Телефон зазвонил в семь утра. Я ещё спала, Толик храпел рядом, накрывшись одеялом с головой. За окном едва светало, по стеклу стекали капли дождя. Суббота, выходной, первый день за неделю, когда можно было поспать.
Я нащупала трубку на тумбочке, не открывая глаз, посмотрела на экран сквозь сон. Мама. В семь утра. В субботу.
Что-то случилось? Сердце екнуло. Я быстро приняла вызов.
— Алло? Мам, что-то случилось?
— Зарплата у тебя была вчера! — голос матери резал слух, холодный, обвиняющий, без намёка на утреннее приветствие. — Почему до сих пор ни копейки не перевела?
Я села в кровати, протёрла глаза. Толик зашевелился, недовольно буркнул что-то.
— Мам, с чего я вообще должна тебе переводить деньги?
— Как с чего?! — голос повысился. — Мы же договаривались! Сейчас ты мне помогаешь, потом очередь Риты придёт!
Я глубоко вздохнула, пытаясь проснуться окончательно. Договаривались. Конечно. Только я этого совершенно не помню. И уж тем более не подписывалась содержать мать.
— Мам, послушай. Кому ты отдала квартиру бесплатно — с того и проси теперь деньги.
В трубке повисла тишина. Долгая, тяжёлая. Потом прозвучал ледяной голос, каждое слово как пощёчина:
— Или ты переводишь мне двадцать тысяч каждый месяц, или я тебя знать не желаю. Выбирай, дорогая.
Гудки. Она бросила трубку.
Я сидела на кровати, держала телефон в руке и смотрела в одну точку. Толик повернулся ко мне:
— Что случилось?
— Мать требует денег. Каждый месяц ей платить я должна.
Он сел, потёр лицо ладонями.
— За что?
— За то, что она Ритке отдала квартиру бесплатно. А я теперь я должна её содержать.
Толик выругался. Я тоже хотела, но не стала. Просто встала, пошла на кухню, включила чайник. Думала: может, проще перевести эти двадцать тысяч? Один раз. Чтобы отстала. Но прекрасно понимала — она не остановится. Никогда не останавливалась.
В детстве разница между нами с Риткой — всего год — казалась пустяком. Мы росли в одной комнате, спали на двухъярусной кровати: я наверху, она внизу. Носили одинаковые платья, которые шила бабушка. Ходили в одну школу, правда, в разные классы.
Но с возрастом этот год превратился в пропасть.
Маленькая Ритка была актрисой от бога. Стоило маме попросить её убрать игрушки или помыть посуду, как у неё тут же начинал болеть живот. Или голова кружилась. Или ноги подкашивались.
— Мамочка, мне так плохо, — стонала она, прижимая руку к животу и изображая страдание на лице.
Мать тут же бросалась к ней:
— Ложись, доченька, отдохни. Сейчас чай с мёдом принесу.
А потом поворачивалась ко мне:
— Алёна, ты хоть здоровая, сильная. Помоги ка матери. Уберись в комнате, помой посуду, полей цветы.
Я пыталась возразить:
— Но это же Риткины игрушки разбросаны!
— Не наговаривай на сестру! Если ты здоровая как лошадь, не значит, что она обязана пахать вместе с тобой!
Ритка, довольная, уползала под одеяло и строила мне рожицы, когда мать отворачивалась. А я, сжав зубы от обиды, собирала её кукол, мыла её чашку, убирала её постель.
Так мы выучили роли с самого детства: одна добивается всего жалостью и слезами, другая привычно терпит и работает за двоих.
Прошли годы. Мы выросли, пошли в институт. Я — на бухгалтера, Ритка — на менеджера по туризму. Она бросила через год, сказала, что не её. Устроилась продавцом-консультантом в магазин одежды.
Но искусство нытья она отточила до совершенства.
Я помню, как однажды пришла к родителям в гости. Ритка стояла перед открытым шкафом, перебирала вешалки с одеждой и причитала:
— Ма, мне совершенно нечего надеть! Вообще ничего!
Мать растерянно смотрела на шкаф, набитый платьями, джинсами, кофтами.
— Как нечего? Мы же тебе куртку новую купили месяц назад! И свитер!
— Это же старьё уже! — драматично округлила глаза Ритка. — Все уже такие ходят! Мне нужно что-то новое, модное!
Мать тут же сникала, начинала оправдываться:
— Ну извини, доченька, денег сейчас мало. Но на следующей неделе зарплата, купим что-нибудь.
Я молча наблюдала со стороны. Сценка повторялась из раза в раз — и каждый раз работала безотказно.
Когда Ритке хотелось новую одежду — получала одежду. Когда не хотела ехать на дачу полоть грядки — «у неё ножки устали, она вчера так много ходила». Меня отправляли копать картошку: «Ты же сильная, здоровая, поможешь бабушке».
