Вечер был тягучий, цвета крепко заваренного чая, в который будто добавили ложку густого вишневого варенья заката. Оля любила такие вечера, когда город за окном девятнадцатого этажа переставал орать и начинал бархатно гудеть. В ее маленькой, но до одури уютной кухне пахло корицей и яблоками – пеклась шарлотка.
Она как раз вытащила из духовки румяный, ноздреватый пирог, когда дверной звонок прорезал эту густую тишину наточенным ножом. На пороге стояла Настя – подруга, соратница по несчастью офисной жизни, хотя и не Олиной, а Сережиной. Настя работала с ее мужем в одной гигантской, стеклянной и совершенно бездушной конторе под названием «Вектор-Прогресс».
Настя влетела в квартиру, как всегда, – смерчем из дорогого парфюма, стука каблуков и вороха новостей. Она сбросила в прихожей бежевый тренч, и он стек на пол мягкой, усталой лужей дорогой ткани. Сразу затараторила, проплывая на кухню.
– Оль, привет! Я на минутку, честно! Умираю, хочу в туалет, а потом к маме. Ты не представляешь, какой был день! Этот наш, финансовый, опять учудил…
Она говорила без умолку, а Оля ставила чайник, доставала любимые чашки с синими васильками. Это был фамильный сервиз, который она вывезла из бабушкиной квартиры после ее смерти, как самое дорогое сокровище.
Настя была хорошая, хоть и шумная, но определенно добрая. Она всегда с искренним, неподдельным восторгом восхищалась Олиным домом, Олиными пирогами, Олиным Сережей.
– Ой, шарлотка! Олька, ты ведьма! Как ты все успеваешь? Я домой приползаю, у меня сил хватает только лицо умыть и упасть. А ты… – она обвела рукой кухню.
Взгляд ее задержался на подоконнике, где буйно зеленели Олины фикусы и орхидеи. Потом скользнул по полочке, где в идеальном порядке стояли баночки со специями, каждая подписанная Олиным каллиграфическим почерком.
Они сели пить чай за маленький круглый стол. Настя, отхлебывая обжигающий напиток, вдруг спохватилась. Она полезла в свою огромную сумку, похожую на пасть бегемота, и извлекла оттуда смартфон.
– Слушай, я тебе сейчас такое покажу! Мы же на корпоратив летали, на Кавказ, помнишь, я говорила? «Вектор» раскошелился. Три дня в горах, спа, все дела. Я фоток наделала – обалдеешь!
И Оля смотрела. Вот Настя на фоне заснеженной вершины, смешная, в лыжном костюме на два размера больше, машет рукой. Вот их отдел жарит шашлыки, и все такие красные от мороза и глинтвейна, пьяненькие и до одури счастливые. Вот панорамный вид из окна отеля, от которого захватывает дух.
Оля улыбалась, кивала, послушно говорила: «Какая красота!», «Вот это да!», «Надо же, как здорово!». Она искренне радовалась за подругу. А Настя листала и листала, комментируя каждую фотографию с восторгом первооткрывателя, только что нашедшего новый континент.
– А это наш банкет в последний вечер. Все такие нарядные, ужас. Ой, смотри, тут ваш Серёга!
Настя ткнула наманикюренным пальцем в экран. И Оля увидела.
Сережа. Ее Сережа, в белой рубашке, с расстегнутой верхней пуговицей и слегка растрепанными волосами. Он стоял чуть в стороне от шумной компании, у массивной мраморной колонны, и смеялся. Но смотрела Оля не на его смеющееся лицо. Она смотрела на руку.
На тонкую женскую руку с ярко-красным, хищным маникюром, которая совершенно по-хозяйски лежала на его плече. Эта рука не принадлежала Насте. И никому из тех женщин, чьи лица мелькали на предыдущих снимках.
– Кто это с ним? – спросила Оля так спокойно, что сама себе удивилась. Голос был ровный, чужой, будто из старого радиоприемника, бесцветный и механический.
Настя вгляделась, привычным движением двух пальцев приблизила изображение.
