После встречи с подругами Михаловны мир снова перевернулся. Но на этот раз в лучшую сторону. Внутри меня звенел какой-то новый, хрупкий, но очень важный камертон надежды. Я шла домой, и весенний ветерок, который ещё вчера казался колючим, теперь ласково трепал ленты на моей шляпке. Я даже почти не обращала внимания на предательский скрип в колене.
Вернувшись в квартиру, я почувствовала странное беспокойство. Энергия, подаренная встречей, искала выхода. Мне захотелось… музыки. Той, что слушала я. Настоящая я. Обшарив все полки, я нашла старенький магнитофон и стопку кассет. Выбор был невелик: ВИА 60х, что-то оперное и… сборник группы «Кино». Сердце ёкнуло. Это было хоть что-то из моего времени, пусть и до него.
Я вставила кассету, нажала play. Из динамиков полился хриплый, но такой родной голос Цоя: «Перемен! Требуют наши сердца!». Я закрыла глаза.
И меня понесло по волнам памяти.
***
Я Зойка-зайка. Мне двадцать лет. И я порхаю! Я просто не умею ходить обычным шагом. Я бегу по коридору универа, сжимая в руке конспект по молекулярной биологии. Я опаздываю на пару, но это не имеет значения, потому что за углом меня ждёт Макс. Воздух пахнет счастьем, весной и молодостью. Мои кеды отбивают по линолеуму быструю, уверенную дрожь. Длинные волосы развеваются за спиной, как знамя.
Я учусь на биофаке и хочу раскрыть тайны ДНК, спасти мир от вирусов или, на худой конец, вывести новый сорт орхидей, которые будут светиться в темноте. Вся жизнь — огромная, сияющая, как мыльный пузырь, — у меня впереди. И каждый день в ней — это новое открытие.
Вот он, Макс. Прислонился к стене, в его руках — две банки колы. Он играет в КВН в свободное от учебы время, учится рисовать и подрабатывает официантом в кафе, чтобы были свои деньги, а не сидеть на шее родителей. Но сейчас он просто мой Макс! Он смотрит на меня, и в его взгляде — всё. Весь мир. Он высокий, такой, что мне приходится запрокидывать голову, когда мы целуемся. И в глазах я вижу озорные искорки, которые сводят меня с ума.
— Опять, Зайка, в облаках витаешь? — улыбается он, протягивая мне банку. Его пальцы касаются моих, и по спине бегут мурашки. Не те, старческие, от сквозняка, а те, молодые, от счастья. И в животе порхают бабочки…
Мы идем по парку. Я рассказываю ему о двойной спирали, а он — о новом скетче. Мы смеёмся над глупыми шутками. Я чувствую, как солнце греет кожу, как ветер играет моими волосами. Я легка, как пушинка. Я могу всё. Мы можем всё! Мы говорим о будущем: о поездке на Байкал, о совместной квартире, о том, как назовём детей. Его имя на моих губах — как заклинание. Макс. Любовь. Жизнь.
Мы заходим в мой подъезд. Он прижимает меня к стене, и его поцелуй… Его поцелуй — это нечто среднее между бурей и штилем. В нем вкус колы, будущего и чего-то бесконечно нашего. Я таю, растворяюсь, готова взлететь…
***
Резкий, металлический скрежет оборвал воспоминание. Кассета закончилась, и старый магнитофон издал финальный щелчок. Я открыла глаза.
Я сидела в кресле Зои Михайловны. А в руке дрожала кружка с остывшим чаем. По щекам текли слёзы. Тихие, горькие, бессильные.
«Порхать нельзя упасть». И между этими словами в моей жизни теперь навсегда стояла жирная, беспощадная запятая, поставленная судьбой 1 апреля.
Я подошла к зеркалу. На меня смотрела старушка с размазанной тушью и лицом, испещрённым морщинами, каждая из которых была похожа на шрам от украденной мечты.
– Была ты, Зойка-зайка, была, – прошептала я своему отражению. – И где ты теперь?
Чтобы занять как-то руки и голову, я пошла вытирать пыль на шкафу. И вот, на полках старого шкафа я наткнулась на большую картонную коробку. На ней было выведено аккуратным почерком: «Фото. Память».