Так из детских капризов младшей постепенно вырастала привычка к полной безответственности. И твёрдое убеждение, что мир вокруг обязан ей помогать, давать, прощать.
Мы обе вышли замуж почти в один год. Я — за Толика, инженера с завода, спокойного, надёжного, с руками из правильного места. Ритка — за Валерика, который работал грузчиком на складе, но вечно мечтал открыть своё дело. Правда, дальше мечтаний дело не шло.
Мы с Толиком сразу решили: нужна своя квартира. Любой ценой. Жили в съёмной однушке, экономили на всём. Не ходили в кафе, не покупали новую одежду, не ездили в отпуск. Каждую копейку откладывали на первоначальный взнос.
Через пять лет мы накопили достаточно. Взяли ипотеку на двадцать лет. Въехали в свою крошечную однушку на самой окраине города. Тридцать два квадратных метра, но свои. Наши.
Ритка с Валериком продолжали снимать. Жаловались постоянно: хозяйка квартиры вредная, соседи шумные, район плохой, денег на своё жильё не хватает. Но каждое лето они ездили на море. В Турцию, в Египет. Фотографии выкладывали в соцсети: пляж, коктейли с зонтиками, закаты, шведский стол.
— Ну и живи в съёмной, — не выдерживала я, глядя на очередное фото с пляжа. — Мы тоже когда-то копили, экономили, не ныли же.
Ритка обижалась:
— Легко тебе говорить. У тебя уже квартира есть. А мама могла бы нам помочь, но ей только себя жалко. Всю жизнь только о себе думает.
Я промолчала. Потому что мать никогда мне не помогала. Ни копейки не дала на первоначальный взнос. Сказала: «Сами взрослые, сами и разбирайтесь».
Когда умер отец, а через полгода и бабушка, у матери в руках оказалось сразу две квартиры. Своя трёшка и бабушкина однушка в старом панельном доме.
Мы с Риткой думали, что мать продаст одну квартиру или разделит наследство между нами. Но она собрала нас обеих и заявила твёрдо:
— Жить хочу для себя! Буду бабушкину квартиру сдавать. На аренду проживу, дополнение к пенсии мне будет.
Ритка тогда хитро прищурилась и мечтательно протянула:
— Ну ничего. Всё равно нам потом эти квартиры достанутся. Я свою часть сразу продам и куплю двушку в хорошем районе. В центре, с ремонтом.
Я промолчала. Мне не нравилось, как она уже делила то, что ещё даже не получила. Считала чужое.
Мать сдавала бабушкину квартиру несколько лет. Жила спокойно, ни в чём себе не отказывала. Мы виделись редко, по праздникам. Она не спрашивала, как мы живём, как справляемся с ипотекой. Говорила только о себе: где отдыхала, что купила, какие у неё планы.
Прошло десять лет с момента, как мы взяли ипотеку. Десять лет я переводила банку по тридцать тысяч рублей каждый месяц. Без задержек, без пропусков.
Но квартира была наша. Ещё десять лет — и выплатим полностью. Я каждый раз, глядя на график платежей, думала: потерпим. Потом заживём.
Ритка продолжала снимать. И жаловаться. На работу, на маленькую зарплату, на мужа, на жизнь. На то, что у всех вокруг есть своё жильё, машины, дачи, а у неё ничего.
— Мы тоже копили, — говорила я ей. — Никто нам не помогал. Сами всего добились.
— Легко тебе говорить, — огрызалась она. — У тебя муж нормально зарабатывает. А Валерик еле-еле. Если бы мама помогла нам, мы бы давно купили свою квартиру!
Валерик действительно зарабатывал немного. Но на море хватало, вообще-то. Каждый год. И на новый телефон Ритке. И на очередную сумочку.
Однажды в субботу я решила устроить генеральную уборку. Толик уехал на работу, сын гостил у свекрови до вечера. Я мыла окна, когда в дверь позвонили.
Открыла — на пороге стояла мать. В лёгком плаще, с огромной сумкой, с таким лицом, будто пришла объявить что-то важное.
— Привет, мам. Заходи. Чай будешь?
Она прошла в квартиру, даже не разувшись, прошла прямо в гостиную, села на диван. Я проводила её взглядом, удивлённо подняла брови.
— Случилось что-то?
— Я выселила жильцов из бабушкиной квартиры, — сказала она, глядя на меня в упор. — Ритка с Валериком туда переедут жить. Бесплатно. Пусть живут, копят деньги на ипотеку, вставать на ноги будут.
Я замерла с тряпкой в руках.
— Бесплатно? То есть вообще бесплатно? Без аренды?
— Ну конечно. Они же мои дети. Им нужна помощь.
Я медленно выдохнула. Положила тряпку на подоконник.
