— На дом моего сына у тебя нет прав! — отчеканила Валентина Аркадьевна, поправляя лакированную сумку на локте. — А у меня есть. Так что я поживу тут временно. И уступи мне свою спальню, я имею на нее право...
Она стояла на пороге с таким видом, словно возвращалась домой после долгой командировки, а не вторгалась в нашу жизнь без предупреждения. Я еще не успела понять, что происходит, а она уже шагала по коридору, осматривая стены, как оценщик в агентстве недвижимости.
— Игорек мне рассказал про ваши... финансовые затруднения, — продолжила она вкрадчивым голосом, словно делилась погодой. — Сыночка моего понизили, зарплата теперь у него смешная. Но ничего. Я тут. Помогу. И вам, и себе. Ремонт у меня в квартире — кстати, ты же знаешь? — так что обитаю временно. Совсем чуть-чуть. Ну и... кое-что подправим в интерьере. У вас тут такой... беспорядок.
Я все еще стояла у входа, держа в руках швабру — собиралась мыть полы. Порой мне кажется, будто вся моя жизнь — сплошное мытье полов. Чужих следов.
Валентина Аркадьевна сняла пальто и небрежно повесила его в шкаф, вытеснив мою куртку.
— Сынок мой страдает. А ты, Марина, не обижайся, но ты его не вдохновляешь. Я же вижу, как вы общаетесь. Ты слишком... жесткая. Ему нужна поддержка, тепло. Женщина, у которой душа, как у матери — как у меня.
Я сжала зубы.
— Валентина Аркадьевна, — произнесла я спокойно. — Возможно, вам будет комфортнее в гостиной? Диван у нас хороший, раскладывается...
— Что ты, деточка! — глаза ее округлились, как у актрисы в провинциальном театре. — Мне диван?! У меня спина больная. Ты что, хочешь, чтобы я осталась инвалидом? Кровать мне нужна. Настоящая. Твоя подойдет.
Твоя кровать. Как легко она это сказала.
Она прошла в спальню, заглянула в шкаф, повела носом, как собака на следу.
— Белье у вас какое-то не то. Перестираем. Я свой порошок привезла, гипоаллергенный. Где утюг, кстати? Постель надо прогладить.
Я сделала несколько шагов в сторону кухни, чтобы не взорваться.
Телефон мужа не отвечал, как и обычно в сложные моменты. Его привычка «исчезать» всегда совпадала с приходом проблем.
— Маринка! — снова оклик из спальни. — Иди сюда, деточка. Поговорим.
Она уже сидела на моей стороне кровати, хлопая по покрывалу, как будто приглашала старую подругу на чаепитие.
— Ты не бойся, я не конфликтная. Просто хочу, чтобы в доме был порядок. Жить будем втроем, как цивилизованные люди. Я женщина простая, но с правилами. Утром встаю рано — будить не буду, но телевизор ночью, пожалуйста, не включай. Людей посторонних не води. Мне чужие люди неуютны. И давай, милая, сразу расставим точки над «и». Эта квартира — фактически Игорька. Он муж. Он купил. Значит, он хозяин.
Я почувствовала, как сердце колотится в горле. Хотелось смеяться. Или плакать.
— Так что не обижайся, что я заняла спальню. Мне просто нужнее. А ты же понимаешь, ты тут как бы... временно. Пока с Игорем в браке. А там... как судьба решит.
Слова прозвучали ласково, почти заботливо. Но в этих «как бы» и «пока» было столько яда, что у меня задрожали пальцы.
Я молча пошла к шкафу. Открыла папку с документами. Сняла копии и аккуратно разложила на столе. Когда вернулась в спальню, Валентина Аркадьевна вытаскивала мои футболки из ящика комода и складывала их в пакет.
— Валентина Аркадьевна, — сказала я тихо. — Посмотрите, пожалуйста.
— Что там у тебя? Меню на ужин?
