Когда-то Лидия Павловна любила зиму. Белые улицы, стеклянные узоры на окнах, чай с вишневым вареньем. А теперь зима стала просто длинным ожиданием — весны, писем от сына, визитов соседки, звонков из поликлиники.
Дом стоял на краю поселка — бывший сторожевой, кирпичный, с холодной верандой и печью. С тех пор как не стало мужа, Лидия Павловна жила здесь одна. Сын — в Новосибирске, невестка строгая, вечно занятая. Внук присылает редкие смайлики в мессенджере. А она все так же вставала в шесть, топила печь, слушала «Маяк» и подолгу смотрела на заснеженный огород.
Когда-то это был шумный, всегда полный гостей дом. Теперь снег ложился до самых окон, и казалось, что дом спит.
* * *
В тот день все началось с письма. Настоящего, бумажного — редкость теперь. Почтальонша Валя, сунула конверт в калитку и крикнула с дороги: «От кого-то важного, Лидия Павловна! Почерк мужской!»
Конверт был желтоватый, чуть мятый. На нем аккуратными буквами: «Лидии Павловне Романовой. Лично в руки.»
Она вошла в дом, сняла очки с полки, поставила чайник. Сердце билось быстро, будто знало, что письмо не простое.
Когда вскрыла — бумага пахла чернилами, словно из прошлого века.
«Здравствуйте, Лидия Павловна.
Пишет вам человек, которому вы однажды помогли, хотя, может быть, и не помните. Двадцать лет назад я был студентом — приезжал в ваш поселок на практику. Тогда у нас с товарищем сломалась машина, и вы пустили нас переночевать. Угостили картошкой с грибами и чаем, а потом сказали фразу, которая изменила мою жизнь:
«Главное — не торопи время. Оно все расставит, если не мешать».
Я потом повторял ее своим ученикам — я теперь преподаватель.
Недавно узнал, что вы живете одна. Мне бы хотелось вас навестить.
Если не против, приеду на выходных.
С уважением, Андрей Кузьмин.»
Лидия Павловна перечитала несколько раз. Помнила ли она этого Андрея? С трудом. Тогда много кто бывал — практиканты, строители, молодежь. Но память о тепле того лета осталась.
Она достала из шкафа старое зеркало — глянула на себя: морщины, седина, но глаза все те же, голубые. «Вон ты какая, Лидка, — подумала. — Уже и гостей боишься, будто девчонка».
* * *
К приезду Андрея она приготовилась как к экзамену. Протопила печь, достала из погреба варенье, нарезала пирог, надела чистую кофту. Даже цветы купила — в местном магазине остались только хризантемы, но ей показалось, что и они к месту.
Когда машина остановилась у ворот, Лидия Павловна почему-то вытерла руки о передник, хотя они были чистые.
Он вышел — высокий, седой, с открытым лицом и тем самым немного растерянным взглядом, каким часто смотрят взрослые люди, когда возвращаются в детство.
— Лидия Павловна?
— Ну, а кто ж еще, — засмеялась она. — Проходи, гость дорогой.
Он принес букет — алые гвоздики, какие раньше ставили на стол к праздникам.
— Не знал, что купить. Эти, говорят, долго стоят.
— Ну и хорошо, — улыбнулась она. — Пусть стоят.
Они сидели на кухне, пили чай, вспоминали. Лидия Павловна удивлялась: как он все помнит — их дом, кошку, даже узор на шторах.
— Вы тогда сказали мне, что счастье — это когда вечером есть с кем помолчать. Я тогда не понял… А теперь понял.
— Поздновато понял, — шутливо заметила она.
— Да, — кивнул. — Но все равно спасибо.
Вечером он помог выносить золу, заодно починил дверную ручку. На прощание сказал:
— Можно я приеду еще?
— Приезжай.
Когда он уехал, в доме осталась тишина, но не пустота, а тепло.
* * *
Через неделю он снова приехал. Привез лампочку, новую сковородку и смех. Рассказывал, как его студенты называют «профессором-пчеловодом» — за любовь к даче и ульям. Он смеялся, она качала головой:
— А ведь я и вправду держала пчел когда-то. Видно, пчелы нас объединяют.