– А, это Марина из юридического. Они там весь вечер… ну, общались. Она дама эффектная, новенькая у нас.
Настя, не заметив ничего в Олином голосе, не почувствовав, как атмосфера на кухне сгустилась, пролистнула дальше.
– Ой, а вот! Вот самая смешная фотка!
На следующем снимке, сделанном, видимо, в том же зале, но уже с другого ракурса, были снова они. Сережа и эта Марина. Они сидели за маленьким столиком вдвоем, чуть поодаль от остальных. Марина что-то говорила ему, наклонившись к самому уху, а он… он смотрел на нее.
И Оля знала этот взгляд. Она его помнила до мельчайших подробностей, как помнят первую любовь или первую настоящую боль. Так он смотрел на нее пятнадцать лет назад, когда они случайно познакомились в осеннем парке. Так он смотрел на нее, когда, запинаясь от волнения, делал предложение на скамейке у пруда.
Так он смотрел, когда она, плача от счастья, сказала, что у них будет ребенок – тот ребенок, которого они потом потеряли. Этот взгляд она не видела уже много, очень много лет. Взгляд, в котором было все: и нежность, и желание, и какая-то отчаянная, мальчишеская влюбленность, от которой подкашиваются ноги.
Мир сузился до этого светящегося прямоугольника в Настиных руках. Воздух в кухне, еще минуту назад пахнувший яблоками, корицей и счастьем, стал густым и тяжелым, как мокрая вата. Его нельзя было вдохнуть, он давил на легкие.
Ей показалось, что пол уходит из-под ног, а комната накренилась, как палуба тонущего корабля. Она вцепилась пальцами в резную кромку столешницы, чтобы не упасть, чтобы удержаться в этой новой, страшной реальности.
– Оль? Ты чего? – Настя наконец подняла глаза. – Побледнела вся. Давление, что ли?
Оля молча покачала головой, не в силах издать ни звука. Потом медленно, как во сне, поднялась, подошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу. Город внизу переливался миллионами огней, жил своей шумной, равнодушной жизнью, и ему не было никакого дела до ее маленького, личного апокалипсиса.
Настя что-то говорила за спиной, суетилась, предлагала воды, валерьянки. Потом, кажется, все поняла. В кухне повисла оглушительная, звенящая тишина, нарушаемая только мерным тиканьем настенных часов. Тик-так. Тик-так. Будто кто-то отсчитывал последние секунды ее прежнего мира.
Настя ушла тихо, виновато, неловко пробормотав извинения и прощание. Оля даже не повернулась, не проводила ее. Она так и стояла у окна, глядя на ночной город. Шарлотка, которую она пекла для него, остывала на столе в пустой кухне.
Он пришел через час. Веселый, раскрасневшийся от мороза, пахнущий успехом и дорогим одеколоном. С порога крикнул своим привычным, бодрым голосом:
– Олюнь, я дома! А чем это у нас так пахнет божественно?
Он вошел на кухню, снял на ходу пальто, бросил его на спинку стула – привычка, с которой Оля боролась лет десять, а потом просто махнула рукой. Он подошел, чтобы поцеловать ее в щеку, но она отстранилась, сделав едва заметный шаг в сторону.
– Что-то случилось? – его улыбка медленно сползла с лица, оставляя на нем недоумение.
Оля молча взяла со стола свой телефон. За те несколько минут, что прошли после ухода Насти, она успела написать ей одно слово: «Скинь». И Настя, все поняв, тут же прислала те две фотографии. Две улики. Два смертных приговора их браку. Она протянула ему телефон.
Он смотрел долго. Несколько секунд, которые показались Оле вечностью, растянутой до бесконечности. Его лицо не менялось, оно стало каменным, непроницаемым, как у игрока в покер. Потом он медленно положил телефон на стол экраном вниз.
– Это корпоратив, – сказал он глухо, словно слова с трудом продирались сквозь горло. – Просто фотка. Мы все там немного выпили.
– Серёжа, – она впервые за вечер назвала его по имени, и оно прозвучало чугунно, тяжело. – Не надо. Пожалуйста. Просто не надо.