— Договор купли-продажи. Свидетельство о собственности. Все на мое имя. Квартира куплена до брака. На деньги от продажи квартиры моей бабушки. Игорь здесь не при чем.
Она взяла бумаги и на глазах побледнела. Потом — покраснела. И, как только поняла, что документы настоящие, лицо ее перекосилось.
— Ты врешь. — Ее голос сорвался. — Заставила Игорька переписать, да? Он сказал, что это его жилье!
— Он соврал. Вам. Мне. Всем.
И в эту минуту дверь хлопнула. Вернулся Игорь. И теперь — начнется.
***
— Мам? Марина? Что за кипиш?
Игорь стоял в дверях, держа в руке пластиковый пакет с булкой и пакетом молока. Выглядел растерянно, будто попал в чужой дом.
Валентина Аркадьевна тут же бросилась к нему:
— Игорек! Она мне тут документы какие-то сует! Говорит, квартира её! Что это значит? Ты же мне говорил — это твое жилье!
Он молчал.
— Скажи ей! — почти закричала она. — Скажи, что она врет!
— Игорь, — я посмотрела ему в глаза. — Скажи. Сейчас. Квартира чья?
Он опустил взгляд. Перевёл его на мать, потом снова на меня. И шагнул к кровати, чтобы взять документы. Посмотрел бегло — как будто не в первый раз видел.
— Я... не хотел, чтобы всё так вышло.
— То есть, она не врёт? — Валентина Аркадьевна отшатнулась. — Ты говорил мне, что это твоя квартира! Что ты взял ипотеку до свадьбы!
— Мам, я хотел, чтобы ты гордилась... Я... просто...
— Ты просто враль! — прошипела свекровь. — Ты мне плёл, что ты её содержишь, что ты ей платишь за всё, что она на тебе висит, как пиявка!
— Что? — я не верила своим ушам. — Он вам такое говорил?
— Да ты же вечно недовольная! — вспыхнула она. — Он мне жаловался: Марина то не так готовит, то скандалы закатывает, денег требует... Я думала, ты его выжимаешь, как тряпку! А оказывается, ты — хозяйка?
— Игорь, — я снова повернулась к нему. — Зачем?
Он закрыл лицо руками.
— Я не знаю... Просто хотел, чтобы ты уважала меня. Чтобы мама гордилась. Хотел, чтобы считали, что я — настоящий мужик. А тут… Ты успешная, квартира твоя, деньги твои...
— И ты решил сыграть спектакль?
— Я думал, если поживем вместе, всё уляжется. Она привыкнет к тебе. Ты к ней. Найдёте общий язык...
— На моей территории? С женщиной, которая уже в первый день назвала меня временной?
— Я не думал, что она так себя поведет!
— А я думала. Знаешь почему? Потому что она всегда так себя ведёт. В её мире — только один человек имеет значение. Ты. Всё остальное — придатки.
Валентина Аркадьевна залилась слезами.
— Ты выгоняешь меня, невестка! Старую женщину! С больной спиной! Я — мать! Я родила, вырастила, выкормила, а теперь меня на улицу! Как собаку! Игорек, не дай меня в обиду!
Она опустилась на кровать, прижав ладони к щекам, как будто пыталась удержать слёзы внутри. Лицо её подёрнулось гримасой: смесь боли, оскорблённого достоинства и откровенной манипуляции.
— Я всю жизнь жила ради него! Всю! Себя не жалела, работала, не отдыхала, муж рано умер, я одна... Всё ему! Всё сыну! А он теперь стоит, как истукан... Сынок! Это же я! Мама!
Игорь молчал. Стоял, сгорбившись, как подросток, пойманный за враньём.
— Скажи ей! — закричала Валентина Аркадьевна, оборачиваясь к нему. — Скажи, что я останусь здесь!
Он дернулся, открыл рот, но издал только глухое:
— Мама...
