
— Может, где-то дешевле… — осторожно предположила Людмила, чувствуя, как голос дрожит не от страха, а от усилия не сорваться.
— Да где дешевле?! — всплеснула руками Нина Семёновна, и в этом жесте было столько отчаяния и привычки к жалобе, что Людмила на миг смутилась. — В аптеке у метро? Там ещё дороже! А мне — старой… Кто поможет?
Ирина тем временем открыла хлебницу, вытащила батон.
— Одолжу, потом куплю, — сказала она, как будто это было само собой разумеющимся.
Из приоткрытой двери выглянул Артём.
— Мам, а можно мне…
— Иди делай уроки, — тихо сказала Людмила, и в этом «иди» прозвучало не раздражение, а защита — от всего, что происходило здесь.
***
Вечером Сергей пришёл с работы. Не поздоровался, снял кроссовки прямо в коридоре, они громко шлёпнули на пол, будто он нарочно хотел нарушить тишину.
— Ну что, поговорила с мамой?
— Поговорила.
— И?
— Я не отдам.
Он встал, подошёл к окну. Молчал долго. Потом, не оборачиваясь:
— Ты понимаешь, что я уйду?
— Понимаю.
— И что Артём останется один?
— Он останется со мной.
— А я?
— А ты с мамой и с Ириной.
Впервые она не сказала это с обидой. Просто как факт и, видимо, именно это его и рассердило больше всего.
***
На следующий день Нина Семёновна пришла снова. Без звонка, без стука — просто повернула ручку. К счастью, Людмила не заперла дверь.
— Ну, как деньги делить будем? — спросила она, садясь за стол, как будто жила здесь всю жизнь и только что вышла на кухню за чаем.
— Нет денег, — сказала Людмила, и в этом «нет» уже не было колебаний.
— Как это нет? Они же есть!
Свекровь встала, подошла ближе. В глазах — не злоба, а растерянность: как так, ведь всё всегда было по-другому?
— Ты думаешь, Серёжа с тобой останется?
— Он уже сказал — уйдёт.
— Пусть уходит, — махнула рукой Нина Семёновна, но в этом жесте была не сила, а усталость. — А Артём? — вклинилась Ирина, впервые за всё время глядя прямо в глаза. — Ты его одна растить будешь?
— Растила и буду.
— Ну, конечно… — съязвила свекровь, поправляя платок, будто прячась за него. — Одна, без мужа, без денег…
— Зато с совестью, — ответила Людмила.
Вечером позвонила подруга Оля.
— Ты чего натворила? — сразу спросила она, и в голосе — не осуждение, а тревога. — Сергей всем рассказывает: ты жадная!
— Я не жадная. — Я просто… не ресурс.
— Ну, отдала бы часть… Что тебе стоит?
— Ага, разбежалась и отдала. Я что по твоему больная на голову? Что вы все ко мне прицепились.
Оля помолчала. Потом тихо:
— Люда… муж важнее.
Она промолчала.
— …Ладно. Делай что хочешь. Только знай — Сергей теперь тебя не простит.
— А я и не прошу.
***
Утром Артём спросил, глядя прямо в глаза, как смотрят дети, когда чувствуют, что мир рушится:
— Мам, а папа уйдёт?
— Да.
— А ты?
— Я останусь.
Она присела на корточки, взяла его за плечи. В его глазах — страх, но и доверие. Оно было тяжелее любого наследства.
— Ты — мой сын.
Он обнял её крепко, как умеют только дети — будто пытаясь защитить её.
— Я с тобой, мам.
Вечером Сергей пришёл, сел за стол. Не снял куртку.
— Ну что, последний шанс.
— Нет.
— Тогда завтра подаю на развод.
— Хорошо.
— И забираю Артёма.
— Нет, он остаётся со мной.
— Посмотрим, что суд скажет.
— Посмотрим.
Он встал, зашёл в комнату. Через минуту вынес сумку на колёсиках — ту самую, что брали в отпуск, когда Артём был маленький.
— Я ухожу.
— Уходи.
Дверь хлопнула. Она сидела и думала: *«Живи для себя, Люська»*.
Людмила встала рано. Свет едва пробивался сквозь замерзшие узоры на окне. Она натянула старую куртку, взяла паспорт, письмо от нотариуса.
Артём спал, свернувшись калачиком, прижав к груди потрёпанного плюшевого волка — того, что дед привёз из поездки в Вологду. Она постояла у двери, глядя на него, и впервые подумала не: *«Что будет с ним без отца?»
И вышла, оставив на холодильнике записку: «Ушла по делам. Вернусь к обеду».
В банке сказали: «Без нотариуса не оформим».