– Михаловна, – позвала я мысленно, садясь на пол с коробкой на коленях. – Давай познакомимся поближе. А то живем вместе уже неделю, а я мало о тебе знаю. Расскажи мне о себе. Конечно, что посчитаешь нужным.
В голове повисла тихая, ностальгическая пауза.
«Да мне скрывать нечего. Могу и с самого начала рассказать? – проговорил голос. – Но, детка, это тебе не фильм на вечер, а целый сериал. Уснёшь на полпути».
– Ни за что! – заверила я, открывая крышку. – Я вся внимание. Начинай.
И она начала. А я, листая пожелтевшие фотографии, слушала. Это был не просто рассказ, а настоящее путешествие по жизни моей… подруги? Да, Михаловна уже была не просто старушка-соседка, а моя самая близкая подруга. Куда уж ближе?!
«Родилась я в сорок пятом, – послышался её ровный, спокойный голос. – Как раз после Великой Победы. И имя Зоя мне не случайно дали. Мальчиков тогда Викторами называли, победитель, значит. А Зоя – это «жизнь» по-гречески. Но ты это уже и сама знаешь. Мама с папой были инженерами, начитанными очень. И мне эту любовь к книгам привили. Ну вот, время послевоенное, разруха. Так что детство моё – это карточки, очереди и армейские ботинки на три размера больше. Но мы не унывали! Нам страну восстанавливать надо, и мы на такие мелочи внимание не обращали. Радовались миру, верили в победу коммунизма и дружбу народов. Я таким активным октябренком была – это в начальных классах ребятишек так называли. Мы носили значки с юным Володей Ульяновым и старались быть правильными и ответственными советскими детьми. Потом пионерия. Хоть и хают то время, но было весело. Зарницы, летний пионерский лагерь, макулатуру и металлолом собирали. Тимуровцами все были. Знаешь таких?»
На первой фотографии была худая девочка с двумя косичками и огромными, серьёзными глазами.
«Закончила школу я на одни пятёрки. Мечтала быть учительницей, но папа сказал: «Инженер – это серьёзно. Страна восстанавливается, технари нужны». Вот и пошла в политех. И не пожалела!»
На следующем снимке – статная, чернобровая красавица со строгим пробором и умным, спокойным взглядом. Студентка Зоя.
« Как в фильме «Кавказская пленница» говорят – я была комсомолка, спортсменка и просто красавица! Занималась волейболом, училась хорошо. И веселилась тоже хорошо! – в её голосе послышались задорные нотки. – Танцы по субботам, стройотряды летом. В одном из них я и познакомилась с моим Сашей».
Я нашла в альбоме фотографию. На ней молодой, плечистый парень с открытым лицом и юная Зоя, прижавшаяся к его плечу. Они смотрели в кадр с такой безграничной верой в будущее, что у меня защемило сердце.
«Думаешь это была любовь с первого взгляда? Нет, она началась с уважения. Саша был старше, уже работал на заводе. Ухаживал красиво: то книгу редкую принесёт, то билеты в театр достанет. Расписались, когда я на последнем курсе была. Свадьбу справляли в общежитии, бутерброды с селедкой и капустные пироги. Бедненько, но это была лучшая свадьба на свете».
И снова старые фото: Зоя в простом платье и фате рядом с Сашей, а вокруг куча друзей. Даже на этих выцветших карточках видно, что они счастливы, что самое главное в их жизни не богатство, а эти друзья, романтика и будущее…
«После института я пришла на завод «Энергомаш». Работала конструктором. Сначала надо мной, молодухой, некоторые старички посмеивались. Но я быстро доказала, что мои чертежи – самые точные, а расчёты – самые верные. Лет через десять меня уже уважали. Меня, Зою Воронову!»
Я смотрела на фото, где она, уже зрелая женщина, стояла у какого-то огромного станка с гордо поднятой головой. В её осанке читалась уверенность и сила.
«Мы хотели с Сашей детей, но, видимо, тяжелая работа в стройотряде сказалась на здоровье. Сын Серёжа родился, когда мне уже было тридцать лет, по тем меркам – почти старая первородка. – Она тихо вздохнула. – А через пять лет – Людочка. Вот тут и началась настоящая работа. Утром – на завод, вечером – домой, готовка, стирка, а машинок стиральных тогда не было, сама представляешь, как тяжело. И подгузников тоже не было. Как школа началась, по вечерам уроки с детьми. Саша мне помогал, конечно. Но основная нагрузка… знаешь, на ком держится.»