Она смотрела на него в упор. На этого человека, с которым прожила пятнадцать лет. С которым они вместе, дурачась и обливаясь клеем, выбирали эти обои с нелепыми одуванчиками. С которым хоронили ее отца и его мать, держась за руки так крепко, что болели пальцы. Человека, чье дыхание во сне она знала лучше своего собственного.
И сейчас она видела перед собой абсолютно чужого мужчину. С холодными, колючими глазами, которые смотрели куда-то сквозь нее.
– И что? – вдруг сказал он, и в его голосе зазвенел враждебный металл. – Что ты хочешь услышать? Что я должен был сидеть там в углу и смотреть в стену, пока все веселятся?
– Я хочу услышать правду, – тихо, почти шепотом сказала Оля.
Он усмехнулся. Криво, зло, обнажив зубы.
– Правду? А ты готова к правде, Оля? Ты уверена, что хочешь ее знать?
Он зашагал по кухне – три шага до окна, три обратно. Резкие, нервные развороты на пятках, будто пол под ногами был раскален. Их маленькая, уютная кухня вдруг превратилась в клетку.
– Да, это не просто фотка, – выплюнул он ей в лицо. – Да, у меня с ней роман. Уже полгода. Довольна?
Он ждал слез, истерики, битья посуды. Он этого хотел, это было бы ему понятно и привычно. Он бы смог с этим справиться – успокоить, накричать в ответ, что-то пообещать, солгать еще раз. Но Оля молчала.
Она просто смотрела на него. А потом сказала очень спокойно, так говорят, когда сообщают, который час или что на улице идет дождь:
– Собирай вещи.
Это вывело его из себя окончательно.
– Что?! Какие вещи? Ты с ума сошла? Из-за одной интрижки? Оля, очнись, так все живут! У всех что-то бывает! Это ничего не значит!
– Для тебя, может, и не значит, – она все так же ровно смотрела на него, и этот ее спокойный взгляд бесил его еще больше. – А для меня – значит. Это моя квартира, Серёжа. Ты здесь больше не живешь. Собирай вещи. Только самое необходимое. Остальное заберешь потом.
Он задохнулся от ярости. Лицо его пошло багровыми пятнами.
– Ты меня выгоняешь? Меня? После всего, что я для тебя, для нас сделал? Я пашу на этой проклятой работе, чтобы у тебя были твои цветочки и пироги, чтобы ты сидела в своей этой норке и не знала забот! А ты меня выгоняешь?
– Я не просила денег, Серёжа! Я просила… чтобы ты просто был. Дома. Со мной, – ее голос дрогнул, но она справилась с этим. – А приходило только твое пальто на стуле. Оно и жило здесь вместо тебя.
Он смотрел на нее с ненавистью. Той самой, которая бывает только у очень близких людей, знающих все болевые точки. Потом резко развернулся и ушел в спальню. Оттуда доносились звуки с силой выдвигаемых ящиков, злое швыряние вещей на пол, приглушенная ругань.
Оля осталась на кухне. Она села за стол, взяла в руки остывшую чашку с недопитым чаем. Руки не дрожали. Внутри была звенящая, ледяная пустота. Она механически отломила кусочек шарлотки. Яблоки, корица, сладкое тесто. Вкус ее прошлой жизни. Она поднесла его ко рту, но проглотить не смогла.
Через пятнадцать минут он вышел из спальни с дорожной сумкой. Наспех набитой, с торчащим из незастегнутой молнии рукавом свитера. Он остановился в дверях кухни, тяжело дыша.
– Ты еще пожалеешь об этом, Оля, – сказал он глухо, с нажимом. – Сильно пожалеешь.
Она не ответила. Только смотрела на него. И в эту минуту она поняла, что уже не жалеет. Боль была, огромная, тупая, как будто из нее вынули что-то важное, оставив рваную, кровоточащую дыру. Но жалости не было.
Он постоял еще мгновение, ожидая чего-то – может, слез, может, крика. Не дождался. Потом открыл входную дверь. Сухой, резкий хлопок замка прозвучал в тишине квартиры как выстрел.