— Я же не навсегда! Просто пока ремонт! Я же даже не прошу ничего! Только крышу над головой! Пусть спит с тобой, а я тут, в спальне, тихонько, незаметно!
Я смотрела на неё — актриса провинциального театра трагедии. Но сейчас её репертуар не вызывал сочувствия. Только холодную усталость.
Я молча подошла к комоду, достала вторую сумку и начала складывать вещи. Аккуратно. Методично. Она уставилась на меня, как на предателя.
— Ты серьёзно? Вот так просто — больную женщину? Без совести!
— Не выкидываю. Вызываю такси. С комфортом, по нужному адресу.
— Да ты... ты бесчувственная! Ты не женщина, а камень! У тебя сердца нет!
— У меня есть границы. И я больше не позволяю их нарушать.
Игорь медленно поднял голову, посмотрел на меня. И, кажется, только в этот момент понял — я не шучу. Это не вспышка, не ссора, не каприз.
Это конец.
— Марин... Ну ты чего так? Мы же...
— Мы — ничего. И если ты не можешь сказать ей правду, то собирайся вместе с ней.
Он моргнул.
— Ты... выгоняешь и меня?
— Я прошу вас оставить мой дом. Обоих. Здесь больше нет места ни для лжи, ни для театра. Хочешь жить с мамой — живи. Но не со мной. Не в моей квартире.
Валентина Аркадьевна всхлипнула.
— Ты ещё будешь молить нас вернуться! Когда поймёшь, что одна — это пустота!
Я выпрямилась. Сумки стояли у дверей.
— Лучше пустота, чем чужая ложь. Лучше тишина, чем ваши шепоты за моей спиной. Лучше одна — чем с теми, кто считает меня временной.
Я достала телефон, вызвала такси.
— Сейчас?! — ахнула свекровь.
— Прямо сейчас.
Они ушли в молчании. Только в лифте она ещё прошипела: — Тебе ещё аукнется! Ты разрушила всё!
А я захлопнула за ними дверь и впервые за долгое время — выдохнула.
***
Я стояла в прихожей и слушала, как лифт увозит их вниз. Потом — тишина. Тишина такая плотная, что казалась звуком.
На кухне я плеснула в бокал вина. Поставила бокал на подоконник. Не пила. Смотрела на улицу. Листья уже летели, осень рвалась в окна, пахло сыростью и чем-то очень одиноким.
Через час Игорь вернулся. Без стука. Вошёл, как ни в чём не бывало, и опустился на табурет напротив.
— Я не могу сейчас ехать к ней. Она истерит. Я хотел бы остаться здесь на ночь.
Я медленно повернула голову.
— Ты что-то перепутал.
Он вжал подбородок в плечи, как обиженный школьник.
— Марина, ну прекрати. Мы же семья. Это просто... сложный день. Мы все на нервах.
— Ты врал мне. Ты врал ей. Ты пытался устроить здесь спектакль, где ты — сильный мужчина, добытчик, глава семьи. Но знаешь, что самое мерзкое?
Он не ответил.
— Ты даже не смог сказать ей правду. Когда она орала, что я — нахлебница, ты молчал. Хотя знал, что это не так.
— Я не хотел ссор...
— Нет, ты хотел остаться хорошим для всех. Чтобы мама думала, что ты — герой. Чтобы я считала, что ты — честный. Чтобы все тебя хвалили. А ответственность — это не про тебя, да?
Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
— Знаешь, мне с детства вбивали, что мужчина — это кормилец. Что он должен обеспечить, защитить, заработать. А я не вытягиваю. Мама с детства так говорила: если ты не обеспечиваешь женщину, она уйдёт. Или выгонит. Вот ты и выгнала.
— Нет, Игорь. Я выгнала не мужчину, который мало зарабатывает. Я выгнала мужчину, который мне врал. Манипулировал. Который притащил в мой дом человека, что начал с фразы «уступи мне спальню», и считал это нормой.
— Я просто... хотел, чтобы всё получилось.
— А я хочу уважения. И мира в своём доме.