Постепенно эти встречи стали привычными. Сначала — раз в неделю, потом чаще.
Лидия Павловна удивлялась, как быстро дом оживает, когда в нем кто-то смеется. Он привез старую радиолу, и они слушали «Синюю вечность», пили чай из самовара. Она снова начала печь пироги, снимать скатерть перед ужином, как когда-то при муже.
А зимой случилась беда — упала на крыльце, сломала руку.
— Хорошо хоть не ногу, — сказала соседке.
Через два часа у ворот стояла машина Андрея.
Он остался на неделю — растапливал печь, таскал воду, кормил кур.
— Не привык я, чтобы женщины по снегу с ведром ходили, — бурчал.
— А я привыкла.
— Отвыкай!
* * *
Однажды вечером, когда снег за окном шел крупный, ленивый, они сидели на кухне. Андрей достал из сумки конверт.
— Я все хотел тебе показать… Это та самая тетрадь, куда я записываю цитаты студентов. И твоя фраза там — первой стоит.
Он раскрыл страницу: аккуратный почерк, синие чернила. «Главное — не торопи время. Оно все расставит, если не мешать».
— Я теперь иногда сам это повторяю. Когда начинаю суетиться.
Она посмотрела на него долго, спокойно.
— Значит, не зря сказала.
Он потянулся к ней, обнял, прижал… она не отстранилась.
* * *
Весной рука зажила, снег сошел, и Андрей снова уехал к себе в город. Перед отъездом сказал:
— Лид, если что — звони.
— Конечно. Только ты теперь и без повода приезжай.
Но он не позвонил. Ни через неделю, ни через две.
Она ждала, но не тревожилась. Сидела на лавочке, слушала капель, смотрела на дорогу. Ей было спокойно: знала, что этот человек — где-то есть, и этого достаточно.
* * *
Прошло полгода. В августе почтальон опять принесла письмо.
Конверт тот же — аккуратный, синие чернила.
«Лидия Павловна, добрый день. Простите, что не приезжал. Заболел, потом санаторий, потом сессия у студентов.
Я тут понял: вы были правы — нельзя мешать времени. Если оно решит, что надо встретиться, — сведет.
А если нет — спасибо, что когда-то пустили на ночлег и подарили ту самую фразу.
С теплом, Андрей.»
Она читала письмо медленно, потом сложила и положила в ящик стола — рядом с его первой запиской.
* * *
Осенью, когда снова выпал снег, она проснулась от стука в дверь.
— Лидия Павловна? — голос был знакомый, но усталый.
Он стоял на пороге — похудевший, с морщинами, но глаза те же.
— Я понял, что ждал весну, а надо было просто прийти, — сказал он.
Она не ответила. Отступила, пропуская в дом.
Он снял пальто, помог развесить мокрые рукавицы у печки. Взял в руки ее старый чайник, улыбнулся:
— Как он еще живой?
— Потому что его берегут, — сказала она.
* * *
Так и пошло. Андрей приезжал почти каждые выходные. Иногда с цветами, иногда просто так. Они вместе красили забор, собирали яблоки, варили варенье.
Зимой он сделал ей подарок — новый телефон с большими кнопками.
— Чтобы не мучилась с этой кнопочной древностью.
— А я как раз привыкла, — вздохнула она, но подарок взяла.
Постепенно они стали жить почти как семья. Без громких слов, без «люблю» и «навсегда». Просто жили: он чинил, она готовила, вечерами смотрели старые фильмы.
Однажды соседка сказала ей шепотом:
— Ну ты даешь, Лидка. Вторая молодость.
— Да не молодость это, — улыбнулась Лидия Павловна. — Просто жизнь опять началась.
* * *
Весной они поехали на рынок за рассадой. Андрей долго выбирал помидоры, спорил с продавщицей.
— Эти поздние, а эти сладкие, — говорил он. — Нам сладкие нужны.