И все. Тишина.
Оля сидела на кухне еще очень долго. Часы на стене все так же тикали. Тик-так. Отсчитывая время ее новой, непонятной, пустой жизни. Она встала, подошла к окну. В доме напротив зажигались и гасли окна – маленькие прямоугольники чужих жизней. Там люди ужинали, смотрели телевизор, ругались, мирились, любили друг друга.
А в ее окне отражалась только она одна. И целая армия ее зеленых, молчаливых питомцев на подоконнике. Она медленно провела пальцем по глянцевому листу фикуса. Холодный, упругий, живой. Единственное живое, что осталось рядом с ней в этом доме.
Ночь прошла в каком-то странном, вязком полусне. Оля не разбирала постель, так и уснула в кресле на кухне, укрывшись пледом. Ей снились горы, ослепительно белый снег и красные ногти на чьей-то руке, которые царапали этот снег до крови.
Утром она проснулась от настойчивого, требовательного звонка в дверь. На пороге стояла свекровь, Нина Петровна. Женщина монументальная, с высокой прической, залаченной так, что, казалось, выдержит ураганный ветер. Лицо у нее было как у суровой римской матроны.
– Оля, что случилось? Серёжа мне позвонил в шесть утра. Он ночевал у меня. Он сказал… он сказал, ты его выгнала.
Нина Петровна прошла в квартиру, не дожидаясь приглашения. Она огляделась хозяйским взглядом, будто искала следы погрома или присутствия другой женщины.
– Здравствуйте, Нина Петровна, – голос Оли был хриплым после бессонной ночи. – Проходите на кухню, я поставлю чайник.
– Какой чайник, девочка моя! – всплеснула руками свекровь, и ее многочисленные браслеты недовольно звякнули. – У нас тут семья рушится, а ты про чайники! Объясни мне, что произошло?
Оля молча протянула ей свой телефон с открытыми фотографиями. Нина Петровна долго вглядывалась в экран, поднеся его почти к самому носу. Ее лицо, похожее на маску, не дрогнуло.
– Ну и что? – она вернула телефон, положив его на стол с легким стуком. – Подумаешь, девка какая-то приобняла. Корпоратив, выпили все. Ты из-за этого сына из дома выставила? Родного мужа?
– Нина Петровна, он сам сказал, что у них роман. Полгода.
Свекровь поджала губы так, что они превратились в тонкую, бескровную ниточку.
– Роман… – протянула она с пренебрежением. – Мужику иногда нужно… отвлечься. Работа у него нервная, тяжелая. А ты что? Сидишь дома, в тепличных условиях. Пироги печешь.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух.
– Это хорошо, конечно, но мужчине нужно и другое. Огонь, понимаешь? Искра. А ты у нас… тихая слишком. Пресная.
Пресная. Оля мысленно усмехнулась. Нина Петровна не знала, что эта «пресная» Оля когда-то с одним рюкзаком объехала пол-Карелии, ночуя в палатке. Что она защитила диплом по редким видам мхов и лишайников. И что могла на спор выпить стопку водки, не закусывая.
Все это осталось там, в другой жизни, до выкидыша. После той больницы ей хотелось только одного – свить гнездо, самое тихое и безопасное, и замереть в нем.
– Значит, это я виновата, что он нашел себе другую? – спросила Оля, возвращаясь в реальность.
– Виноватых искать – дело последнее, – отрезала Нина Петровна. – Ну, оступился мужик. С кем не бывает? Главное – семью сохранить. Ты должна быть мудрее, Оля. Ты – женщина. Ты должна простить. Позвони ему, скажи, чтоб возвращался. И забудьте об этом, как о страшном сне.
Она говорила это так уверенно и властно, будто читала лекцию по семейной психологии, где все аксиомы были давно и бесповоротно доказаны ею лично.
– Я не смогу, – тихо сказала Оля. – Я не смогу забыть и жить с ним дальше, зная это. Каждый день видеть его и знать.