В нотариальной конторе было тепло, пахло кофе и старой бумагой — той, что впитала в себя чужие судьбы. За столом сидела женщина в очках, с аккуратной причёской и короткими ногтями, без лака. Она слушала молча.
— Хотите оформить как личное имущество? — спросила она, листая папку.
— Да.
— И часть на счёт сына?
— На образование.
— Понимаю, — сказала нотариус и протянула лист. — Подпишите здесь.
Людмила взяла ручку. Рука не дрожала. Подпись вышла чёткой, почти резкой — как будто она не подписывала документ, а ставила точку.
— Готово, — сказала женщина, ставя печать. — Теперь это ваше. По закону и по совести.
Дома Людмила сразу пошла в комнату и положила документы в синюю папку.
***
Вечером зазвонил телефон. Сергей.
— Ну что, решила?
— Решила.
— И?
— Деньги оформлены. По закону — мои.
— Как это — твои? — в голосе прозвучало не возмущение, а растерянность: будто земля ушла из-под ног.
— Вот документы. Хочешь — посмотри.
Он замолчал. Потом — голос стал тише, но твёрже:
— Ты что, думаешь, я с тобой останусь, после всего этого?
— Нет, — сказала она. — Я думаю, ты уйдёшь к тем, кто делится без спроса.
— А Артём?
— Останется со мной.
— Посмотрим!
— Посмотрим.
***
Через два дня он пришёл.
— Ну, где деньги? — бросил Сергей, входя.
— Вот, — сказала Людмила и протянула синюю папку.
Он пробежал глазами, бросил на стол.
— Это что за ерунда?
— Это закон. Наследство и личное имущество, не делится при разводе.
— А я что — чужой? — спросил он, и в этом вопросе вдруг прозвучало что-то детское: обида, будто его лишили права, которое он считал неоспоримым.
— Ты — бывший муж.
— Ты с ума сошла! — взвизгнула Нина Семёновна. — Мы же семья!
— Вы — его семья, — спокойно ответила Людмила. — А я — нет.
Ирина молчала. Только пальцы сжали телефон крепче.
— А Артём? — наконец выдавила она.
— Растила одна и буду.
— Ну, конечно… — съязвила свекровь, но в голосе уже не было прежней уверенности, только усталость.
— Одна, без мужа…
Сергей молчал. Потом зло бросил:
— Ладно. Делай что хочешь. Но знай — ты останешься одна.
— Я уже одна, — ответила она.
Он повернулся к матери:
— Пошли.
Дверь хлопнула так, что на кухне задребезжала чашка.
Артём вышел из комнаты.
— Мам, они ушли?
— Ушли.
— А вернутся?
— Нет.
— А ты?
— Я останусь.
Он подошёл, обнял её.
— Я с тобой, мам.
На следующий день зашла Оля с пакетом яблок.
— Ну как ты?
— Нормально.
— А с деньгами?
— Оформила. По закону.
— И что Сергей?
— Ушёл.
— А ты не жалеешь?
Людмила помолчала, глядя в окно. За стеклом капли таяли, стекая вниз, как слёзы, которые больше не нужно прятать.
— Жалею, что думала: если я буду отдавать меня полюбят.
— А теперь?
— Теперь знаю: меня полюбят, когда я перестану бояться быть собой.
Оля кивнула, налила себе чай. Просто сидела рядом — и этого было достаточно.
***
Через неделю звонок. Сергей.
— Мама в беде! Нужны деньги!
— У тебя есть сестра, — сказала Людмила. — Пусть делится.
Он замолчал. Потом — тихо, почти шёпотом:
— Ты жестокая.
— Нет, — ответила она.
Положила трубку. Больше не включала звук.
Вечером зашла соседка снизу — та самая, что всегда поливала цветы, когда Людмила уезжала.
— Слышала, Сергей ушёл?
— Да.
— Говорят, устроился дворником.
— Правда?
— Да. А мать живёт у Ирины — та сдала комнату, чтобы выжить.
— А как они?
— Ругаются каждый день. Ирина говорит — мать «на шее сидит». А мать, что Ирина «жадная».
Людмила кивнула с грустью.
— Ну, пусть делят между собой то, что сами нажили.
Артём делал уроки за кухонным столом. Вдруг поднял глаза:
— Мам, а дед знал, что так будет?
— Не знаю, — сказала она, гладя его по голове. — Но он сказал: «Живи для себя».
— А ты живёшь?
— Да, — улыбнулась Людмила. — Впервые — по-настоящему.
Вечером Людмила сидела у окна. На стене фото деда. Рядом школьная фотография Артёма.
Мальчик подошёл, заглянул в её телефон.
— Мам, а деньги целы?
— Целы.
— А на что потратим?
— На твоё образование. Может, летом на море съездим.
Конец.
Интересно Ваше мнение.
Благодарна за каждую подписку на канал.