Переступить невидимую черту оказалось похоже на медленное погружение в ледяную воду. Воздух вокруг мгновенно изменился — стал плотным, вязким. Он словно лишился не только цвета, но и всех запахов: ни пыли, ни травы, ни далёкого дымка из трубы хотя бы одного из домов. Давление на уши, возникшее на границе, сменилось абсолютной тишиной. В этом мёртвом безмолвии собственное дыхание и стук сердца казались неприличным шумом.
Я почувствовала, как по спине пробежал ледяной озноб. Волосы на затылке встали дыбом, а кожа покрылась мурашками. Захар шёл рядом, его шаги были осторожными, словно он ступал по тонкому льду. Фимка спрятался у меня за пазухой. Игорь держался позади, его рука постоянно касалась рукояти оружия, готовая в любой момент прийти на помощь.
Первым делом я инстинктивно проверила свою магию. Сжав кулаки, я сконцентрировалась, пытаясь вызвать на ладони маленький, тёплый, светящийся шарик, простейшее заклинание, которое обычно отзывалось мгновенно. Энергия повиновалась медленно, нехотя, будто пробиваясь сквозь невидимую преграду.
Шарик получился блёклым пятном, почти неотличимым от окружающей серости. Он дрожал и колебался, боясь разгореться ярче. Я чувствовала, как магия сопротивляется, словно не хочет существовать в этом обесцвеченном городе.
Каждый нерв в моём теле был натянут до предела. Я ощущала себя гостем в чужом пространстве, где даже собственная сила становилась ненадёжной. Но отступать было некуда — мы пришли сюда с определённой целью, и теперь должны были пройти этот путь до конца.
— Ничего не выходит, — прошептала я, разжимая онемевшие пальцы и глядя, как жалкие искры гаснут в воздухе. — Все как будто упирается в ватную пелену. Не пробить.
— Ты пытаешься пробить стену лбом, хозяюшка, — сказал Захар, его голос звучал приглушенно, будто из другой комнаты. Он стоял неподвижно, внимательно оглядываясь, и, казалось, меньше других страдал от этой леденящей перемены. Домовые всегда были ближе к тишине и пыли, но и эта пустота явно не приходилась ему по душе. — Не ломись напрямую. Это бесполезно. Ищи дыры. Слабые места. Что-то маленькое, что еще можно починить, воскресить.
Игорь шел рядом со мной так близко, что его плечо почти постоянно касалось моего плеча, и от этого легкого соприкосновения исходила крошечная струйка тепла. Он часто заглядывал в планшет, но большую часть времени его взгляд был прикован ко мне, а не к мерцающему экрану, будто он боялся, что я растворюсь в этой серости.
— Держись ближе ко мне, — сказал он тихо. Он отвёл взгляд, уставившись вперед на безжизненные улицы, но его рука, висевшая вдоль тела, непроизвольно дернулась, пальцы сжались, словно он порывался мою ладонь, но в последний момент сдержал себя, сунув руку в карман куртки.
Мы двигались медленно, осторожно, не понимая что нам ждать, если вдруг нарушим равновесие бесцветного морока. Серая улица простиралась перед нами бесконечным коридором в царстве теней. Дома стояли как бутафорские декорации к забытой пьесе — без единой трещинки, без отслоившейся краски, без малейшего намёка на износ, но и без тени жизни.
Занавески на окнах висели ровными полотнищами, ни одна складка не шелохнулась под несуществующим ветром. Ни пылинки, ни залетевшего листа, ни сорванного ветром плаката — всё было идеально, слишком идеально для настоящего мира. Даже трещины в асфальте казались нарисованными, а не естественными.
Фимка выбравшийся из под моей куртки, прижался к Захару так сильно, что, казалось, хотел в него вжаться, вдруг нарушил тишину. Его шёпот был похож на шелест сухого листа:
— Ой… Смотрите-ка…
Я проследила за его взглядом и замерла. На крыльце одного из одинаковых серых домов сидела маленькая девочка. Её блёкло-серое платьице сливалось с окружающим пейзажем, а серый мячик, который она катала по доскам крыльца, казался чем-то карикатурным.
Её движения были абсолютно бесцельными. Она не улыбалась, не напевала, не смеялась — просто монотонно качала мячик из стороны в сторону, словно механический метроном. Когда она подняла глаза, я увидела то же самое, что и у того обесцвеченного котёнка на окраине — пустые глаза.
— Она как заводная кукла, — сдавленно выдохнула я, чувствуя, как к горлу подступает ком.