— Нам, — мысленно повторила она и почувствовала, как тепло расходится по груди.
Вечером они сажали рассаду вдвоем. Он копал, она поливала. Над домом пели дрозды.
— Слушай, — сказала она, — а ты ведь так и не рассказал, зачем тогда решил написать мне письмо.
Он задумался.
— Не знаю. Наверное, потому что все остальное надоело — лекции, отчеты, одиночество. Хотел вспомнить, где жизнь была настоящей. И вспомнил. У вас — в том доме, где пахло пирогом и щепой.
Она молчала, потом сказала:
— Вот видишь, не зря я тогда тебя приютила. Все-таки полезно людям помогать.
Он рассмеялся.
— Особенно если потом у этих людей огурцы растут, а у тебя — компания.
* * *
Летом внук Лидии Павловны приехал на каникулы. Вечером, когда все трое сидели у костра, спросил:
— Бабушка, а вы с дедом давно знакомы?
Андрей чуть поперхнулся чаем, а Лидия Павловна улыбнулась:
— Смотря с каким, Ванечка. С этим — давно, но как следует узнали друг друга только сейчас.
Внук кивнул серьезно:
— Значит, вы не поссоритесь.
Они переглянулись и тихо рассмеялись.
* * *
Осенью в поселке выключили свет — ремонт на линии. Вечером они сидели при свечах, слушали, как за окном идет дождь.
— Помнишь, ты тогда сказала, что счастье — это когда есть с кем помолчать? Или это я сказал? Не помню…
— Неважно, — сказала она.
— Так вот, — Андрей посмотрел на нее, — я наконец понимаю это не умом, а сердцем.
Она хотела что-то ответить, но не успела — он взял ее руку.
Молчание было длинным, но не неловким. Просто слова вдруг стали лишними.
* * *
В январе ей исполнилось семьдесят. С утра он поставил на стол букет — гиацинты, пахнущие весной, — и коробку в блестящей бумаге.
— Что это?
— Подарок. Не открывай, пока я не скажу.
Он отвел ее к окну: за стеклом лежал снег, небо было прозрачным, как лед.
— Видишь, солнце выходит. Теперь открывай.
В коробке лежал маленький альбом, в котором под фотографиями — его рукой написано: «Не торопи время».
— Я понял, — сказал он, — что оно само нас торопить не будет, если мы не захотим. Так что — давай без спешки. Просто живи со мной.
Она смотрела на него — не как на чудо, а как на что-то давно знакомое, наконец вернувшееся домой.
— Давай, — сказала она тихо. — Только без гиацинтов в феврале — у меня аллергия.
Он рассмеялся, и дом будто снова наполнился весной.
* * *
Через месяц они расписались в сельсовете. Без платьев, без гостей. Только Валя-почтальон принесла букет и сказала:
— Ну, теперь письма тебе писать не придется, Андрей Николаевич. Теперь все лично.
И Лидия Павловна впервые за много лет почувствовала, что действительно дома.
* * *
Когда летом она вышла на крыльцо с чашкой чая, Андрей возился в огороде.
Солнце клонилось к вечеру, воздух был теплый и пах малиной.
Она подумала: все действительно расставилось само. Без спешки, без чудес — просто вовремя.
Вон сидит он, ворчит, что картошка мелкая. А ведь именно так и выглядит счастье — когда тебе есть, кому сварить чай и кому напомнить, что время нельзя торопить.
Она улыбнулась, подняла руку и крикнула:
— Андрей! Не копай глубоко, я ж потом не достану!
Он поднял голову, улыбнулся, и этот жест — простой, будничный — оказался важнее всех признаний на свете.
Солнце коснулось его плеча, и Лидия Павловна подумала, что зима все-таки может быть теплой. Если в доме горит свет — и рядом кто-то, кто его зажег.