— Твоё дело, мам. Твоя квартира — делай, как знаешь.
Я правда так думала. Её квартира, её решение. Пусть отдаёт, кому хочет.
Но удар был совсем не в этом.
Мать откинулась на спинку дивана, скрестила руки на груди и произнесла спокойно:
— А содержать меня теперь будешь ты. Каждый месяц. Двадцать тысяч.
Я не поняла сразу.
— Что?
— Ты будешь мне помогать деньгами, — повторила она медленно, словно объясняла дятлу. — Каждый месяц по двадцать тысяч. Я же не могу с Риты брать аренду, она копит на ипотеку. А жить мне на что-то надо. Пенсия маленькая. Я привыкла, что получаю деньги с квартиры второй.
— Почему я?! — голос мой сорвался, я даже не пыталась сдержаться. — Мама, мы вообще-то тоже платим ипотеку! По тридцать тысяч каждый месяц! Ещё десять лет платить!
— А кто ещё мне может деньги давать? — она удивлённо подняла брови. — У тебя зарплата стабильная, хорошая. Работаешь бухгалтером, не бедствуешь. Квартира своя есть.
— Мы выплачивали десять лет! — я почти кричала. — Десять лет! Без твоей помощи, между прочим! Ты нам ни копейки не дала! Ни на первоначальный взнос, ни на ремонт, ничего!
— А Ритке живётся хуже, — отрезала мать. — У неё ничего нет. Ей помощь нужнее. Ты уже на ноги встала, теперь помоги матери.
Снова. Снова этот приём. «У одной всё есть, у другой ничего». Как в детстве, когда я убирала чужие игрушки, а Ритка лежала под одеялом. Только теперь игрушки стали квартирами и деньгами.
— Мам, я не буду тебе платить, — сказала я твёрдо, глядя ей в глаза. — Ты отдала квартиру Ритке бесплатно — вот пусть она тебе и помогает деньгами.
Мать встала, схватила сумку. Лицо побелело от злости.
— Не знала, что вырастила такую бессердечную дочь! Эгоистку! Наглую, хабалистую...
Она пошла к выходу, я не останавливала. У порога она обернулась:
— Пожалеешь! Ещё придёшь на коленях просить прощения! Я твоя мать!
Хлопнула дверью так, что задрожали стёкла в окнах.
На следующий день она позвонила. Рано утром. Требовала деньги. Говорила, что я обязана, что это мой долг, что так не поступают. Я отказалась и положила трубку.
Через день позвонила снова. И снова. Каждый день.
Потом подключилась Ритка.
— Алён, ну ты чего? — голос её был сладкий, просительный. — Не будь жадной! Это же мама! Ей помощь нужна!
— Пусть с тебя арендную плату берёт, — ответила я. — Ты же бесплатно квартиру получила.
— Мы копим на ипотеку! — взвизгнула она. — Это мой единственный шанс встать на ноги! Мы с Валериком быстро накопим, съедем, а ты потерпи немного! Ну ужметесь немного!
— Потерпи, — усмехнулась я. — Конечно. Я уже десять лет терплю и плачу за свою квартиру. А ты бесплатно живёшь и ещё требуешь, чтобы я мать содержала.
— Это ты просто завидуешь! — закричала Ритка. — Всегда завидовала, что меня больше любят! Что я маме роднее!
— Поплачь ещё, — бросила я. — Может, мама квартиру на тебя и оформит в придачу.
Положила трубку.
Звонки продолжались две недели. Каждый день. То мать, то Ритка, то снова мать. Иногда вместе, по очереди. Требовали, обвиняли, угрожали, манипулировали.
— Ты пожалеешь!
— Я тебя вычеркну из завещания!
— Ты плохая дочь!
— У тебя совесть есть вообще?!
Я слушала, молчала, клала трубку. Толик предлагал заблокировать, но я не могла решиться. Всё-таки мать. Сестра.
А потом Ритка позвонила в час ночи. Под градусом. Орала в трубку, что я др..янь, что всегда была такой, что мать из-за меня плачет.
Я дослушала до конца. Положила трубку. Открыла контакты. Нашла маму. Заблокировала. Нашла Ритку. Заблокировала.
Всё.
Прошло полтора года. Ритка позвонила с незнакомого номера. Голос дрожал:
— Алён, прости. Мама заболела, нужны деньги на лекарства. Помоги, пожалуйста.
Я молча положила трубку. Через час она написала с другого номера. Потом ещё. Я не ответила.
Через знакомых узнала: мать не болела. Просто Ритка потратилась на очередной отпуск и не рассчитала бюджет. Старый номер в ход пошёл — поплакаться и выклянчить. Не вышло.
А мы продолжаем платить свою ипотеку. Ещё девять лет впереди. Зато спим спокойно.
ПОДПИСЫВЙТЕСЬ НА КАНАЛ