— Не кукла, — мрачно поправил Захар, стиснув зубы. — Она как вещь, которую когда-то поставили на полку и забыли. Душа у неё есть, я чувствую её слабую искру. Но она… спит. Очень крепко. И не хочет просыпаться.
Игорь сделал несколько осторожных шагов к девочке, стараясь не напугать ребёнка. Но она не отреагировала ни единым мускулом, продолжая свой монотонный ритуал.
— Гипнотическое состояние, схожее с трансом, — тихо, но чётко произнёс он. — Но не кататония… Скорее, глубокое, тотальное безразличие. Как будто у них отняли саму мотивацию. Желание что-либо делать, чувствовать, хотеть.
Напряжение нарастало, о чём меня оповестила пульсирующая боль в висках. И вдруг Фимка, не выдержав этой гнетущей атмосферы, рванулся вперёд, нарушая хрупкое равновесие:
— Эй! Давай поиграем вместе!
Его внезапный порыв разорвал тишину, но девочка лишь на мгновение остановилась, а затем продолжила свою бесцельную игру, словно ничего не произошло.
Сердце замерло в груди, когда Фимка решился на свой отчаянный поступок. Он подбежал к девочке и резко ткнул рукой в её катящийся мячик.Она медленно подняла на него свои бесцветные глаза. В её огромных, пустых зрачках не вспыхнуло ни искорки удивления, ни тени страха, ни даже намёка на любопытство. Она просто перестала качать мяч, и он замер между её маленькими ладонями, будто время остановилось.
— Ой, всё… — растерянно пробормотал Фимка, отступая на шаг под тяжестью этого равнодушного взгляда. — Ты меня не бойся! Смотри, какой я смешной!
Он попытался сделать своё фирменное залихватское сальто назад, чтобы развеселить её, но прыжок получился неуклюжим, лишённым его привычной ловкости. Казалось, сама атмосфера этого места высасывала из него энергию и жизнь.
Девочка продолжала смотреть на него, не моргая, её взгляд оставался точно таким же. Затем её тонкая, бледная рука медленно поднялась и вытянутый палец указал куда-то вглубь улицы, в самое сердце обесцвеченного города.
— Там… тише, — произнесла лишённым интонации голосом, словно говорящий механизм. — Идите туда. Здесь… шумно.
Её слова повисли в воздухе.
Она снова опустила взгляд, уставившись перед собой, и её пальцы замерли на поверхности мяча. Я почувствовала, как по моей спине пронеслись крупные мурашки. Это было в тысячу раз хуже, чем открытая агрессия или страх. Это была добровольная капитуляция перед серой пустотой. Отказ от самой себя, от всего, что делало её живой.
Захар тихо выругался, его борода дрожала от напряжения. Игорь сделал шаг вперёд, но остановился, не сводя глаз с девочки.
— Шумно... — почти беззвучно повторил Игорь, его лицо стало каменным. — Она называет шумом саму жизнь. Любое проявление энергии, движения, эмоции. Любой звук.
Он резко повернулся ко мне:
— Нам нужно двигаться дальше. Искать эпицентр, источник этого. Но... — он запнулся, и в его глазах я увидела борьбу — долга, ответственности и чего-то другого, более личного. — Если станет слишком тяжело, если почувствуешь, что тебя затягивает эта апатия... говори. Сразу. Мы немедленно вернемся. Это приказ.
Но в его последних словах не было команды. В них слышалась тревога. Почти неслышная мольба. И это заставило моё сердце сжаться.
Я кивнула, чувствуя теплоту, которая разгоралась внутри, вопреки окружающему леденящему холоду.
— Я справлюсь. Пока мы вместе, пока мы чувствуем что-то, эта серость не сможет нас достать по-настоящему.
Я посмотрела на его руку, все еще сжатую в тугой кулак, и на мгновение мне отчаянно захотелось взять ее, вложить свои пальцы в его ладонь, чтобы согреть и найти опору. Но я лишь потянулась к цепочке на шее, чувствуя, как моя собственная магия, хоть и ослабленная, все еще упрямо бьется внутри, как маленькое, но живое цветное сердце в этом безбрежном море уныния.
Мы двинулись дальше, вглубь спящего города, оставив позади девочку с серым мячиком, навсегда застрявшую в своем добровольном покое. И с каждым нашим шагом Игорь все ближе прижимался ко мне, его взгляд, полный беспокойства и чего-то большего, что только вновь начинало прорастать между нами, неотрывно следил за мной. В этом безжалостном сером царстве его молчаливая забота стала самым ярким и пятном для меня…