– Сможешь! – припечатала свекровь, ударив ладонью по столу. – Стерпится – слюбится. Еще не так терпели. Ради семьи, ради будущего. Или ты хочешь одна куковать? В твоем возрасте нового-то найти – проблема. А Серёжа – мужик видный, работа хорошая. Его с руками оторвут. Вот эта вертихвостка и оторвет. Ты ей сама его в руки отдаешь.
Нина Петровна встала, поправила свой идеально сидящий кардиган.
– Думай, Оля. Думай головой, а не обидами. Я жду вашего звонка. Вместе.
Она ушла, оставив после себя тяжелый запах лака для волос и ощущение полной, тотальной безысходности. Оля поняла, что она одна. Совсем одна в этой войне. Никто не на ее стороне. Потому что с ее стороны – только разрушенная, неудобная правда, а с их – практичная, привычная ложь.
Следующие несколько дней были похожи на хождение под водой. Звуки доносились глухо, движения были замедленными, свет – тусклым. Она ходила по квартире, натыкаясь на его вещи, как на мины, оставшиеся после боя.
Вот его любимая кружка с надписью «Лучший муж», которую она подарила ему на годовщину свадьбы. Вот его домашние тапочки у кровати, стоптанные, принявшие форму его ступни. Вот забытая на полке в ванной бритва.
Каждый предмет кричал о нем, о их прошлой жизни. Она начала методично, с холодным ожесточением собирать все его вещи в картонные коробки. Складывала его рубашки, еще пахнущие его парфюмом и офисной пылью. Вот та, в мелкую голубую клетку, в которой он был на последнем дне рождения ее мамы.
Она упаковывала книги. Вот дурацкий детектив в мягкой обложке, который он читал в отпуске, загибая страницы. Каждый предмет был якорем, тянувшим на дно памяти, и она обрубала эти канаты с холодным, отстраненным ожесточением.
Она заклеивала коробки скотчем, подписывала черным маркером «Сергей» и выставляла в коридор. Квартира пустела, очищалась, но пустота эта была не целительной, а жуткой, звенящей.
Он звонил. Сначала требовал, потом уговаривал, потом снова срывался на крик.
– Оля, прекрати этот цирк! Ты ведешь себя как ребенок! Нам надо поговорить!
– Мы все сказали, Серёжа.
– Нет, не все! Я не позволю тебе разрушить нашу жизнь из-за какой-то глупости!
– Это не глупость. Это предательство.
– Да что ты знаешь о жизни, сидя в своей квартире с цветами?! – орал он в трубку. – Я тебя содержу, я решаю проблемы! Ты живешь в мире иллюзий!
После этого разговора она перестала брать трубку. Он писал сообщения. Длинные, путаные, то полные раскаяния, то ядовитые от злости. Она читала их и стирала, не отвечая.
Однажды вечером, когда она уже почти закончила свою чистку, она наткнулась на дальнем антресоли на старую обувную коробку. В ней хранились их общие фотографии, те, что не попали в альбомы.
Она села на пол в пустом коридоре, перебирая эти глянцевые карточки, и впервые за все эти дни заплакала. Она плакала не от обиды, а от горя. Она оплакивала не его, а их. Тех двоих, которые так верили друг в друга и в свое «долго и счастливо».
Вот карточка со свадьбы, где он, пьяный от счастья и шампанского, шепчет ей на ухо: – Олька, у нас будет пятеро детей и собака! И она смеется, запрокинув голову. От этого смеха, застывшего на глянцевой бумаге, у нее перехватило дыхание.
Она плакала по своей убитой мечте.
Когда слезы высохли, она собрала все фотографии обратно в коробку, отнесла на кухню и одну за другой начала сжигать их над раковиной. Огонь сначала нехотя лизнул глянцевую поверхность их свадебного фото. Лицо Сергея почернело первым, скривилось, будто от боли. Потом огонь добрался до ее фаты, и она вспыхнула и обратилась в пепел за секунду.
В нос ударил едкий запах жженого пластика и чего-то еще – запах сгоревшего дотла счастья.