Я перелистывала страницы альбома. Вот она с двумя малышами на руках, с уставшей улыбкой. Вот семейное фото: супруг Александр, серьёзный мальчик Сергей и маленькая Люда с бантами.
«Только дети подросли, и тут бац – СССР развалился! Девяностые… – её голос стал тише. – Это отдельная история. Завод встал, зарплату не платили месяцами. Мы с Сашей выживали как могли. Он на стройке подрабатывал, я… я брала работу на дом, чертила что-то за копейки. Главное – детей на ноги поставить. Никогда не думала, что буду считать каждую копейку на еду. Но мы справились. Вместе».
«Потом дети выросли. Серёжа женился, уехал в Ленинград, по вашему Санкт-Петербург. У меня там двое внучат: Машенька и Ванюша. Я у них и была-то всего несколько раз, тоскую. Сережа, конечно, звонит и пишет, но ведь самой хочется с внучатами нянчиться. А Люда в нашем городе осталась. Замуж вышла, родила мне двух внучек-близняшек Анечку и Верочку. Все уже взрослые, тоже замуж выскочили, так что я уже прабабушка. А еще есть внучёк самый младший – Костя, ему сейчас двадцать, как тебе».
В альбоме пошли цветные фото малышей, внуков Зои Михайловны.
«А потом… потом не стало моего Саши. Инфаркт. Слишком много работал, слишком много волновался за всех нас».
В альбоме появилась фотография, где она одна, на фоне нашего дома. Та же прямая спина, но в глазах – бездонная печаль.
«С тех пор я как корабль без якоря. Но скучать себе не позволила! Продала нашу трёшку, купила две однушки. Одну сдаю – пенсия у нас, знаешь какая. А в этой живу. Совсем бы от тоски расклеилась, но меня на плаву держит моя банда – подружки».
Я нашла свежее фото: Валя, Аля, Галя и она, Михаловна, на лавочке в парке. Все с мороженым, смеются.
«Валя – она как скала, с ней не пропадёшь. Аля – наше солнышко, вечно в облаках, но без неё было бы скучно. А Галя… она всё про всех знает, зануда, но без её советов ни одна наш авантюра не обходится! Мы и в театры ходим, и на дачу к Гале ездим, и просто так, на лавочке сидим. Жизнь-то продолжается!»
– А Люда? – осторожно спросила я. – Вы с дочерью…
«Людочка… – в голосе Михаловны послышалась неизбывная грусть. – Она вся в работе, в своих проблемах. Бежит, бежит, не до старой матери ей. Звонит, конечно, забегает. Но поговорить по душам… нет времени у неё. А мне так хочется иногда просто посидеть с ней, чайку попить, как с подругами. Но… не судьба, видно. Зато внук у меня замечательный! Костя!»
Я нашла фото парня лет двадцати в очках, с умными, добрыми глазами.
«Он такой… шибко современный. Геймер он у меня, программист! Говорит, я ничего не понимаю в его «мирах» этих компьютерных. А я ему: «Детка, я в твои годы схемы к радиоприёмникам паяла, это тебе не мышкой кликать!». Он смеётся. А иногда приходит, помогает с телефоном разобраться, с телевизором. Умный он у меня. Добрый».
Я закрыла коробку, переполненная чувствами. Передо мной была не просто «старушка». Это была целая жизнь. Жизнь, полная труда, любви, потерь и стойкости. Жизнь, которая продолжалась, несмотря ни на что.
Вот жизнь моя открытой книгой
лежит теперь у ног твоих.
Учти пустые в ней страницы
тебе придется заполнять».
– Спасибо, Михаловна, – прошептала я. – Теперь я тебя еще лучше понимаю.
«Понимать – это хорошо, – усмехнулся голос. – А вот убрать за собой коробку – ещё лучше. И свет пора выключить, экономия! В наше время…»
– …каждая копейка на счету, – хором с Михаловной закончила я и рассмеялась.
Все опубликованный главы смотрите здесь
Как купить и прочитать мои книги целиком, не дожидаясь новой главы, смотрите здесь