Автор: Ирина Исакова
---
---
Всё сначала
Боже, как меня всё достало! Эта никчёмная жизнь, эта убогая квартирка, муж-инвалид, ребёнок — тоже инвалид! Муж уже десять лет еле ноги волочит, но всё чего-то храбрится. Я, говорит, инженер с высшим образованием, ну и что, что плохо хожу, я головой зарабатываю. Вот и заработал — получил третью группу инвалидности и копеечную пенсию, не хватает даже за квартиру заплатить. Нет, чего он на своих халтурках зарабатывает — как раз чтобы с голоду не умереть.
Поэтому главный кормилец в нашей семье — умственно-отсталый сын. На его пенсию в основном и живём. Одна надежда — я тоже когда-нибудь выйду на пенсию и буду получать минималку. Это же для нас бешеные деньги! Но пока пенсия — как морковка для ослика. Сначала я рассчитывала оформить её в 55 лет, но в пенсионном мне сказали — недостаточно стажа для трудовой пенсии, только социальная, а это ещё через пять лет. А потом нас осчастливили пенсионной реформой. В моём случае это ещё плюс пять лет. Вот сижу и думаю — доживу ли?
Одна радость — квартира своя. Мужу однушка по наследству досталась, когда мы только поженились. Вот в ней и живём уже который год. Муж сначала всё планы строил — купим новую трёшку! Деньги сами в руки идут! Только это было двадцать лет назад, когда его ещё не скрючило. А потом почти все эти деньги ушли ему же на лекарства. Хорошо хоть ему, как инвалиду, положена компенсация по уплате за коммуналку — хоть какая-то копеечка.
Вы, наверное, скажете — а ты, здоровая дылда, чего работать не пойдёшь? У тебя ведь тоже диплом есть. Ага, охренительный диплом с ужасно востребованной специальностью — «инженер АСУ». Вы знаете, что такое АСУ? Если не знаете, значит, вы родились уже не в Советском Союзе. Потому что в Советском Союзе ещё помнили, что это «автоматизированные системы управления». Вот только вся эта фигня закончилась в 1991-м вместе с Союзом. Я только год и успела в НИИ поработать, а потом в декрет ушла. Через три года выходить на работу, а вместо нашего НИИ уже торговый центр. Ну, думаю, хрен с ней, с наукой, сейчас много других возможностей, и стала Вадика, сына то есть, в детский садик пристраивать. А заведующая на дыбы — он у вас какой-то странный. Не поленилась у наших соседей все сплетни собрать. Короче — выставили нас из садика и посоветовали обратиться к психиатру.
После чего, естественно, вся моя работа пошла побоку. Жили на то, что Лёшка, муж, получал. Его тогда тоже из НИИ пнули, но он сумел пристроиться на хлебное место. Я всё старалась Вадика в школу засунуть, чтобы всё было как у людей. Но его удалось с трудом пристроить только во вспомогательную. Естественно, родня стала коситься, и моя, и Лёшкина. Типа — гены неправильные. Моя родня на Лёшку баллон катила, Лёшкина — на меня. Поэтому общаться с ними перестали. После вспомогательной школы Вадику дали вторую группу. Естественно, ни о какой работе и речи быть не могло — он одевается по полчаса. До меня только потом дошло — какого я упиралась с этой дурацкой школой?! Сидел бы дома — дали бы первую группу, а это совсем другие деньги. Но сейчас-то уже поздно пить боржоми.
Выпроводила Лёшку с сыном погулять, и сижу одна, даже реветь уже не хочется. А толку-то? Вот если бы понять — в какой момент всё пошло не так? Ведь сначала всё было хорошо. Ну там в школе — училась нормально, была как все. Потом поступила в институт, с Лёшкой уже на пятом курсе познакомилась, после института поженились. Вроде до этого момента всё нормально.
А потом забеременела, потом Вадик родился. Тоже всё как у других. Или это как в анекдоте, слышали? Спрыгнул мужик с небоскрёба, летит и орёт от ужаса. Уже половину до земли пролетел, а из окна ему кричат: «Чего орёшь, пока всё нормально». Так и в моём случае — я уже сделала роковой шаг, а мне все вокруг говорят: «Да чего ты переживаешь! Всё у тебя нормально». А асфальт всё ближе. . .
. . . читать далее >>