В этот момент раздался звонок в дверь. Она вздрогнула. Посмотрела в глазок. На площадке стоял он. Сергей.
Она не хотела открывать, но он начал настойчиво, а потом и просто агрессивно стучать, так что зазвенели стекла в двери. Соседи могли вызвать полицию. Она медленно повернула ключ в замке.
Он выглядел плохо. Помятый, небритый, с темными кругами под глазами. Он вошел в квартиру, растерянно глядя на заставленный коробками коридор.
– Что это? – спросил он тихо, обводя взглядом ряды запечатанных коробок.
– Твои вещи. Я почти все собрала. Можешь забирать.
Он прошел на кухню. Увидел в раковине горстку черного пепла. Понял.
– Зачем ты это сделала? – в его голосе была не злость, а какая-то раненая, мальчишеская боль.
– Чтобы ничего не напоминало, – ответила Оля. Она стояла у окна, обхватив себя руками, как будто ей было невыносимо холодно.
Он сел за стол. На то самое место, где всего несколько дней назад сидела Настя, а до нее – сотни раз он сам.
– Оль, я дурак, – сказал он глухо. – Я полный идиот. Я все понимаю. Но я не могу без тебя. Этот дом… все это… это и есть жизнь. А там… там ничего нет. Просто пустота.
Он говорил, и впервые за все это время Оля почти ему поверила. В его голосе была искренность, смешанная с отчаянием.
– Она ничего для меня не значит. Это было как помутнение. Бес попутал. Я все закончу. Сегодня же. Я уволюсь, если надо. Мы уедем куда-нибудь. Начнем все сначала. Оль, ну пожалуйста. Дай мне шанс. Один последний шанс.
Он поднялся, подошел к ней. Хотел обнять, прижать к себе.
– Оля, не надо, послушай. Я все исправлю, слышишь? – он сделал шаг вперед и схватил ее за руки. Не грубо, а отчаянно, как утопающий.
Она отшатнулась, как от огня, и с силой вырвала свои руки из его ладоней.
– Не трогай меня.
– Оля…
– Нет, Серёжа. Дело не в ней. И даже не в том, что ты меня предал. Дело во мне. Я больше тебе не верю. Ни одному твоему слову. Я смотрю на тебя и не вижу ничего. Пустота. Ты прав, там пустота. Но она теперь и здесь, между нами. Ты ее принес.
Она говорила это, и сама удивлялась своей жестокой правоте. Раньше, еще неделю назад, она бы уже сдалась. Простила. Приняла. Потому что любила. А сейчас… сейчас любовь умерла. Он сам ее убил. А на пепелище ничего не растет.
– Значит, это конец? – он смотрел на нее, и в глазах его стояли слезы. Он, который не плакал даже на похоронах своей матери, сейчас стоял перед ней с мокрыми глазами.
Оля молча кивнула.
Он постоял еще немного, потом медленно, как старик, пошел в коридор. Начал выносить коробки. Одну за другой. Это заняло почти час. Он молча таскал их к лифту, потом возвращался за следующими. Оля сидела на кухне и слушала его шаги, скрип скотча, глухие удары коробок о пол.
Когда он вынес последнюю, он снова зашел на кухню.
– Ключи, – сказал он, не глядя на нее.
Она сняла со связки в прихожей его ключ и протянула ему. Их пальцы на мгновение соприкоснулись. Когда-то это касание вызывало в ней трепет. Сейчас – ничего.
Он взял ключ, посмотрел на нее долгим, прощальным взглядом.
– Прости, если сможешь, – сказал он и вышел.
На этот раз дверь закрылась тихо, почти беззвучно.
Когда за последней коробкой тихо щелкнул замок, она сползла по стене на пол. На секунду в голове пронеслось дикое, паническое: «Позвонить! Вернуть! Что я наделала?». Она даже потянулась к телефону, лежавшему на столе. Но пальцы наткнулись на холодную раковину и горстку пепла в ней, и рука отдернулась, как от ожога.