Он больше не спорил. Просто сидел и смотрел в пол. Впервые за всё время — по-настоящему молча.
— Собери вещи. Ночевать ты будешь не здесь.
Он поднял глаза. В них не было злобы. Только обида. Детская, горькая. Как у ребёнка, которого выгнали из игры.
— Ты правда не хочешь всё исправить?
— Я хочу исправить свою жизнь. А не твою сказку.
Он ушёл без слов. Просто встал, пошёл в спальню, собрал пакет и тихо закрыл за собой дверь.
А я осталась. На кухне. С вином. С болью. С облегчением.
И с ощущением, что впереди — что-то новое. Страшное, но своё.
***
Через два дня в квартире повеяло простором. Я сняла покрывало с кровати — то самое, на которое хлопала Валентина Аркадьевна, приглашая обсудить, как будем жить втроем. Смешно. Сейчас оно пахло порошком, но я чувствовала — будто выветрился не только запах, но и напряжение. Будто я наконец отмыла не только навязчивое присутствие свекрови, но и её влияние на мою жизнь.
Я вытащила из шкафа старую коробку с письмами. Нашла фото — ту самую черно-белую с бабушкой, у ее дома, который мы продали, чтобы я смогла купить эту квартиру. Меня тогда спрашивали: «Ты что, с ума сошла? Одна? Кредит? Ответственность?» А я не сошла. Я знала, чего хочу. И добилась.
А потом — появился Игорь.
Сначала он казался таким внимательным, чутким. «Ты такая самостоятельная, это восхищает», — говорил он. Потом начал предлагать «просто обсудить» оформление квартиры на двоих. Мол, нам ведь жить вместе. Потом — «а давай обменяем, на новостройку побольше». А я каждый раз говорила «нет». И чувствовала, что в нём что-то меняется.
Теперь я понимала — он не прощал мне этой квартиры. Моей силы. Моей независимости. Для него это было не «восхищает», а «мешает». И всё, что он сделал — попытка это уравновесить. Стереть мою территорию, подчинить. И использовать свою мать как тарана.
Телефон лежал на тумбочке. Молчал. Игорь больше не звонил. Только одно сообщение от него: «Я всё понимаю. Прости. Если когда-нибудь захочешь поговорить — я рядом.» Я не ответила. Потому что это тоже был способ не уйти до конца. Оставить лазейку.
Я больше не хотела лазеек. Хотела воздуха.
Через неделю я переклеила обои в спальне. Не потому что старые были плохие — просто захотелось. Выбросила подарки от Валентины Аркадьевны, которые раньше держала из вежливости.
Потом пригласила в гости Надю — соседку, с которой раньше не общалась, потому что «Игорю не нравилась её болтливость».
— Ох, Мариночка, ты знаешь, я давно хотела тебе сказать… Ты у нас сильная. Сильная, но слишком терпеливая. А теперь — будто расцвела!
Я смеялась. Мы пили чай. Без страха, что кто-то скажет, что я «вожу чужих». Без шепота. Без ожидания подвоха.
На кухне на стене висел список:
- Поклеить обои в коридоре
- Записаться на курсы итальянского
- Купить кресло на балкон
- Начать жить
Последний пункт я обвела жирно.
Прошло полгода. Иногда меня накрывает: «А вдруг я зря? Может, стоило…» Но это проходит. Быстро. Потому что каждый день я чувствую — впервые за долгое время живу в пространстве, где никто не дышит мне в спину. Где не надо доказывать, что ты достойна спать в своей спальне. Где не нужно бороться за право быть собой.
А Валентина Аркадьевна? Пару раз звонила. Сначала — с наездами, потом — с жалобами, потом — с рассказами, как сын «сгорбился» и страдает. Я молча слушала и сбрасывала звонок, потом просто удалила её номер.
Я больше не хочу играть в чужие роли.
Я — хозяйка своей жизни.
И своей квартиры.
