- Когда я вырасту большая. Глава 63.
Данила снова был счастлив. Он чувствовал себя молодым, весёлым, свободным. А самое главное - любимым. Его Аделина, с мягкими, как пух новорожденного кролика, волосами, ничего не требовала. Рада была ему искренней детской радостью. Обнимала, прижимаясь всем телом, от чего мужчине передавался её жар и вставали дыбом волоски на его руках. Она смеялась и дурачилась в постели, часто забываясь и переводя игривое сопротивление в отчаянную, почти настоящую, драку. От этого Данила напрочь терял голову. Живое, подвижное, гибкое тело извивалось под ним, как крупная опасная змея, готовая укусить в любой момент. К слову сказать, нередко Аделина действительно кусала его. Долго и приятно ныли мочки ушей или синяки на предплечье, напоминающие след вампирских зубов, напоминая о блаженных мгновениях.
Бывали дни и ночи, когда Аделина впадала в грустное настроение. Тогда она становилась холодной и неприступной, как прекрасное ледяное изваяние. Он не мог ни расшевелить её, ни заставить смеяться.
- Перестань, - строго говорила женщина, сворачиваясь клубочком под лёгким, но тёплым пуховым одеялом. - Иди домой Ты мне сегодня не нужен.
Впервые услышав такие слова, Данила отшатнулся, как от внезапной пощёчины. Затем только крепче сжал её, и начал покрывать лицо поцелуями:
- Ты говоришь мне уйти, потому что слишком гордая, чтобы просить меня остаться. Я всё понял... Милая моя, единственная моя, глупенькая моя...
Аделина становилась мягкой и безвольной. Он гладил по-детски мягкие волосы, пахнущие таинственной влажностью елового леса, ложился рядом и смотрел, как подрагивают в отчаянии её розовые губы с крошечной чёрной родинкой в самом уголке.
Даниле нравилось бывать у неё. Квартира была большая и чистая. Не было ни нагромождения вещей, ни бесконечного движения вокруг. Не стучали ложки-вилки, никто не спорил, какой канал смотреть сегодня вечером и никто не искал свои вещи в надолго поселившемся бардаке.
Маруся стала такой же частью его жизни, как рука или нога. Разве можно любить ногу за то, что она служит опорой при ходьбе? Нет, конечно, она просто есть, и всё на этом. Можно ли любить руку за то, что она кормит тебя? Конечно нет! Ведь она твоя, тебе и принадлежит.
Мать... Не добавляла оптимизма его жизни. В разговорах с братом он не уставал жаловаться на свою нелёгкую жизнь и повторять, что теперь Савка мог бы жить своей жизнью в их с Марусей доме. А не ходить, как бычок на привязи при своей жене. И вот, кажется, его труды принесли плоды. Брат обещал поговорить с Варей, чтобы забрать мать в деревню. И тогда у Маруси не будет повода ворчать на него, Данилу, что мать его, а смотреть приходится ей да Леночке.
Данила испытывал приятное возбуждение от того, что можно обнимать эту прекрасную женщину на глазах у всех. Трогать её, показывая, насколько они близки. В эти моменты он даже поглядывал по сторонам, видят ли случайные прохожие эту страстную сцену. Посмотрел он и в этот раз. Настроение Аделины было приподнятое, и обещало долгую удивительную ночь. Данила незаметно для неё повёл головой направо, затем налево, маскируя движения страстными поцелуями в шею.
Силуэт, освещённый падающим из окна светом, показался мужчине странно знакомым. Синеватый оттенок освещения придавал застывшему лицу с полуоткрытым ртом схожесть с по_койником. Данила вздрогнул, узнав дочь, и, не успев подумать, оттолкнул от себя женщину. Он побежал, чувствуя, как предательски ноги подгибаются ноги. И с каждым шагом осознание вины накрывало его всё дольше. Как маленький мальчик, просыпающийся ото сна, в первую очередь вспоминает ругань матери накануне за совершённый проступок. Так и Данила впервые увидел всю глубину своего предательства, очутившись перед лицом растерянной дочери.
- Леночка... Леночка... Только матери ничего не говори... Пожалуйста, доченька...
Он готов был упасть на колени, рвать на себе волосы, просить бесконечно, только бы она не выдала его тайну. Данилу не удивило то, что дочь поздним вечером находится в чужом дворе далеко от дома. Не об этом теперь были его мысли, ещё недавно радужно-бессовестные.
Женщина с белыми, нарочито небрежно завитыми волосами, стояла у раскрытой двери автомобиля. Тепло из салона выползало, согревая её замёрзшие на зимнем ветру, ноги. Она не хотела плакать, но первая слеза скатилась по её напудренной щеке, оставляя неровный след и давая возможность следующим катиться беспрепятственно. Женщина захлопнула дверь, нажала на кнопку сигнализации. Машина мигнула фарами, осветив на мгновение её постаревшее и осунувшееся вмиг лицо. Она стояла, пока двое не скрылись за углом дома. Данила шёл, обнимая девушку за плечи, будто желая оградить её от недавно пережитого.
Снова она осталась одна. Пустая квартира. Бутылка белого вина в холодильнике. Равнодушный телевизор. Пустая постель, в которой никакое одеяло не может заменить человеческое тепло.
Вспомнилось детство. Мать, просиживающая за швейной машинкой всё время, когда была не на работе. Постельное бельё, которое она шила из ветоши, что выдавали в пахнущем металлом и маслом цеху. Прихватки и тряпочки, используемые для протирания стола, которые шились из краёв того самого постельного белья, до прорех застиранного и изношенного посередине.
Заводской директор, толстый и важный, который впервые предложил подвезти маму со школьницей-дочуркой дождливым вечером и прижимался горячей толстой ляжкой к худенькой ноге девочки. В следующий раз он поправил её юбку в частых складках, на несколько секунд задержав на колене тяжёлую потную руку. Девочка испуганно взглянула на мать и увидела странное выражение, будто одновременно произошло что-то страшное и ничего страшного не произошло. Но, судя по тому, что мать не сделала замечания толстому директору, ей не следовало ни пугаться, ни сопротивляться. Стыд царапнул её сердце, оставив первый тоненький шрам, который стал предвестником тех бесконечных постыдных отметин.
- Продолжение следует.