Оля осталась одна в пустой, гулкой квартире. Она медленно обошла комнаты. Спальня, где больше не было его вещей. Гостиная, где на диване больше не будет лежать его ноутбук. Коридор, где больше не будет стоять его обувь.
Квартира стала больше, но воздуха в ней не прибавилось. Она подошла к подоконнику, где стояли ее цветы. Провела рукой по бархатистому листу фиалки. Пересадила засохший было гибискус в новый горшок, с новой, свежей землей. Полила все свои орхидеи, аккуратно протирая каждый листик.
Эта молчаливая, живая зелень была ее маленьким царством. Миром, который она создала сама и который ее не предаст. Миром, где все зависело только от ее заботы и терпения.
Вечером позвонила Настя. Голос у нее был виноватый и приглушенный.
– Оль, привет. Как ты? Мне так неудобно, я… я не знала…
– Все в порядке, Насть, – перебила ее Оля. – Ты ни при чем. Даже хорошо, что так вышло. Лучше раньше, чем позже.
– Он ушел? – тихо спросила Настя.
– Ушел.
Они помолчали. Тишина в трубке была тяжелой.
– Знаешь, а эту Марину сегодня… того, – вдруг сказала Настя. – Сергей утром пришел к генеральному, устроил какой-то скандал. Наговорил, что она его преследует, что это все ее интриги, кучу гадостей про нее вылил. Представляешь, ее сегодня вызвали к нему, и через час она уже шла по офису с коробкой. Написала по собственному, но ты же понимаешь – ее просто выдавили.
Оля слушала и чувствовала, как последние остатки тепла в ее душе замерзают, превращаясь в лед. Он не просто предал ее. Он растоптал и ту, другую женщину, чтобы попытаться спасти себя. Он оказался не просто слабым. Он оказался подлым.
– Спасибо, что сказала, Насть, – ровным голосом произнесла Оля. – Теперь я точно знаю, что все сделала правильно.
Она положила трубку. Подошла к окну. Закат снова раскрашивал небо в драматичные, багровые тона. Но теперь в них не было уюта. Была только холодная, отстраненная красота.
Она смотрела на город, на тысячи чужих окон. И больше не чувствовала себя одинокой. Она просто была одна. И в этом не было ни трагедии, ни паники. Это был просто факт.
Она знала, что впереди будет трудно. Будут слезы, будут бессонные ночи, будут приступы отчаяния, когда захочется выть в подушку.
Но она так же знала, что пересадит свои цветы, испечет новую шарлотку, только для себя. Она заполнит эту пустую квартиру своей тишиной, своей музыкой, своими мыслями. Она научится заново дышать полной грудью.
Она провела пальцем по холодному стеклу, на котором отражалось ее усталое, но какое-то отстраненно-спокойное лицо. Где-то там, внизу, в потоке машин, ехал в свою новую жизнь человек, который был когда-то ее вселенной. А она осталась здесь, на девятнадцатом этаже, в тишине и пустоте, которые теперь принадлежали только ей. И эта тишина была началом чего-то нового.
***
ОТ АВТОРА
Знаете, бывает так, что ты много лет строишь свой маленький, уютный мир, как Оля – с пирогами, цветами, идеальным порядком... А потом одна случайная фотография, один чужой взгляд – и все это рушится, как карточный домик. И ты понимаешь, что жила рядом с совершенно чужим человеком.
Честно говоря, такие истории всегда даются непросто, потому что в них слишком много настоящей, неприкрытой жизни. Если она нашла у вас отклик, поддержите публикацию лайком 👍 – это очень важно для меня и помогает таким историям находить своих читателей ❤️
А чтобы не потеряться в ленте и всегда быть в курсе новых историй, заглядывайте на мой огонек почаще. Просто жмите сюда и оставайтесь со мной! 📢
Стараюсь публиковать истории каждый день, так что скучно точно не будет – обещаю, вам всегда будет что почитать за чашечкой чая.
Эта история – лишь одна из многих, где за закрытыми дверями кипят настоящие страсти и ломаются судьбы. Если вам интересны такие жизненные драмы, загляните в рубрику "Секреты супругов", там собрано много похожего.